Ноги, руки на месте и целы. Ничуть не похожа на жертву похищения. Алеша остался доволен.
– Дальше так, Елизар. Ты меня с Настей проводишь в лес. Нукеров предупреди. Хоть один, хоть чуток рыпнется, пуля у тебя в затылке. Поверь, Елизар, я успею. Чуть что подозрительное - ба-бах! - и полчерепа нету. Мне хочется, чтобы ты это хорошенько представил.
– Хорошо, - сказал Благовестов, - но где гарантия, что ты в лесу меня не хлопнешь? Ты же идиот.
– Гарантий нет, - согласился Алеша, - но что другое ты можешь предложить?
– Даю слово, ты уйдешь вместе с девкой. Ребята пропустят.
– Не спеши, Елизар.
– Хорошо, стреляй, паскуда!
Алеша выстрелил. Пуля царапнула левое плечо Благовестова. По сравнению с ухом это была даже не рана, укольчик, но сознание Елизара Суреновича вдруг затуманилось смертной тоской. Он не хотел подыхать как животное в бессмысленных муках. Сколько повидал всякого отребья, запросто справлялся с самыми оголтелыми бандюгами, укрощал их словом и взглядом, но сейчас к нему подступило неукротимое исчадие ада. Худенький ясноглазый молодой мужчина улыбался ему так восторженно, так отрешенно словно не убийство вершил, а кормил печеньем любимую собачку. Сумрачный, лютый взгляд Елизара Суреновича, наполненный паралитическим ядом, натыкался на эту безгрешную ангельскую улыбку - и гас.
– Пошли, - сказал он. - Чему суждено быть, от того не отвертеться.
Вблизи Алеша разглядел, какие в его суженой все-таки произошли перемены. Она подурнела, кожа бледная, с розовыми прыщиками, в прелестных очах старушечья оторопь: так пенсионеры искоса поглядывают по утрам на новый ценник в магазине. Увидя его, удивления не выказала, но предположение сделала сокрушительное.
– Так ты с ними заодно, дружок?
– Нет, - сказал Алеша. - Я пришел за тобой. Сейчас отведем этого бугая в лесок, потом я тебе все объясню. Поглядывай вон за теми головорезами: не готовят ли они нам каверзу.
В окнах торчали обалделые преступные лики, а один массивный дядек кавказского обличья выбрался на крыльцо и, жалобно урча, пускал ртом желтые пузыри. В глубине дома с истошным лаем бесновались собаки. Поначалу обомлевшая, Ираида Петровна (еще бы не обомлеть от диковинного зрелища: окровавленный владыка под дулом пистолета) быстро опамятовалась, и в ней взыграла былая оперативная удаль. Офицерские погоны незримо обожгли плечи. Сколь ни радостно было лицезреть унижение повелителя, столько раз для потехи размазывавшего ее по стенке, но все же он был в некотором смысле ее благодетелем, и, учитывая это, попустительствовать громиле-налетчику значило поступиться святым. Идея верного, беззаветного служения верховной власти, утвержденной в сердце, как любовь, была свойственна матерой оперше, но не по разуму, а как бы по чувству. Быть преданной, ненавидя объект своей преданности, доставляло ей чисто духовное наслаждение. Точно так в бытность при государственной службе она впадала в почти мистический экстаз, испытывая глубокое сочувствие к истязаемым, умерщвляемым жертвам. Не ко всем, но ко многим. И чем изощреннее бывало истязание, тем полнее был восторг, сдобренный, правда, грубым физическим вожделением… Сбоку, с прискоку, мертвяще оскаля зубки, Ираида Петровна кинулась на вора, повисла на вооруженной руке и, показалось ей, одолела, поймала в захват, потянула к земле; но в ту же секунду неуловимым движением злодей стряхнул ее с себя и, изогнувшись, вскинув ногу, пяткой наладил в висок. Удар был настолько точен, что Ираида Петровна, как акробатка, сделала высокое сальто-мортале и с хрустом угнездилась на газоне, словно задумав высадить себя на грядке в виде цветка. Железное дуло уперлось в бок Благовестову.
– Бойкая у тебя челядь, - сказал Алеша. - Еще один такой скакун, и тебе крышка, старая лиса.
– Тебе тоже, заметь, - хладнокровно парировал Елизар Суренович.
Дальше до леса - двести метров - они добрались без приключений. Настя шла впереди, насупясь и не оглядываясь, словно по знакомой издавна тропке. Посередине брел тучный Елизар Суренович, туго прижимая платком ухо, из которого, казалось ему, при каждом шаге вместе с болью капали мозги. Он отрешенно улыбался, сосредоточась проницательным взглядом на аппетитной, круглой Настиной попке. Следом, чуть сбоку, загораживаясь Елизаровой тушей от выстрела, гибко двигался Алеша, изредка для порядка тыкая заложнику стволом под ребра. При особенно болезненном тычке Елизар Суренович цыкал зубом и что-то недружелюбное бормотал себе под нос. Он думал, что безумный щенок, пожалуй, вполне способен застрелить его на опушке, а это было бы нехорошо, потому что означало, что он впервые не успеет рассчитаться с обидчиком и, кроме того, сорвет наиважнейшую встречу с высокопоставленным чиновником МИДа, назначенную на послезавтра. Смалодушничал, поинтересовался:
– Неужели возьмешь грех на душу, Алеша, замочишь старичка?
– Там видно будет.
– Из-за пустякового удовольствия опять на десять лет в тюрягу?
– Может, мне за тебя, наоборот, орден дадут?
– Не-ет, не дадут. У нас каждый старичок имеет право на спокойную голодную смерть.
В лесу его ожидало новое испытание. Только он намерился присесть на пенек, чуя, как последние силы утекают в черепную дыру, Алеша распорядился:
– Дальше кросс с препятствиями. А ну рысью, сволочь!
По лесной тропе Настя опять бежала впереди, со спортивной отмашкой, радуясь чистым, вольным движениям; и опять ее уютный задик, обтянутый вельветом, приманчиво подскакивал, крутился перед Благовестовым, но теперь ему было не до злорадных воспоминаний, смягчающих боль. Из жил вдруг поперла старость. Накопленная утробой мякоть сладкой, роскошной жизни сдавила внутренности жирным, тяжелым, горячим студнем. Он весь превратился в зловещую, зловонную одышку. Уже невнятно было ему, то ли Алешины пинки вонзаются в тело со всех сторон, то ли грудная колика разрывает напополам поясницу. Он бежал, как подыхал: с безнадежной натугой, со слепящим пламенем в глазах. Наконец, зацепясь носком за кочку, рухнул, перекатился по земле, ободрав бока. Подумал: слава Богу, земной путь нелепо, но завершен. В ту же секунду Алеша сунул ему в пасть ствол, коснувшийся нежно трепещущих связок.
– Ну! - рыкнул Алеша. - Подымайся, падаль!
Елизар Суренович, постанывая, сел и, ухватясь за Алешину ногу, поднялся. Улыбка его было страшна. Так улыбается мертвец, когда потревожат его вечный покой. Елизар Суренович ничего не боялся, ни смерти, ни страдания, но понял, что будет цепляться за любую соломинку, лишь бы уцелеть. В нем наросла такая злоба, что на лбу, точно мазком дьявола, выскочила лиловая шишка. Но разум его не угас. Ясноликий, озверевший мучитель двоился, троился перед глазами совсем рядышком: протяни пальцы, зацепи, сожми - и хрустнет, переломится светлое горло, как сухой стебелек, но это был мираж. Не одолеть так просто порождение бреда. Тут уж, видно, дела не мирские, а вызов судьбы. Беса мало раздавить, важно понять, какая за ним колдовская сила.
– Бегу, Алеша, бегу, - плаксиво прошамкал Елизар Суренович. - Полминуты отдышусь - и бегу. А то хочешь, прибей сразу, коли я тебе в обузу.
– Надеешься выкрутиться, змей, а?!
На край леса, где сторожил машину голопузый мальчик, Елизара Суреновича, ослепшего и оглохшего, они с Настей вдвоем вытолкнули почти беспамятного. Он лишь хрипел и жалобно икал, как от предсмертной судороги.
– Дядя алкоголик, - объяснил Алеша мальчику. - А тебе вот еще стольник за службу и беги за велосипедом. Он в кустах валяется.
Мальчик мгновенно исчез, не выразив ни протеста, ни благодарности. Елизар Суренович полулежал на траве и хватал воздух распаленным ртом, как окунь на суше. В его мутном взгляде не осталось и искорки мысли. Алеша закурил, хотя мешкать было нельзя. Вот-вот из леса нагрянут Елизаровы опричники.
– Придется эту падаль запихнуть в машину, - сказал Алеша. - Довезем до свалки, там зароем.
На Настю он смотрел с восхищением. Он любил все черточки ее капризного лица. Это был первый человек, которого он не убил, а спас.
– Скажи что-нибудь, - попросил. - Ты же не онемела? Все ужасы позади.
– Мне надо поскорее домой.
– Я был у тебя.
Настя потянулась к нему умоляющим движением.
– Ну что они?! Как?
– Папаня в порядке. Мать переживает, конечно. Но ее можно понять. Я им обещал тебя привезти. Они сразу успокоились. Хорошие у тебя родители, интеллигентные, приветливые.
По Рижскому шоссе Алеша гнал как бешеный. Километров через двадцать свернул на Большое кольцо. Шоссе было пустынным, навстречу изредка выкатывались грузовики. Елизар Суренович на заднем сиденье издавал странные, хлюпающие звуки, словно в него, как в шину, заново накачивали воздух. Настя сидела в напряженной позе, неотрывно глядя вперед, точно запоминала каждый овражек, мимо которого они проскакивали. Алеша спросил:
– Тебя били?
– Нет.
– А что с тобой делали?
– Только изнасиловали.
Алеша сунул в рот сигарету, прикурил от нагревателя.
– Вот этот?
– Угу.
Алеша покосился в зеркало на пыхтящего Елизара Суреновича.
– Ну, это ничего, - сказал Алеша. - Главное, не покалечили.
– Я тоже думаю, что это пустяк.
– Ты им вообще не нужна. Это я им зачем-то понадобился. Они тебя как приманку взяли. Но изнасиловали, конечно, зря, это перебор. Больно было?
– Ненавижу вас всех, - безразлично сказала Настя. Вскоре Алеша с трассы свернул на проселок. Он катил наугад, но верил, что удача ему не изменит. Не прошло и десяти минут, как почти на брюхе «жигуленок» уперся носом в просеку. Справа лес, а слева болото.
– Хорошее место, - сказал Алеша. - Тихо, привольно. Кукушка, слышь, Елизар, кукует. Вытряхивайся, падаль!
Он оставил Настю в машине, а Благовестова под руки, как государя, довел через болото до укромной березовой рощицы. Скорбно взирал Елизар Суренович на чудесный пейзаж. Пышный мох пружинил под ногами. Теплые кирпичные лучи солнца пронизывали листву. В благословенном уголке довелось погибать. Боль в башке помягчала, поприжалась. Он отслоил платок от уха, смял и сунул в карман.
– Пали, чего тянуть, - процедил сквозь зубы. - Или ручонки дрожат?
Алеша подтолкнул его к кустам орешника, где обнаружилась глубокая ямина со стоячей водой, будто самой природой приуготовленная для тайного похоронного обряда.
– Правильно, - одобрил Елизар Суренович. - Ветками закидаешь, землицей присыплешь, нескоро сыщут.
Алеша вытащил из Елизаровых штанов ремень и намертво перехлестнул ему запястья. Дал подножку - и Елизар Суренович, как куль, повалился на бок. Ноги ему Алеша закрутил до колен буксирным тросом, который прихватил из багажника.
– Лишние хлопоты, - заметил Благовестов. - Мертвые не бегают.
– Нормально держишься, - оценил Алеша. - Кто бы мог подумать. Обычно такие, как ты, на расправу жидкие.
– Таких, как я, ты еще не видел, сопляк.
– Почему не видел? Дерьма везде много.
Лежащему, он наступил Елизару пяткой на кадык и слегка надавил.
– Напрасно ты Настю обидел. Но убивать я тебя не стану, не ссы. Поживи, помучайся. Паучище! Гляди, как зенки вылупил! А рожу-то надул, рожу. Да ты скоро лопнешь от злобы. Вот это будет тебе самая подходящая смерть.
Под безжалостной Алешиной пяткой, играющей с чувствительной пуговкой кадыка, Елизар Суренович извивался, корчился, вминаясь в податливую почву; и более унизительное положение трудно было представить. Его одежда напиталась влагой. Он весь отсырел, набряк и того гляди в любом месте мог прорваться, как переспевший фурункул, брызнуть во все стороны сукровицей. Из прозелени ветвей, из пазух неба, как из замочной скважины, за его нелепыми телодвижениями, за шутовскими попытками освободиться с веселым любопытством наблюдал расшалившийся молодой садист. В помрачении ума Благовестов беспомощно щелкал зубами, пытаясь перекусить воображаемую удавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Дальше так, Елизар. Ты меня с Настей проводишь в лес. Нукеров предупреди. Хоть один, хоть чуток рыпнется, пуля у тебя в затылке. Поверь, Елизар, я успею. Чуть что подозрительное - ба-бах! - и полчерепа нету. Мне хочется, чтобы ты это хорошенько представил.
– Хорошо, - сказал Благовестов, - но где гарантия, что ты в лесу меня не хлопнешь? Ты же идиот.
– Гарантий нет, - согласился Алеша, - но что другое ты можешь предложить?
– Даю слово, ты уйдешь вместе с девкой. Ребята пропустят.
– Не спеши, Елизар.
– Хорошо, стреляй, паскуда!
Алеша выстрелил. Пуля царапнула левое плечо Благовестова. По сравнению с ухом это была даже не рана, укольчик, но сознание Елизара Суреновича вдруг затуманилось смертной тоской. Он не хотел подыхать как животное в бессмысленных муках. Сколько повидал всякого отребья, запросто справлялся с самыми оголтелыми бандюгами, укрощал их словом и взглядом, но сейчас к нему подступило неукротимое исчадие ада. Худенький ясноглазый молодой мужчина улыбался ему так восторженно, так отрешенно словно не убийство вершил, а кормил печеньем любимую собачку. Сумрачный, лютый взгляд Елизара Суреновича, наполненный паралитическим ядом, натыкался на эту безгрешную ангельскую улыбку - и гас.
– Пошли, - сказал он. - Чему суждено быть, от того не отвертеться.
Вблизи Алеша разглядел, какие в его суженой все-таки произошли перемены. Она подурнела, кожа бледная, с розовыми прыщиками, в прелестных очах старушечья оторопь: так пенсионеры искоса поглядывают по утрам на новый ценник в магазине. Увидя его, удивления не выказала, но предположение сделала сокрушительное.
– Так ты с ними заодно, дружок?
– Нет, - сказал Алеша. - Я пришел за тобой. Сейчас отведем этого бугая в лесок, потом я тебе все объясню. Поглядывай вон за теми головорезами: не готовят ли они нам каверзу.
В окнах торчали обалделые преступные лики, а один массивный дядек кавказского обличья выбрался на крыльцо и, жалобно урча, пускал ртом желтые пузыри. В глубине дома с истошным лаем бесновались собаки. Поначалу обомлевшая, Ираида Петровна (еще бы не обомлеть от диковинного зрелища: окровавленный владыка под дулом пистолета) быстро опамятовалась, и в ней взыграла былая оперативная удаль. Офицерские погоны незримо обожгли плечи. Сколь ни радостно было лицезреть унижение повелителя, столько раз для потехи размазывавшего ее по стенке, но все же он был в некотором смысле ее благодетелем, и, учитывая это, попустительствовать громиле-налетчику значило поступиться святым. Идея верного, беззаветного служения верховной власти, утвержденной в сердце, как любовь, была свойственна матерой оперше, но не по разуму, а как бы по чувству. Быть преданной, ненавидя объект своей преданности, доставляло ей чисто духовное наслаждение. Точно так в бытность при государственной службе она впадала в почти мистический экстаз, испытывая глубокое сочувствие к истязаемым, умерщвляемым жертвам. Не ко всем, но ко многим. И чем изощреннее бывало истязание, тем полнее был восторг, сдобренный, правда, грубым физическим вожделением… Сбоку, с прискоку, мертвяще оскаля зубки, Ираида Петровна кинулась на вора, повисла на вооруженной руке и, показалось ей, одолела, поймала в захват, потянула к земле; но в ту же секунду неуловимым движением злодей стряхнул ее с себя и, изогнувшись, вскинув ногу, пяткой наладил в висок. Удар был настолько точен, что Ираида Петровна, как акробатка, сделала высокое сальто-мортале и с хрустом угнездилась на газоне, словно задумав высадить себя на грядке в виде цветка. Железное дуло уперлось в бок Благовестову.
– Бойкая у тебя челядь, - сказал Алеша. - Еще один такой скакун, и тебе крышка, старая лиса.
– Тебе тоже, заметь, - хладнокровно парировал Елизар Суренович.
Дальше до леса - двести метров - они добрались без приключений. Настя шла впереди, насупясь и не оглядываясь, словно по знакомой издавна тропке. Посередине брел тучный Елизар Суренович, туго прижимая платком ухо, из которого, казалось ему, при каждом шаге вместе с болью капали мозги. Он отрешенно улыбался, сосредоточась проницательным взглядом на аппетитной, круглой Настиной попке. Следом, чуть сбоку, загораживаясь Елизаровой тушей от выстрела, гибко двигался Алеша, изредка для порядка тыкая заложнику стволом под ребра. При особенно болезненном тычке Елизар Суренович цыкал зубом и что-то недружелюбное бормотал себе под нос. Он думал, что безумный щенок, пожалуй, вполне способен застрелить его на опушке, а это было бы нехорошо, потому что означало, что он впервые не успеет рассчитаться с обидчиком и, кроме того, сорвет наиважнейшую встречу с высокопоставленным чиновником МИДа, назначенную на послезавтра. Смалодушничал, поинтересовался:
– Неужели возьмешь грех на душу, Алеша, замочишь старичка?
– Там видно будет.
– Из-за пустякового удовольствия опять на десять лет в тюрягу?
– Может, мне за тебя, наоборот, орден дадут?
– Не-ет, не дадут. У нас каждый старичок имеет право на спокойную голодную смерть.
В лесу его ожидало новое испытание. Только он намерился присесть на пенек, чуя, как последние силы утекают в черепную дыру, Алеша распорядился:
– Дальше кросс с препятствиями. А ну рысью, сволочь!
По лесной тропе Настя опять бежала впереди, со спортивной отмашкой, радуясь чистым, вольным движениям; и опять ее уютный задик, обтянутый вельветом, приманчиво подскакивал, крутился перед Благовестовым, но теперь ему было не до злорадных воспоминаний, смягчающих боль. Из жил вдруг поперла старость. Накопленная утробой мякоть сладкой, роскошной жизни сдавила внутренности жирным, тяжелым, горячим студнем. Он весь превратился в зловещую, зловонную одышку. Уже невнятно было ему, то ли Алешины пинки вонзаются в тело со всех сторон, то ли грудная колика разрывает напополам поясницу. Он бежал, как подыхал: с безнадежной натугой, со слепящим пламенем в глазах. Наконец, зацепясь носком за кочку, рухнул, перекатился по земле, ободрав бока. Подумал: слава Богу, земной путь нелепо, но завершен. В ту же секунду Алеша сунул ему в пасть ствол, коснувшийся нежно трепещущих связок.
– Ну! - рыкнул Алеша. - Подымайся, падаль!
Елизар Суренович, постанывая, сел и, ухватясь за Алешину ногу, поднялся. Улыбка его было страшна. Так улыбается мертвец, когда потревожат его вечный покой. Елизар Суренович ничего не боялся, ни смерти, ни страдания, но понял, что будет цепляться за любую соломинку, лишь бы уцелеть. В нем наросла такая злоба, что на лбу, точно мазком дьявола, выскочила лиловая шишка. Но разум его не угас. Ясноликий, озверевший мучитель двоился, троился перед глазами совсем рядышком: протяни пальцы, зацепи, сожми - и хрустнет, переломится светлое горло, как сухой стебелек, но это был мираж. Не одолеть так просто порождение бреда. Тут уж, видно, дела не мирские, а вызов судьбы. Беса мало раздавить, важно понять, какая за ним колдовская сила.
– Бегу, Алеша, бегу, - плаксиво прошамкал Елизар Суренович. - Полминуты отдышусь - и бегу. А то хочешь, прибей сразу, коли я тебе в обузу.
– Надеешься выкрутиться, змей, а?!
На край леса, где сторожил машину голопузый мальчик, Елизара Суреновича, ослепшего и оглохшего, они с Настей вдвоем вытолкнули почти беспамятного. Он лишь хрипел и жалобно икал, как от предсмертной судороги.
– Дядя алкоголик, - объяснил Алеша мальчику. - А тебе вот еще стольник за службу и беги за велосипедом. Он в кустах валяется.
Мальчик мгновенно исчез, не выразив ни протеста, ни благодарности. Елизар Суренович полулежал на траве и хватал воздух распаленным ртом, как окунь на суше. В его мутном взгляде не осталось и искорки мысли. Алеша закурил, хотя мешкать было нельзя. Вот-вот из леса нагрянут Елизаровы опричники.
– Придется эту падаль запихнуть в машину, - сказал Алеша. - Довезем до свалки, там зароем.
На Настю он смотрел с восхищением. Он любил все черточки ее капризного лица. Это был первый человек, которого он не убил, а спас.
– Скажи что-нибудь, - попросил. - Ты же не онемела? Все ужасы позади.
– Мне надо поскорее домой.
– Я был у тебя.
Настя потянулась к нему умоляющим движением.
– Ну что они?! Как?
– Папаня в порядке. Мать переживает, конечно. Но ее можно понять. Я им обещал тебя привезти. Они сразу успокоились. Хорошие у тебя родители, интеллигентные, приветливые.
По Рижскому шоссе Алеша гнал как бешеный. Километров через двадцать свернул на Большое кольцо. Шоссе было пустынным, навстречу изредка выкатывались грузовики. Елизар Суренович на заднем сиденье издавал странные, хлюпающие звуки, словно в него, как в шину, заново накачивали воздух. Настя сидела в напряженной позе, неотрывно глядя вперед, точно запоминала каждый овражек, мимо которого они проскакивали. Алеша спросил:
– Тебя били?
– Нет.
– А что с тобой делали?
– Только изнасиловали.
Алеша сунул в рот сигарету, прикурил от нагревателя.
– Вот этот?
– Угу.
Алеша покосился в зеркало на пыхтящего Елизара Суреновича.
– Ну, это ничего, - сказал Алеша. - Главное, не покалечили.
– Я тоже думаю, что это пустяк.
– Ты им вообще не нужна. Это я им зачем-то понадобился. Они тебя как приманку взяли. Но изнасиловали, конечно, зря, это перебор. Больно было?
– Ненавижу вас всех, - безразлично сказала Настя. Вскоре Алеша с трассы свернул на проселок. Он катил наугад, но верил, что удача ему не изменит. Не прошло и десяти минут, как почти на брюхе «жигуленок» уперся носом в просеку. Справа лес, а слева болото.
– Хорошее место, - сказал Алеша. - Тихо, привольно. Кукушка, слышь, Елизар, кукует. Вытряхивайся, падаль!
Он оставил Настю в машине, а Благовестова под руки, как государя, довел через болото до укромной березовой рощицы. Скорбно взирал Елизар Суренович на чудесный пейзаж. Пышный мох пружинил под ногами. Теплые кирпичные лучи солнца пронизывали листву. В благословенном уголке довелось погибать. Боль в башке помягчала, поприжалась. Он отслоил платок от уха, смял и сунул в карман.
– Пали, чего тянуть, - процедил сквозь зубы. - Или ручонки дрожат?
Алеша подтолкнул его к кустам орешника, где обнаружилась глубокая ямина со стоячей водой, будто самой природой приуготовленная для тайного похоронного обряда.
– Правильно, - одобрил Елизар Суренович. - Ветками закидаешь, землицей присыплешь, нескоро сыщут.
Алеша вытащил из Елизаровых штанов ремень и намертво перехлестнул ему запястья. Дал подножку - и Елизар Суренович, как куль, повалился на бок. Ноги ему Алеша закрутил до колен буксирным тросом, который прихватил из багажника.
– Лишние хлопоты, - заметил Благовестов. - Мертвые не бегают.
– Нормально держишься, - оценил Алеша. - Кто бы мог подумать. Обычно такие, как ты, на расправу жидкие.
– Таких, как я, ты еще не видел, сопляк.
– Почему не видел? Дерьма везде много.
Лежащему, он наступил Елизару пяткой на кадык и слегка надавил.
– Напрасно ты Настю обидел. Но убивать я тебя не стану, не ссы. Поживи, помучайся. Паучище! Гляди, как зенки вылупил! А рожу-то надул, рожу. Да ты скоро лопнешь от злобы. Вот это будет тебе самая подходящая смерть.
Под безжалостной Алешиной пяткой, играющей с чувствительной пуговкой кадыка, Елизар Суренович извивался, корчился, вминаясь в податливую почву; и более унизительное положение трудно было представить. Его одежда напиталась влагой. Он весь отсырел, набряк и того гляди в любом месте мог прорваться, как переспевший фурункул, брызнуть во все стороны сукровицей. Из прозелени ветвей, из пазух неба, как из замочной скважины, за его нелепыми телодвижениями, за шутовскими попытками освободиться с веселым любопытством наблюдал расшалившийся молодой садист. В помрачении ума Благовестов беспомощно щелкал зубами, пытаясь перекусить воображаемую удавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70