– С какой просьбой?
– Сделай из животного человека.
– Разве это возможно?
– Полюби - и увидишь.
– По заказу не полюбишь.
Алешу разговор утомил, пришлось сигарету запалить. Приятно было ее уговаривать. Он-то знал и она знала, что никогда он от своего не отступит. Будь Настя обыкновенной девицей, она бы давно уступила. Но она была сошедшей с небес и не слишком дорожила своей телесной оболочкой. Духовное побуждение властвовало над ее поступками. Ей легче было погибнуть, чем покориться. Не страх привязывал ее к Алеше, а нечто такое, о чем не хотелось думать, потому что думать об этом было стыдно. Недавно ей приснилась любимая кукла дошкольных лет, она баюкала ее в колясочке, пеленала, а потом вдруг с истомной дрожью заметила, что у куклы Алешино смутное лицо, со смутным мерцанием глаз, с загадочной полуулыбкой; и когда она коляску катнула прочь, кукла дотянулась, до нее ручонками и больно, остервенело ущипнула за грудь.
Настя пошла в аптеку, а Алеша остался курить в одиночестве, но через минуту она вернулась озабоченная. Ее папочке врач прописал редкое сердечное лекарство, но его не было в аптеке. Она действительно растерялась. Папе так плохо, что без этого лекарства он может умереть. У него уже бывали удары, от которых он с трудом опамятовался. Он много пил и курил в былые годы, и теперь это сказалось. Ему так плохо, что он почти все время стонет.
– А сколько ему лет?
– Лет немного, всего семьдесят.
Впервые в ее голосе Алеша услышал трогательно-заискивающие интонации.
– Дай рецепт, - сказал он. Настя отдала ему рецепт и поплелась за ним. Алеша обосновался на подоконнике и долго оттуда разглядывал двух продавщиц в рецептурном отделе. Обе ему не понравились.
– Эти не помогут, они нюшки, - объяснил он почтительно ожидающей Настеньке. - Придется идти к заведующей.
– И мне с тобой?
– Только все испортишь. Люди остерегаются ангелочков вроде тебя. И правильно делают.
– Чего же ты не остерегаешься?
– Потому что дурак.
Заведующая восседала в миниатюрном кабинете и была сама величиной с наперсток. Высокая прическа придавала ей сходство с кукурузным початком. Ей было за пятьдесят, но так же точно можно было дать ей и двадцать. Такие воздушные создания чаще всего встречаются в музейных запасниках.
– Батя помирает, - сказал угрюмо Алеша. - За это лекарство я любые деньги заплачу. Отец у меня один все-таки.
Он аккуратно положил рецепт прямо перед очками провизорши, но она не сразу над ним склонилась, не отрывая вспыхнувших голубеньких глаз от Алеши. Он-то привык, что некоторые пожилые дамы именно так на него реагировали - остолбеневали. Наконец провизорша опомнилась.
– Ах, да… лекарство… одну минутку. О-о! Швейцарский препарат… он был недавно в Четвертом управлении… Но у нас…
– Сколько надо, столько заплачу, - повторил Алеша. - Для больного бати не жалко.
Провизорша дала себе вольность еще чуточку откровенно полюбоваться светлым Алешиным ликом. Он глядел ей прямо в глаза не мигая. Ее бледные щеки порозовели: початок созрел.
– Можно попробовать помочь…
– Ну и помогите. В долгу не останусь, - грубо пообещал Алеша. Провизорша, будто бабочка, выпорхнула из-за стола, тоненько пискнула в коридор:
– Алина Павловна, на минутку загляните!
Прибежала, здоровенная, в три обхвата бабища в белом халате. Прямо в дверях они с заведующей пошушукались, поочередно взглядывая на Алешу, который равнодушно стоял к ним боком.
Алина Павловна басом сказала:
– Для себя берегла упаковочку. За триста уступлю.
Алеша молча отслоил от пачки три сотенных. Алина Павловна скоренько куда-то смоталась и, вернувшись, сунула ему в руку нарядную пластмассовую коробочку. Алеша поблагодарил.
– Заходите, если что, - без надежды пригласила заведующая.
– Может, вечерком загляну, - сказал Алеша. - Если батя отпустит.
Вообще-то он был не прочь познакомиться с крохотной провизоршой поближе. Сулил ему неслыханные любовные чудеса ее голубенький взгляд. Пожилых легкомысленных бабешек хоть об стену швыряй: трещат, да не рвутся.
Увидя лекарство, Настя не то обрадовалась, не то опешила.
– Теперь только шулера и благоденствуют. Час негодяя. Сколько я тебе должна?
– Нам ли считаться?
– Говори: сколько?
Алеша вывел ее из аптеки под руку. Он устал от нее. Ишь как ласково скачут под рубашкой ее теплые грудки.
– Когда-нибудь добьешься, - сказал он. - Шарахну по тыкве - и амба! Я ведь не всегда за себя ответчик.
– Подавись ты этим лекарством, чтобы я бесплатно взяла! Да лучше я отцу яду дам.
– Триста рублей.
– Врешь?
– Пойди спроси у заведующей.
Настя остановилась в раздумье.
– Возьми сумочку, - попросил Алеша. - Не обижай меня. И лекарство возьми.
– Хорошо, триста так триста. У меня с собой только пятьдесят. Остальные завтра отдам. Согласен?
Алеша швырнул ей коробочку под ноги, пошел прочь. Он и сумочку с косметикой нацелился зафинтилить в кусты, да передумал. «Накося! - пробурчал себе под нос. - Да я лучше Асе отдам. Или провизорше. Засранка малохольная! Погоди, за все рассчитаемся».
Ему стало смешно: сам с собой разговаривал, как оглашенный кенар. Он не желал Насте зла. У него пальцы ныли от тоски по ней.

2
Елизар Суренович вызвал Шулермана и сообщил ему долгожданную новость.
– Кафе почистили и банк на Кропоткинской грабанули. Да ты небось слышал? Убытки невелики, не в них суть. Интересно другое. Судя по описанию свидетелей, твои знакомцы шуровали. Установи-ка ты, пожалуй, наблюдение за квартирой этого шустреца, как его бишь зовут?
– Михайлов Алексей.
– Трогать пока не трогай, а связи выяви. Ну, да не мне тебя учить.
Начальник охраны ни словом, ни жестом не выразил своего отношения к услышанному. Как будто не для этого часа нанимался на службу. К вору пошел в услужение лишь бы усечь прилет воробушков. Елизар Суренович от каждой беседы с этим человеком испытывал терпкое, острое удовольствие, словно проскочил в дюйме от клыков усатого лысою тигра. В Шулермане ему было все понятно и все восхищало, даже то, что тот брезговал табаком и водкой, а к женщинам относился, как к скотине. Это был хищник, рожденный для погони. Даром что армейская косточка, он подчинялся лишь зову инстинкта.
– Повторяю: пока не трогать. Ты понял меня, Шулерман?
Шулерман ответил дерзко:
– Когда встречу, подарю им пряник.
Елизар Суренович сделал вид, что сердится.
– Нехорошо шутишь, Шулерман. Зарплату получаешь, самовольничать не смей.
– У нас уговор был.
– Уговор помню, но мне они могут понадобиться. Да и зачем сразу убивать, какая радость? Поводи на крючке, подразни, подергай - это намного приятней.
Условились на том, что Шулерман бубновую парочку выследит, а уж после они решат, как дальше с ними обойтись. По слишком быстрому согласию капитана было понятно, что он лукавит.
– Неужто так велика твоя обида, что столько лет не можешь простить? - не удержался от философского вопроса Елизар Суренович. - Подумаешь, колотушек надавали.
Видимо, в благодарность за доброе известие Шулерман снизошел до разъяснений:
– Твоя забота - деньги делать, моя - тараканов давить. Если таракану дать волю лишний часок, он потомство оставит. Успеет новых таракашек народить.
– Тараканы - это кто?
– Кто без закона живет, двуногая сволочь.
– Я тоже таракан? Я ведь сам себе закон.
Шулерман вздохнул:
– Ты крупный таракан, на тебя особый силок нужен.
– Кто же его поставит?
– Могу и я, - не уклонился от прямого ответа Шулерман. - Всему свой черед.
Несмотря на сверх головы занятость, Елизар Суренович не отказывал себе в привычных маленьких радостях, создающих благоприятный жизненный фон. Здоровье у него было отменное, но все-таки в последние годы сосудистая ржавчина нет-нет и давала о себе знать. Шестьдесят семь лет - не шутка. Радостей становилось меньше, заботы одолевали. Манипулирование редкими, опасными экземплярами людей уже не так будоражило кровь, как прежде. Приходилось быть умереннее в еде и питье, ибо обильный стол, увы, навевал воспоминания о желудочной колике.
И самая горькая утрата, думал он, - женщины. О нет, в примитивном физиологическом понимании сил у него к семидесяти годам, кажется, даже прибавилось, но его угнетало заведомое однообразие любовных потуг. В отношениях между мужчиной и женщиной было всего лишь, как в постели, две-три основные позиции, остальные нюансы были не более чем капризом воспаленного воображения. По-стариковски его все больше тянуло на совсем молоденьких самочек, а это было очевидным, грозным признаком духовного увядания Елизар Суренович утешал себя тем, что женская юность прельщает его не упругими мясами, а скорее мистическим началом, которое было в ней заключено. Юные девы кидались в любовную схватку самозабвенно, как в омут. Они не ведали неукоснительных правил любви и смерти и магию похоти принимали за Божий дар. В их остекленелых взглядах порок загадочно оттенялся обещанием неземного блаженства. Некоторые из них искренне отказывались брать плату за любовные услуги, что повергало Елизара Суреновича почти в благоговейный трепет. В бесшабашном поведении девочек-мотыльков он угадывал смысл, не ведомый рассудку. Даже сложнее: смысл был внятен, но выразить, обозначить его словами не удавалось, как никому еще не довелось засвидетельствовать неуловимое мгновение, когда девочка, святая агница, вдруг оборачивается распутной, взбалмошной бабой с коварными, предательскими ужимками пожирательницы трупов. Одна милая девчушка по имени Наташа к нему привязалась душевно. Грозила уйти от родителей и поселиться у него в чулане. Этакая озорная белочка с наивными глазищами пятнадцати лет от роду. Пухленькая, подвижная, шаловливая. Ему грустно было ее развращать. Они играли в жмурки. Наташа завязывала ему глаза махровым полотенцем и, визжа от восторга, гоняла по всей квартире. Когда ему, грузному борову, удавалось прижать ее в угол, он с такой силой сжимал ее в руках, что из нее на пол капал свежий ароматный сок. Елизар Суренович откармливал ее шоколадом и ананасами, точно готовил для жертвоприношения. Бывали, бывали у него сладкие поползновения придушить ее до хрипа, выпустить на волю весенний дух, чтобы не успела она состариться и подурнеть. Наташа трепетно улавливала его греховное желание, готовно смыкала веки в смертной истоме. Целый месяц наслаждался он ее присутствием, но однажды с удивлением обнаружил, что девочка крадет у него безделушки, деньги и сигареты. Подавив внезапную, тоже детскую обиду, он спросил у Наташи:
– Дитя, зачем ты воруешь, я и так могу дать тебе все, что пожелаешь?
Ее ответ был ответом зрелой женщины:
– Папочка, хочешь меня унизить, да? Разве ты больше не любишь свою малышку-таракашку?
Она растягивала слова и цинично вытягивала губы, как делают все шлюхи, когда переходят в нападение. Он сразу потерял к ней интерес. Миг перевоплощения опять был упущен, остальное его не занимало. Со словами «Это тебе на презервативы» сунул ей в руку тысячу монет и выставил за порог. Наташа отчаянно сопротивлялась, вопя, что не виновата ни в чем и скоро исправится, и опять станет послушной таракашкой. Пришлось напутствовать ее отеческим пинком, от которого невинная девочка по воздуху долетела до лифта. Странно, думал Благовестов, становясь женщинами, они приобретают особый вкус к побоям, видимо, лучше мужчин ощущая эротический привкус боли.
Более всего его тревожило положение дел в восточном регионе. Смерть Кузултым-аги непонятным образом сдетонировала междоусобную войну кланов, пламя которой быстро перекинулось на Кавказ. Словно сорвались с цепи дотоле мирно дремавшие духи тьмы. Армения сноровисто вгрызалась в брюхо Азербайджана, безумствовала чечня. Режим Звиада в Грузии по беспощадной логике торговых манипуляций притормозил движение валюты в Россию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70