– С вами, с поганцами, иначе нельзя. Идиотом тоже не надо быть.
У Федора Кузьмича еще была возможность отступить, скользнуть за дверь и запереться, но он этого не сделал. Еле слышно жужжал электрический сверчок под потолком. В его приглушенном свете Федор Кузьмич почудился Шулерману маленьким и доступным. А уж несли-то, несли про него небывальщину. Нет, такой сморчок долго упираться не сможет. Одно удивило Шулермана: как он догадался про тесак, надежно схороненный под брючным поясом? Он достал нож и с хрустом вонзил в стенную балку.
– Доволен, сучонок? Не хочу, чтобы про Вето Шулермана болтали, что обманом казнил уголовного клопа.
– Ну и зря, - ухмыльнулся Федор Кузьмич. - Мне твой ножичек не помеха. Хотя не знал, что ты шулер, Шулерман.
Блудливые слова убийцы подхлестнули Шулермана. Не то чтобы он осторожность утратил, но и медлить дальше не стал. Двинулся упругой, кошачьей раскачкой навстречу беде. Прикинул, коридорчик узок для хорошей драки - жаль. Мужичок, в самом деле, чудной. Даже не шевельнулся при его приближении. На пробу Веня Шулерман сделал два-три обманных паса - никакой реакции. В глазах мужичка тайное, слепое торжество. В двух шагах от цели тормознул Шулерман, будто в грудь укололо дурное предчувствие. И эта заминка оказалась для него роковой. Попался на приемчик, на какой попадаются разве что мухоловы-первогодки. Не среагировал на простейшую прямую подсечку и повалился на бок, а Федор Кузьмич повис у него на шее, как дитя на матери. Весу в нем было не густо, и потому не сразу Шулерман ощутил безнадежность своего положения. Сгоряча, со злобы, что было мочи тряхнул с себя циркача, да не тут-то было. Словно бульдожьи клыки, пальцы Федора Кузьмича сомкнулись на его глотке, и постепенно, поначалу вроде даже безопасно и не больно потянули в себя жаркую силу Шулермана. Он ворохнулся еще раз-другой - куда там! Замолотил пудовыми кулаками по корпусу душителя - никакого толку, словно в тугую резину удары тонут. Холодно вдруг стало Шулерману. Он уже догадался: так неотрывно лишь смерть повисает на человеке. Захрипел, хотел словцо прощальное молвить - некому слушать. Вон свет мигнул в очи и будто зашторился. Слезинка отчаяния розовым жучком скользнула на щеку. Сгрудился в ушах стопудовый шум. Медленно, неохотно отчаливал, отплывал Веня Шулерман к иным берегам…
Слезинка образумила Федора Кузьмича, вовремя разомкнул он жуткий захват. Шулерман лежал без сознания, но живой. Под посиневшими веками проступила тень великой неприкаянности. Алеша вышел в коридор, пожал руку Федору Кузьмичу. Потрогал пульс у Шулермана.
– Чуток бы - и ему вышка. Все равно эта гадина своей смертью не помрет.
– Малость я переусердствовал, - признался Федор Кузьмич. - Уж больно он свиреп.
– Чего дальше будем делать?
– Ты у нас голова.
– Айда в барак. Пусть они теперь думают. Мы карту сдали, им ходить.
Вскоре прояснилось, что карту они сдали средне. По пересмотру обоим добавили по три годика, но перевели в другой лагерь, где не было дядюшки Грома и где Алеше не грозила неминучая погибель. На далекой пересылке нагнала их записка Вени Шулермана. «Пупсики вы мои! Первый раунд за вами. До скорой встречи, Шулерман!».
Они оба были рады, что он оклемался.

5
Накатила лихоманка девичества - и Настенька влюбилась. Ей шел одиннадцатый годок, а тот, кого она угадала себе в нареченные, был хмурый десятиклассник Коля Ступин. По ранней привычке к познанию тайн она сама навязалась к нему в дружбу. Все переменки Коля Ступин простаивал возле туалета в демонической позе с сигареткой в рукаве. Собственно, дым из рукава и привлек поначалу внимание любознательной девочки. Одинокий гордый юноша в заварухе школьной переменки производил впечатление пришельца, и дым из рукава добавлял в его облик пикантную техническую подробность. У него было длинное, узкое лицо и череп с залысинами, как у стареющего человека. С печальным недоумением наблюдал он мельтешню детворы под ногами. Еще он поразил девочкино воображение тем, что, когда к нему подходил кто-либо из приятелей, он не вступал в беседу, а поворачивался боком. Так могла себя вести только необыкновенная личность. Несколько дней Настенька забегала на третий (чужой ей) этаж, чтобы полюбоваться издали, но как-то осмелилась и заговорила с ним. Для этого она, словно занятая важным размышлением, подкатилась по стене совсем близко к курящему десятикласснику.
– У одного мальчика, - сказала Настенька как бы в пространство, - папа работает за границей и иногда привозит сигареты с марихуаной. Они такие зеленые и длинные.
Коля Ступин уронил взгляд долу и обнаружил подле себя пигалицу в форменном платьице. Прелестное личико Настеньки с темными, внимательными глазами, с шаловливой полуулыбкой, с яростным блеском пепельных волос могло поразить кого угодно, но не Колю Ступина. Его заинтересовал смысл ее слов. Настенька на это рассчитывала.
– Кто такая? - спросил Ступин.
– Я из пятого «Д». Меня зовут Настя.
– Про марихуану просто так шлепнула?
– Нет. Это правда.
– Можешь достать?
– Могу попробовать.
От того, что она так запросто, на равных разговаривает со взрослым парнем, по девочкину тельцу, по позвоночнику скользнул приятный холодок.
– Значит, так, - процедил Ступин. - Достанешь травку, буду за тебя заступаться. Ни один пес в этой поганой школе тебя не тронет.
– Меня и так никто не трогает.
Ступин посмотрел на девочку более одушевленно. Тут же у нее зачесался живот и нос.
– Чего же ты хочешь за курево?
– Ничего не хочу. Да я не уверена, что смогу достать.
– Ты вообще-то не дебилка?
– Нет, что ты! Я нормальная.
– А чего ты швартуешься, если у тебя нету травки?
– Ты мне понравился. Ты такой красивый и всегда стоишь один у туалета. Ты, наверное, необыкновенный человек.
Коля Ступин задумался над ее признанием. Все обиды прежней жизни припомнились ему. Как в детстве по изощренной ассоциации с фамилией ему прилепили кличку «Тупой»; как в прошлом году пьяный отец чуть не вышиб из него мозги и, молотя костлявыми мослами, приговаривал: «Вот тебе, гаденыш, твои «роки», вот тебе и «андроповка»; как недавно на тусовке смазливая барышня Лана прилюдно отшила его презрительной фразой: «От тебя, котик, воняет одеколоном, как из парикмахерской»; как худосочный математик Валерьяныч влепил ему за контрольную пару, глумливо при этом добавив, что некоторым молодым людям не стоит терять время на учение, а разумнее сразу завербоваться в грузчики, - и еще многое другое, столь же невыносимое, почему-то отразилось мгновенным бликом на хитрющей, сияющей рожице этой смазливой шмокодявки. Набычась, Коля Ступин распорядился:
– Канай отсюда, придурочная. Чтобы я тебя больше не видел - зашибу ненароком!
С той встречи она окончательно в него влюбилась.
Как уж она страдала, невозможно пером описать. Все счастье невинного детства померкло в ней. Она горько плакала в своей маленькой постельке, и уроки несколько дней делала второпях и без былой охоты. Родители сразу заметили: что-то неладно с ней, и в субботу, набравшись духу, подступили к ней с расспросами. На ту пору Леонид Федорович и Мария Филатовна сумели разменять свои убогие халупы на приличную двухкомнатную квартиру и давно жили по-семейному, правда, пока еще не зарегистрировав свои отношения в загсе. Леонид Федорович не пил, не курил и в свободное от дворницкой деятельности время был занят философскими размышлениями и стряпней, Мария Филатовна по-прежнему разносила почту, но часто недомогала то ногами, то грудью и, вернувшись с работы, обыкновенно без сил валилась на кровать. Отдохнув часок-другой, срывалась с места и бежала по магазинам в поисках провизии: там ей управляться было сподручнее, ибо многие граждане по инерции застойных лет высказывали сочувствие убогой. Во всех окрестных магазинах у нее были знакомцы среди продавцов, которых она при случае оделяла дефицитной газетной продукцией. Разумеется, оба они жили только ради доченьки и для ее удовольствия. В их семье Настенька была и распорядительницей финансов, и добрым ангелом, а подчас и строгим прокурором. Впрочем, никогда такого не случалось, чтобы она была к кому-нибудь из них несправедлива.
– Скажи-ка, Настасьюшка, - льстиво обратился к ней Леонид Федорович. - Не хочется ли тебе чего-нибудь вкусненького? Что-то у тебя вроде глазки больные?
Настенька склонилась над книжкой «Вешние воды» Тургенева.
– Сколько раз просила, папочка, - не сюсюкай! Это тебе не к лицу. Будь естественным. Честный, пожилой человек ни перед кем не должен заискивать.
Мария Филатовна прислушивалась к ним из коридора, не решаясь себя обнаружить. Она иногда дивилась мудрости своего муженька, который любой разговор так ловко по необходимости поворачивал, что его хотелось пожалеть и утешить. Это был единственный крючочек, на который Настенька попадалась. Ее же, материны увещевания она и в грош не ставила. Мария Филатовна крепко ревновала Настеньку к мужу и даже обдумывала возможное отлучение его от дома. Увы, то была всего лишь мечта. Выселить Леонида Федоровича теперь вряд ли было возможно: Настенька, конечно, этого не допустит.
За ужином девочка почти ничего не ела, поковырялась вилкой в тушеной капусте, а к яблочному пирогу вовсе не притронулась. Против обыкновения рано удалилась опочивать. На другой день и на третий все повторилось заново: Настенька была меланхолична, неразговорчива и словно витала мыслями в нездешних краях. Ночные слезы окаймили ее глазки слюдяной пленочкой. Во вторник среди бела дня она уткнулась носом в тетрадку и заснула прямо за письменным столом. Тут уж родители перепугались по-настоящему. Настенька и в младенчестве и даже болея, редко засыпала в неурочное время: сон спускался к ней лишь со звездами. Вне себя от тревоги они обступили Настеньку и умоляли открыть, что с ней происходит. Они уверяли, что с любым несчастьем можно справиться, если против него объединиться. Девочка смотрела на них с любовью. Она давно осознала, что мать у нее не красавица, а папочка - бывший алкоголик, но ведомо было ей и то, чего не могли знать посторонние люди. Ее родители были беззлобны, как летнее утро. Они умели радоваться маленьким житейским удачам, словно это и было счастье. Праздником для них был вкусный обед, кино по телевизору и просто лукавое, веселое словцо, выскользнувшее невзначай. Только с виду они были суровы, а дай им волю - так бы и хохотали с утра до ночи. Они были беззащитны перед миром, как мотыльки в оконной раме. Ей было невыносимо думать, что они когда-нибудь умрут. Великая несправедливость жизни была не в том, что она прекращается по неведомому знаку, а в том, что так бессмысленно разъединяет любящих.
Настенька успокоила родителей, как могла. Она открыла им, что влюбилась в мальчика из десятого класса, задаваку и гордеца. Его зовут Коля Ступин, он пренебрегает ее дружбой, и поэтому ей грустно. Видя, что родители не совсем ее понимают, Настенька заодно растолковала им, что такое влюбленность. Это вроде неопасной болезни, вроде ветрянки, которой девочки и мальчики обязательно переболевают, потому что прививок от нее нет. Настоящая любовь приходит позже, и от нее рождаются дети.
– Этот мальчик, этот Коля, - Леонид Федорович с натугой подбирал слова. - Он чего от тебя хочет-то?
– Да мы ему, негодяю, все уши оборвем, - неизвестно зачем пригрозила Мария Филатовна.
Настенька повторно терпеливо им объяснила, что как раз Коля Ступин, к сожалению, ничего от нее не хочет, поэтому она и страдает. Он даже не подозревает пока об ее чувствах. Но скоро она ему во всем признается, и тогда уж он решит, как с ней быть: оттолкнуть или приблизить к себе.
– Что значит - приблизить? - поинтересовался слегка остолбеневший Леонид Федорович.
– Нет, папочка, это не то, о чем ты подумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70