Командир истребителей хорошо понимал, сколь огромно значение собранных нами разведданных. Перевожу звено в пикирование, чтобы, прижавшись к земле, уйти к линии фронта. Ведомые вместе с четверкой истребителей прикрытия следуют, как припаянные. Но противник бросает на перехват не связанную парой "яков" вторую группу. "Мессершмитты" расходятся парами, пытаясь взять нас в "клещи". Штурманы Клюев и Рудаков в отличном взаимодействии с истребителями всей мощью бортового оружия отбивают первую атаку. Затем бой с дальних дистанций переходит на короткие. Наступает критический момент: у ведомых штурманов захлебнулись пулеметы - пусты патронные ящики. Заметив это и улучив момент, когда четверка наших истребителей завязала бой с пятеркой "мессершмиттов", две другие пары атакуют ведомых в упор. И тут штурман Рудаков выхватывает ракетницу. Несколько огненно-красных шаров разрываются прямо перед носом атакующего "мессершмитта". Мгновения растерянности фашистского пилота было достаточно, чтобы левый ведомый Балакин вместе с Поляковым обстрелял "мессера" и сбил его. Второй вражеский истребитель сорвал с кабины балакинского самолета колпак. Леденящий поток морозного ветра обжег лица пилота и штурмана. Но экипаж Балакина твердо придерживается курса и своего места в строю.
На Юго-Западный фронт
Плавно бежит на взлет по великолепному покрытию Центрального аэродрома наш У-2, вызывая невеселые мысли: отныне взлетно-посадочные пробежки боевых машин не будут протекать для меня столь гладко - фронтовые аэродромы не балуют такой гладью. Послушная опытной руке пилота С. Панкратова машина поднимается ввысь. В последний раз видим панораму Москвы. Сначала слева, а после виража - справа прощально мигнули в лучах скупого зимнего солнца кремлевские купола и шпили, с которых уже снята маскировка. Идет декабрь 1942 года.
В открытой кабине холодно. Надвигаю почти до подбородка маску и предаюсь размышлениям о будущем. Для меня оно зависит от того, каков этот 39-й полк, куда меня направляют. Если б можно было опять получить 9-й и ворваться с ним в бой там, на юге!.. Да, за 9-й можно было ручаться!
Несмотря на то, что по моей просьбе пилот торопится, этот день кажется не по-зимнему длинным. Перемерзший и утомленный пассажирским бездельем, я потерял счет посадкам и взлетам, совершаемым Панкратовым лишь для заправок. Скоро надвигающиеся сумерки начали заштриховывать редкие в степях земные ориентиры. И тут Панкратов указывает наконец на околицу большого села: "Штакор!" Положив машину в вираж, летчик точно направляет самолет на небольшую полянку между кустарниками и большим красным кирпичным домом штаба 3-го смешанного авиационного корпуса. Сбавляя скорость, легкий У-2 "закозлил" на неровностях внешне совершенно гладкой площадки.
Пожилой капитан, видимо совсем недавно призванный из запаса, встретил нас у самой машины. Держась подчеркнуто по-военному - угловато, строго и чуточку картинно, капитан тем не менее запросто и крепко пожал мне руку и совсем уж по-штатски сказал:
- Генерал ждет вас, товарищ.
Командир 3-го смешанного авиакорпуса Владимир Иванович Аладинский оказался радушным человеком. Но прежде чем убедиться в этом, пришлось с трудом "форсировать" всего каких-нибудь метров сто, отделявших наш самолет от дома. Промерзшие и затекшие от длительного бездействия ноги и руки подчинялись плохо. В жарко натопленном доме меня на какой-то миг сильно бросило в сон. Генерал, поняв это состояние и не дав официально представиться, перебил меня:
- Ну, Алексей Григорьевич, давай-ка с устатку борщецом разогреемся.
Стол, вплотную придвинутый к стене, был уже накрыт на четверых. С боков подсели мой сегодняшний спутник летчик С. Панкратов и встретивший нас капитан. На столе - грубая скатерть, четыре скромных прибора и дымящаяся супница. В наступившей тишине зазвенели ложки.
- Отдыхать, тебе, подполковник, не придется,- неторопливо заговорил Аладинский.-Тридцать девятый ждет. И чем скорей ты отпустишь командира полка, тем будет лучше для дела. Да и для тебя тоже.
В последней фразе уж не осталось ни малейшего следа того хлебосольного благодушия, которым здесь попотчевали поначалу. Капитан испытующе глянул на генерала, затем, будто сочувственно, на меня. Панкратов, неожиданно подавившись, закашлялся. А генерал резковато бросил:
- Попрошу карту! - И вышел из-за стола. Капитан сноровисто распахнул на стенке занавеску и не без изящества подал указку. Все разом положили ложки и стали сосредоточенно разглядывать густое переплетение красно-синих стрел, представшее перед нами. Усмехнувшись, командир корпуса сказал:
- Не собираюсь сказать ничего такого, что способно испортить вам аппетит.
И, с минуту-другую подумав, продолжал, обращаясь ко мне:
- "Дон"... Русское слово, а пригодилось-таки немцам для названия группы армий под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Этими силами фашистское командование надеется восстановить свое положение на Волге. Но как Паулюс захлебывается волжской водицей, так и Манштейн хлебнет ее в нашем "тихом" Дону.
Генерал прошелся взад-вперед, и указка, проскользнув над самым моим плечом, уперлась в карту.
- Видишь, отсюда, от шолоховских Вешек, до Маныча шестьсот километров. Манштейн развернул здесь до тридцати дивизий. Дела-то у них плохие: отборные силы перемалываются в нашем котле, а манштейновские фланги в Ростовском, в частности, направлении прикрыты только что подошедшей 8-й итальянской армией. За несколько дней до твоего приезда наш Юго-Западный фронт завязал с ними ожесточенные бои. Уже сейчас ясно, что днями обязательно прорвемся на рубеж Новая Калит-ва - Беловодск - Миллерово...
Комкор сел. Положил указку рядом с ложкой и, поглядев на меня в упор, тихо, но твердо закончил:
- Сам понимаешь, работы у нашего брата полон рот. Это себе заруби, Алексей Григорьевич!.. За три дня летчики нашего корпуса совершили более тысячи боевых вылетов.
В тридцать девятом полку
На крыльце штаба авиационного корпуса много офицеров. Их взгляды обращены к околице. С трудом протискиваюсь вперед. Мороз тут же начинает щипать щеки. Степь, запорошенная искрящимся снегом, рассечена пополам дорогой, выходившей из села и поблескивавшей накатом, словно зеркальное стекло. Постепенно на околицу накатывалось нестройное глухое похрустывание. Потом появилась огромная тень. Словно змея, извивалась и медленно приближалась она к Калачу-Воронежскому.
Пленные!.. Я это понял лишь тогда, когда голова колонны поравнялась с нами, и был потрясен полной потерей этими людьми какого бы то ни было воинского вида: обросшие и исхудалые, полураздетые и полуразутые, с трясущимися руками, жадно протягивающимися к нам. В этой бесформенной толпе, которая, кажется, вовсе не нуждалась даже в редкой цепи идущих по обочинам конвоиров, царствовала чинная покорность. Гитлеровцы, хорошо различимые по сравнительно добротной форме, не составляли исключения. Их угрюмость была еще более безнадежной. В колонне пленных шли итальянцы из 8-й армии и румыны из 3-й, немцы - командиры, инструкторы и эсэсовцы из заградительных отрядов. Это была часть войск из группы армий "Дон" Манштейна, попытавшегося деблокировать 6-ю армию Паулюса в Сталинградском котле. Не выполнив задачи, Манштейн откатывался назад. На гигантском советско-германском фронте наметился исторический перелом.
Чья-то рука легла мне на плечо:
- Командир тридцать девятого?
- Так точно, - ответил я.
- Заместитель командира авиакорпуса по политчасти полковой комиссар Карачун,- представился он и, кивнув в сторону пленных, спросил: - Вошли в курс здешних дел?
- Так точно.
- В таком случае медлить нечего. Поехали. Буду представлять вас комдиву и личному составу полка.
К полуночи старенькая "эмка" доставила нас в Таловую. Командир дивизии Степан Игнатьевич Нечипоренко уже поджидал нас.
- Давай, Федоров, поутру двигай в полк. Да побыстрей сменяй майора.А сейчас спать! Отдохни, пока есть возможность.
Какое-то странное, стыдливое смятение звучало в этих словах. Засыпать, несмотря на усталость, трудно. Тяжелыми были предчувствия. Ранним утром следующего дня они оправдались в полной мере.
Начальник штаба полка подполковники. А. Альтович встретил нас на Нижне-Каменском аэродроме, поразившем своей сонной пустынностью. Беспорядочно расположились на поле всего лишь несколько полузачехленных машин. Молча откозыряв, вышли размяться. Оглядели унылое поле. Вновь встретившись взглядом с Альтовичем и выждав, не вмешается ли полковой комиссар Карачун, спрашиваю:
- А командир где?
Поглядев на свои отменно начищенные сапоги, подполковник нехотя ответил:
- В деревне... На квартире.
- Тогда едем к нему.
Минут через десять, когда машина поравнялась с хатой, крытой железом, начштаба, не поднимая головы, проговорил:
- Здесь.
Резко стучим в дверь. Минута... третья... пятая... Затем без малейшего шума, как будто открывающий заранее притаился за дверью, она стала отходить от притолоки. В образовавшуюся щель видна полураздетая молодуха - заспанная и нечесаная. Открыть дверь она не торопится.
Спрашиваю:
- Майор дома?
- Хиба ж можно их в такую рань-то беспокоить? - Ничего, начштаба, - с трудом выдавливаю,- с этим будет покончено. Едем на аэродром, соберем людей...
Нестройное построение угрюмых людей. Меня представили. Трудно сосредоточиться. Никак не могу сообразить, что же такое напоминает мне все это. Хватило сил лишь подать команду: "Разойдись!"
Вскоре в землянку вбежал посыльный:
- Тревога!..
Успокоившись, командую:
- К машинам, товарищи!
Что это был за вылет!.. Лишь минут через сорок несколько "пешек" приняли старт. И только тогда пожаловал заспанный майор.
Не оборачиваясь, говорю:
- Прошу подготовить приемосдаточный акт.
- Есть,- покорно и безразлично звучит его ответ.
А машины тем временем одна за другой неуверенно обходят аэродром по установленному кругу. Две поспешно плюхнулись на посадку. У одной оказался засоренным бензопровод, у другой отказала маслопомпа. Три экипажа, атакованных "мессерами", совершили где-то вынужденную посадку.
Вечером читаю акт: "...по документам боевых машин в 39-м полку числится 13. На сегодняшний день: 3-на вынужденных посадках ожидают подъема на шасси и смены винтов; 4-со снятыми моторами; в строю-6". Акт подписали: размашистой росписью - полковой комиссар Карачун, строго разборчивой - Н. Альтович, дрожащей рукой - майор. Подписывая этот печальный документ, я порвал бумагу и брызнул на текст чернилами. Затем, не оглядываясь на тяжело дышащего за моей спиной бывшего командира полка, говорю:
- Машина в вашем распоряжении, майор. В полку прошу не задерживаться!
Вскоре после пополнения материальной частью пришлось нам перебазироваться. Из Нижне-Каменской на новую площадку возле совхоза Калачевского перекочевали за один день. К исходу дня 16 машин приземлились на место новой дислокации. И тут-то выяснилось, что кормить людей решительно нечем. Вызываю штаб дивизии. Сквозь писк в наушниках слышу нечипоренковский басок. Сейчас получу первую взбучку. Но, выслушав меня, комдив Нечипоренко говорит:
- Ничего, к полуночи начнем доставлять вам сухой паек. Сутки как-нибудь перебьетесь!
- Так точно,- отвечаю я с облегчением и радостью. В полночь вблизи нашей штабной халупы приземляется тяжело груженный У-2. Устало махнув рукой, приведший его комдив остановил мой рапорт.
- Докладывать будешь после. Сейчас принимай провиант.- И, как рачительный хозяин, пояснил: - Здесь всего-то килограммов двести будет. Сухари, концентраты, чуток консервов и жиров - червячка заморить хватит. Я до рассвета еще рейса два сделать успею, на завтра вас обеспечу. А там сами справляйтесь.
Люди ободрились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
На Юго-Западный фронт
Плавно бежит на взлет по великолепному покрытию Центрального аэродрома наш У-2, вызывая невеселые мысли: отныне взлетно-посадочные пробежки боевых машин не будут протекать для меня столь гладко - фронтовые аэродромы не балуют такой гладью. Послушная опытной руке пилота С. Панкратова машина поднимается ввысь. В последний раз видим панораму Москвы. Сначала слева, а после виража - справа прощально мигнули в лучах скупого зимнего солнца кремлевские купола и шпили, с которых уже снята маскировка. Идет декабрь 1942 года.
В открытой кабине холодно. Надвигаю почти до подбородка маску и предаюсь размышлениям о будущем. Для меня оно зависит от того, каков этот 39-й полк, куда меня направляют. Если б можно было опять получить 9-й и ворваться с ним в бой там, на юге!.. Да, за 9-й можно было ручаться!
Несмотря на то, что по моей просьбе пилот торопится, этот день кажется не по-зимнему длинным. Перемерзший и утомленный пассажирским бездельем, я потерял счет посадкам и взлетам, совершаемым Панкратовым лишь для заправок. Скоро надвигающиеся сумерки начали заштриховывать редкие в степях земные ориентиры. И тут Панкратов указывает наконец на околицу большого села: "Штакор!" Положив машину в вираж, летчик точно направляет самолет на небольшую полянку между кустарниками и большим красным кирпичным домом штаба 3-го смешанного авиационного корпуса. Сбавляя скорость, легкий У-2 "закозлил" на неровностях внешне совершенно гладкой площадки.
Пожилой капитан, видимо совсем недавно призванный из запаса, встретил нас у самой машины. Держась подчеркнуто по-военному - угловато, строго и чуточку картинно, капитан тем не менее запросто и крепко пожал мне руку и совсем уж по-штатски сказал:
- Генерал ждет вас, товарищ.
Командир 3-го смешанного авиакорпуса Владимир Иванович Аладинский оказался радушным человеком. Но прежде чем убедиться в этом, пришлось с трудом "форсировать" всего каких-нибудь метров сто, отделявших наш самолет от дома. Промерзшие и затекшие от длительного бездействия ноги и руки подчинялись плохо. В жарко натопленном доме меня на какой-то миг сильно бросило в сон. Генерал, поняв это состояние и не дав официально представиться, перебил меня:
- Ну, Алексей Григорьевич, давай-ка с устатку борщецом разогреемся.
Стол, вплотную придвинутый к стене, был уже накрыт на четверых. С боков подсели мой сегодняшний спутник летчик С. Панкратов и встретивший нас капитан. На столе - грубая скатерть, четыре скромных прибора и дымящаяся супница. В наступившей тишине зазвенели ложки.
- Отдыхать, тебе, подполковник, не придется,- неторопливо заговорил Аладинский.-Тридцать девятый ждет. И чем скорей ты отпустишь командира полка, тем будет лучше для дела. Да и для тебя тоже.
В последней фразе уж не осталось ни малейшего следа того хлебосольного благодушия, которым здесь попотчевали поначалу. Капитан испытующе глянул на генерала, затем, будто сочувственно, на меня. Панкратов, неожиданно подавившись, закашлялся. А генерал резковато бросил:
- Попрошу карту! - И вышел из-за стола. Капитан сноровисто распахнул на стенке занавеску и не без изящества подал указку. Все разом положили ложки и стали сосредоточенно разглядывать густое переплетение красно-синих стрел, представшее перед нами. Усмехнувшись, командир корпуса сказал:
- Не собираюсь сказать ничего такого, что способно испортить вам аппетит.
И, с минуту-другую подумав, продолжал, обращаясь ко мне:
- "Дон"... Русское слово, а пригодилось-таки немцам для названия группы армий под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Этими силами фашистское командование надеется восстановить свое положение на Волге. Но как Паулюс захлебывается волжской водицей, так и Манштейн хлебнет ее в нашем "тихом" Дону.
Генерал прошелся взад-вперед, и указка, проскользнув над самым моим плечом, уперлась в карту.
- Видишь, отсюда, от шолоховских Вешек, до Маныча шестьсот километров. Манштейн развернул здесь до тридцати дивизий. Дела-то у них плохие: отборные силы перемалываются в нашем котле, а манштейновские фланги в Ростовском, в частности, направлении прикрыты только что подошедшей 8-й итальянской армией. За несколько дней до твоего приезда наш Юго-Западный фронт завязал с ними ожесточенные бои. Уже сейчас ясно, что днями обязательно прорвемся на рубеж Новая Калит-ва - Беловодск - Миллерово...
Комкор сел. Положил указку рядом с ложкой и, поглядев на меня в упор, тихо, но твердо закончил:
- Сам понимаешь, работы у нашего брата полон рот. Это себе заруби, Алексей Григорьевич!.. За три дня летчики нашего корпуса совершили более тысячи боевых вылетов.
В тридцать девятом полку
На крыльце штаба авиационного корпуса много офицеров. Их взгляды обращены к околице. С трудом протискиваюсь вперед. Мороз тут же начинает щипать щеки. Степь, запорошенная искрящимся снегом, рассечена пополам дорогой, выходившей из села и поблескивавшей накатом, словно зеркальное стекло. Постепенно на околицу накатывалось нестройное глухое похрустывание. Потом появилась огромная тень. Словно змея, извивалась и медленно приближалась она к Калачу-Воронежскому.
Пленные!.. Я это понял лишь тогда, когда голова колонны поравнялась с нами, и был потрясен полной потерей этими людьми какого бы то ни было воинского вида: обросшие и исхудалые, полураздетые и полуразутые, с трясущимися руками, жадно протягивающимися к нам. В этой бесформенной толпе, которая, кажется, вовсе не нуждалась даже в редкой цепи идущих по обочинам конвоиров, царствовала чинная покорность. Гитлеровцы, хорошо различимые по сравнительно добротной форме, не составляли исключения. Их угрюмость была еще более безнадежной. В колонне пленных шли итальянцы из 8-й армии и румыны из 3-й, немцы - командиры, инструкторы и эсэсовцы из заградительных отрядов. Это была часть войск из группы армий "Дон" Манштейна, попытавшегося деблокировать 6-ю армию Паулюса в Сталинградском котле. Не выполнив задачи, Манштейн откатывался назад. На гигантском советско-германском фронте наметился исторический перелом.
Чья-то рука легла мне на плечо:
- Командир тридцать девятого?
- Так точно, - ответил я.
- Заместитель командира авиакорпуса по политчасти полковой комиссар Карачун,- представился он и, кивнув в сторону пленных, спросил: - Вошли в курс здешних дел?
- Так точно.
- В таком случае медлить нечего. Поехали. Буду представлять вас комдиву и личному составу полка.
К полуночи старенькая "эмка" доставила нас в Таловую. Командир дивизии Степан Игнатьевич Нечипоренко уже поджидал нас.
- Давай, Федоров, поутру двигай в полк. Да побыстрей сменяй майора.А сейчас спать! Отдохни, пока есть возможность.
Какое-то странное, стыдливое смятение звучало в этих словах. Засыпать, несмотря на усталость, трудно. Тяжелыми были предчувствия. Ранним утром следующего дня они оправдались в полной мере.
Начальник штаба полка подполковники. А. Альтович встретил нас на Нижне-Каменском аэродроме, поразившем своей сонной пустынностью. Беспорядочно расположились на поле всего лишь несколько полузачехленных машин. Молча откозыряв, вышли размяться. Оглядели унылое поле. Вновь встретившись взглядом с Альтовичем и выждав, не вмешается ли полковой комиссар Карачун, спрашиваю:
- А командир где?
Поглядев на свои отменно начищенные сапоги, подполковник нехотя ответил:
- В деревне... На квартире.
- Тогда едем к нему.
Минут через десять, когда машина поравнялась с хатой, крытой железом, начштаба, не поднимая головы, проговорил:
- Здесь.
Резко стучим в дверь. Минута... третья... пятая... Затем без малейшего шума, как будто открывающий заранее притаился за дверью, она стала отходить от притолоки. В образовавшуюся щель видна полураздетая молодуха - заспанная и нечесаная. Открыть дверь она не торопится.
Спрашиваю:
- Майор дома?
- Хиба ж можно их в такую рань-то беспокоить? - Ничего, начштаба, - с трудом выдавливаю,- с этим будет покончено. Едем на аэродром, соберем людей...
Нестройное построение угрюмых людей. Меня представили. Трудно сосредоточиться. Никак не могу сообразить, что же такое напоминает мне все это. Хватило сил лишь подать команду: "Разойдись!"
Вскоре в землянку вбежал посыльный:
- Тревога!..
Успокоившись, командую:
- К машинам, товарищи!
Что это был за вылет!.. Лишь минут через сорок несколько "пешек" приняли старт. И только тогда пожаловал заспанный майор.
Не оборачиваясь, говорю:
- Прошу подготовить приемосдаточный акт.
- Есть,- покорно и безразлично звучит его ответ.
А машины тем временем одна за другой неуверенно обходят аэродром по установленному кругу. Две поспешно плюхнулись на посадку. У одной оказался засоренным бензопровод, у другой отказала маслопомпа. Три экипажа, атакованных "мессерами", совершили где-то вынужденную посадку.
Вечером читаю акт: "...по документам боевых машин в 39-м полку числится 13. На сегодняшний день: 3-на вынужденных посадках ожидают подъема на шасси и смены винтов; 4-со снятыми моторами; в строю-6". Акт подписали: размашистой росписью - полковой комиссар Карачун, строго разборчивой - Н. Альтович, дрожащей рукой - майор. Подписывая этот печальный документ, я порвал бумагу и брызнул на текст чернилами. Затем, не оглядываясь на тяжело дышащего за моей спиной бывшего командира полка, говорю:
- Машина в вашем распоряжении, майор. В полку прошу не задерживаться!
Вскоре после пополнения материальной частью пришлось нам перебазироваться. Из Нижне-Каменской на новую площадку возле совхоза Калачевского перекочевали за один день. К исходу дня 16 машин приземлились на место новой дислокации. И тут-то выяснилось, что кормить людей решительно нечем. Вызываю штаб дивизии. Сквозь писк в наушниках слышу нечипоренковский басок. Сейчас получу первую взбучку. Но, выслушав меня, комдив Нечипоренко говорит:
- Ничего, к полуночи начнем доставлять вам сухой паек. Сутки как-нибудь перебьетесь!
- Так точно,- отвечаю я с облегчением и радостью. В полночь вблизи нашей штабной халупы приземляется тяжело груженный У-2. Устало махнув рукой, приведший его комдив остановил мой рапорт.
- Докладывать будешь после. Сейчас принимай провиант.- И, как рачительный хозяин, пояснил: - Здесь всего-то килограммов двести будет. Сухари, концентраты, чуток консервов и жиров - червячка заморить хватит. Я до рассвета еще рейса два сделать успею, на завтра вас обеспечу. А там сами справляйтесь.
Люди ободрились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33