Кроме того, он проклят. Терять ему теперь нечего, а приобрести он может вечное блаженство. И может быть, обретение Грааля искупит его грехи? Может быть, именно теперь, обреченный на вечные муки, он найдет сокровище и заново откроет своей душе путь к благодати.
Сэр Гийом прибыл вскоре после рассвета в сопровождении дюжины людей, которые, как знал нормандец, не предадут Томаса. Находившиеся среди них Джейк и Сэм, оба, хотели уйти с Томасом, но тот отказался.
— Оставайтесь в замке, — сказал он им, — или, если вам невмоготу, уходите на запад и найдите другой английский гарнизон.
Вообще-то он был не против общества боевых товарищей, но понимал, что им и двоим-то с Женевьевой будет нелегко прокормиться и в их положении два лишних рта станут обузой. Кроме того, он не мог предложить им никакой перспективы, кроме опасностей, голода и уверенности в том, что за ними будут охотиться по всей южной Гаскони.
Сэр Гийом привел двух лошадей, принес еду, плащи, кошель с монетами.
— Но я не смог взять рукопись твоего отца, — признался он. — Ее забрал Робби.
— Он украл рукопись? — с негодованием воскликнул Томас.
Сэр Гийом пожал плечами, словно судьба манускрипта не имела значения.
— Ратники Бера ушли, — сказал он, — и путь на запад свободен, а Робби я послал в рейд на восток. Так что поезжайте на запад, Томас. Поезжайте на запад и отправляйтесь домой.
— Ты думаешь, Робби хочет меня убить? — с тревогой спросил Томас.
— Вероятно, он хочет схватить тебя и передать в руки церкви, — ответил сэр Гийом. — Дело тут не в тебе. Он хочет, чтобы Бог был на его стороне. И он верит, что, если найдет Грааль, это решит все его проблемы.
При упоминании Грааля на лицах солдат отразилось удивление, и один из них, Джон Фэрклот, хотел было выяснить, что да как, но сэр Гийом не дал ему договорить.
— Кроме того, Робби убедил себя, что ты еретик. Господи Иисусе! Что может быть хуже молодого человека, который только что обрел Бога. Разве что только молодая женщина, обретшая Бога!
— А Грааль? — не унимался Джон Фэрклот.
О причинах экспедиции в Кастийон-д'Арбизон, затеянной графом Нортгемптоном, ходили самые невероятные слухи, но оговорка сэра Гийома была тому первым подтверждением.
— Это дурь, которую Робби вбил себе в башку, — решительно заявил сэр Гийом, — так что плюньте и забудьте.
— Мы хотим остаться с Томасом, — заявил Джейк. — Все мы. Остаться с ним и начать все сначала.
Сэр Гийом, знавший английский в достаточной степени, чтобы понять сказанное Джейком, покачал головой.
— Если мы останемся с Томасом, — сказал он, — нам придется сразиться с Робби. Как раз этого и добиваются наши враги. Они желают нашего раскола.
Томас перевел эти слова для Джейка и вдобавок твердо заявил, что нормандец прав.
— Так что же нам делать? — поинтересовался Джейк.
— Томас отправится на родину, — заявил сэр Гийом, — а мы останемся до тех пор, пока не разбогатеем. Ну а получив деньги, тоже отправимся по домам.
Он кинул Томасу поводья двух лошадей.
— Я бы и сам рад остаться с тобой, — сказал нормандец.
— Тогда мы все погибнем.
— Или погибнем, или будем преданы проклятию. Но ты, Томас, поезжай домой, — настойчиво повторил он, доставая туго набитый кожаный кошель. — Денег здесь хватит вам на дорогу, а может быть, и на то, чтобы убедить епископа снять проклятие. Церковь ради денег на все готова. Все у тебя наладится, и через годик-другой ты еще навестишь меня в Нормандии.
— А Робби? — спросил Томас. — Что он будет делать?
Сэр Гийом пожал плечами.
— В конечном итоге он тоже отправится домой. Того, что он ищет, сам знаешь, Томас, ему не найти.
— Я в этом не уверен.
— Тогда и ты такой же безумец, как он.
Сэр Гийом стянул латную рукавицу и протянул руку.
— Ты не в обиде на меня за то, что я остаюсь?
— Ты должен остаться, — сказал Томас. — Дождись денег, мой друг. Теперь ты командуешь гарнизоном?
— Конечно.
— Тогда Робби придется выплатить одну треть выкупа за Жослена.
— А я оставлю кое-что на твою долю, — пообещал сэр Гийом и, пожав Томасу руку, повернул коня и повел своих людей прочь.
Джейк и Сэм в качестве прощальных подарков сбросили с седел еще две связки стрел и тоже ускакали.
Томас с Женевьевой поехали на восток. Моросящий дождь быстро промочил насквозь их новые плащи, но лучник не замечал этого, ибо сердце у него кипело от злости. Он злился на себя за то, что оплошал, хотя единственный выход для него заключался в том, чтобы возвести Женевьеву на груду хвороста и поднести к ней факел, а на это он ни за что бы не пошел. Ему было горько и обидно, оттого что Робби обратился против него, хотя резоны шотландца были ему понятны и в каком-то смысле казались даже заслуживающими оправдания. В конце концов, разве Робби виноват в том, что влюбился в Женевьеву! Ну а корить человека за то, что он заботится о своей душе, и вовсе глупо. Так что Томас злился на то, как вообще устроена жизнь, и эта злость занимала его мысли, отвлекая даже от проливного дождя.
По мере продвижения на восток они одновременно забирали южнее, стараясь держаться кромки лесов, где им все время приходилось пригибаться перед нависшими низко ветками. По безлесной местности они передвигались с удвоенной осторожностью, стараясь держаться возвышенностей, и внимательно высматривали одетых в кольчуги всадников. К счастью, ни один им не встретился. Если люди Робби и отправились на восток, то, видимо, придерживались низин, Томасу и Женевьеве на пути никто не попадался.
Томас и Женевьева старательно избегали деревень и хуторов, что, впрочем, не составляло особого труда, ибо гористая местность, пригодная не под пашню, а разве что для выпаса мелкого скота, была населена скудно.
Под вечер им встретился пастух, который, выскочив из-за скалы, выхватил спрятанную за пазухой кожаную пращу и камень, но, углядев на боку у Томаса меч, торопливо спрятал свое оружие и принялся подобострастно кланяться.
Остановившись, Томас поинтересовался, не видел ли этот малый солдат. Женевьева перевела вопрос, а потом и ответ: вооруженных людей пастух не видел.
Одолев после встречи с напуганным пастухом милю. Томас подстрелил козу. Стрелу лучник извлек из туши и вернул в колчан, а добычу освежевал, выпотрошил и разделал. На ночь беглецы устроились на краю лесистой долины в заброшенной, стоящей без крыши хижине. С помощью кремня и стального кресала Томас разжег огонь, и они поужинали жареными козьими ребрышками.
Нарубив мечом ветвей с лиственницы, Томас соорудил для ночлега простой навес, прислонив его наклонно к стене, получилась хоть какая-то защита от дождя. Под этим укрытием он сделал подстилку из папоротника-орляка.
Томас вспомнил свое путешествие из Бретани в Нормандию с Жанетт. Интересно, где теперь Черный Дрозд? Они путешествовали летом, кормились с помощью его лука, избегали встреч с любыми живыми существами, и то были счастливые дни. Теперь то же самое повторялось с Женевьевой, на этот раз в преддверии зимы. Насколько суровой она будет, Томас не знал, но Женевьева сказала, что ни разу не видела, чтобы здесь, в долинах, лежал снег.
— Он выпадет южнее, в горах, — сказала она, — а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.
Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, — картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в Преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.
— Ты размышляешь об аде, — решительно заявила Женевьева.
Томас поморщился.
— Верно, — признался он, удивляясь, как она догадалась.
— Ты правда веришь, что церковь обладает властью отправить тебя туда? — спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. — Это их отлучение ничего не значит.
— Еще как значит, — угрюмо возразил Томас. — Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!
— Бог здесь! — гневно воскликнула Женевьева. — Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.
Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.
— То, что он сказал, это всего лишь слова, — продолжила Женевьева, — а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь.
Она подбросила в костер веточку.
— Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая щепочка, говорило, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог — повсюду. Он не цепной пес церковников.
— Мы познаем Бога только через Его церковь, — сказал Томас.
На небе сгустились тучи, закрыв луну и последние немногочисленные звезды. Все потемнело, дождь полил сильнее, над долиной прокатился гром.
— И Господня церковь прокляла меня. Именем Бога.
Женевьева сняла растянутые на ветках плащи и свернула их, чтобы спрятать от дождя.
— Большинство простых людей познают Бога не через церковь, — заявила девушка. — Они ходят туда, слушают службу на непонятном языке, исповедуются, склоняются перед святыми дарами и в свой смертный час зовут священника, но в трудную минуту они обращаются к святыням, неведомым церкви. Молятся у тайных источников и священных деревьев, обращаются к знахаркам и предсказателям, надевают амулеты. Они молятся собственному Богу, молятся по-своему, и церковь ничего об этом не знает. А Бог — знает, ибо Он всеведущ и пребывает повсюду. Зачем же людям священники, когда Бог — повсюду?
— Чтобы уберечь нас от ошибок и заблуждений, — сказал Томас.
— А кто решает, где ошибки и заблуждения? — упорствовала Женевьева. — Священники?! Вот скажи, Томас, как сам считаешь, ты плохой человек?
Ее вопрос заставил Томаса задуматься. В первую очередь напрашивался ответ «да», ибо церковь отвергла его и отдала его душу во власть демонов, но сам он в душе не считал себя таким уж пропащим. А потому, покачав головой, сказал:
— Нет.
— Однако церковь тебя осуждает. Епископ сказал слово. А кто ж его знает, какие грехи за душой у этого епископа?
— Да ты еретичка, — тихонько промолвил Томас, с намеком на улыбку.
— Точно, — невозмутимо подтвердила девушка. — Я не нищенствующая, хотя, наверное, могла бы ею быть, но что еретичка, это точно. Но почему? И что мне еще оставалось? Я изгнана из церкви, а значит, когда я хочу обратиться к Богу, мне нужно делать это помимо церкви. Теперь и тебе придется пройти через это, и ты тоже поймешь, что Бог любит тебя по-прежнему, несмотря на всю ненависть церкви.
Поморщившись на угасающие под дождем последние остатки костра, она забилась с Томасом под лиственничный навес, и там они как могли устроились спать, навалив на себя для тепла плащи и кольчуги.
Сон Томаса был беспокойным. Ему снилось сражение, в котором на него со свирепым ревом нападал грозный великан. Лучник сразу проснулся и увидел, что Женевьевы рядом нет, а рев великана — это не что иное, как раскаты грома над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Сэр Гийом прибыл вскоре после рассвета в сопровождении дюжины людей, которые, как знал нормандец, не предадут Томаса. Находившиеся среди них Джейк и Сэм, оба, хотели уйти с Томасом, но тот отказался.
— Оставайтесь в замке, — сказал он им, — или, если вам невмоготу, уходите на запад и найдите другой английский гарнизон.
Вообще-то он был не против общества боевых товарищей, но понимал, что им и двоим-то с Женевьевой будет нелегко прокормиться и в их положении два лишних рта станут обузой. Кроме того, он не мог предложить им никакой перспективы, кроме опасностей, голода и уверенности в том, что за ними будут охотиться по всей южной Гаскони.
Сэр Гийом привел двух лошадей, принес еду, плащи, кошель с монетами.
— Но я не смог взять рукопись твоего отца, — признался он. — Ее забрал Робби.
— Он украл рукопись? — с негодованием воскликнул Томас.
Сэр Гийом пожал плечами, словно судьба манускрипта не имела значения.
— Ратники Бера ушли, — сказал он, — и путь на запад свободен, а Робби я послал в рейд на восток. Так что поезжайте на запад, Томас. Поезжайте на запад и отправляйтесь домой.
— Ты думаешь, Робби хочет меня убить? — с тревогой спросил Томас.
— Вероятно, он хочет схватить тебя и передать в руки церкви, — ответил сэр Гийом. — Дело тут не в тебе. Он хочет, чтобы Бог был на его стороне. И он верит, что, если найдет Грааль, это решит все его проблемы.
При упоминании Грааля на лицах солдат отразилось удивление, и один из них, Джон Фэрклот, хотел было выяснить, что да как, но сэр Гийом не дал ему договорить.
— Кроме того, Робби убедил себя, что ты еретик. Господи Иисусе! Что может быть хуже молодого человека, который только что обрел Бога. Разве что только молодая женщина, обретшая Бога!
— А Грааль? — не унимался Джон Фэрклот.
О причинах экспедиции в Кастийон-д'Арбизон, затеянной графом Нортгемптоном, ходили самые невероятные слухи, но оговорка сэра Гийома была тому первым подтверждением.
— Это дурь, которую Робби вбил себе в башку, — решительно заявил сэр Гийом, — так что плюньте и забудьте.
— Мы хотим остаться с Томасом, — заявил Джейк. — Все мы. Остаться с ним и начать все сначала.
Сэр Гийом, знавший английский в достаточной степени, чтобы понять сказанное Джейком, покачал головой.
— Если мы останемся с Томасом, — сказал он, — нам придется сразиться с Робби. Как раз этого и добиваются наши враги. Они желают нашего раскола.
Томас перевел эти слова для Джейка и вдобавок твердо заявил, что нормандец прав.
— Так что же нам делать? — поинтересовался Джейк.
— Томас отправится на родину, — заявил сэр Гийом, — а мы останемся до тех пор, пока не разбогатеем. Ну а получив деньги, тоже отправимся по домам.
Он кинул Томасу поводья двух лошадей.
— Я бы и сам рад остаться с тобой, — сказал нормандец.
— Тогда мы все погибнем.
— Или погибнем, или будем преданы проклятию. Но ты, Томас, поезжай домой, — настойчиво повторил он, доставая туго набитый кожаный кошель. — Денег здесь хватит вам на дорогу, а может быть, и на то, чтобы убедить епископа снять проклятие. Церковь ради денег на все готова. Все у тебя наладится, и через годик-другой ты еще навестишь меня в Нормандии.
— А Робби? — спросил Томас. — Что он будет делать?
Сэр Гийом пожал плечами.
— В конечном итоге он тоже отправится домой. Того, что он ищет, сам знаешь, Томас, ему не найти.
— Я в этом не уверен.
— Тогда и ты такой же безумец, как он.
Сэр Гийом стянул латную рукавицу и протянул руку.
— Ты не в обиде на меня за то, что я остаюсь?
— Ты должен остаться, — сказал Томас. — Дождись денег, мой друг. Теперь ты командуешь гарнизоном?
— Конечно.
— Тогда Робби придется выплатить одну треть выкупа за Жослена.
— А я оставлю кое-что на твою долю, — пообещал сэр Гийом и, пожав Томасу руку, повернул коня и повел своих людей прочь.
Джейк и Сэм в качестве прощальных подарков сбросили с седел еще две связки стрел и тоже ускакали.
Томас с Женевьевой поехали на восток. Моросящий дождь быстро промочил насквозь их новые плащи, но лучник не замечал этого, ибо сердце у него кипело от злости. Он злился на себя за то, что оплошал, хотя единственный выход для него заключался в том, чтобы возвести Женевьеву на груду хвороста и поднести к ней факел, а на это он ни за что бы не пошел. Ему было горько и обидно, оттого что Робби обратился против него, хотя резоны шотландца были ему понятны и в каком-то смысле казались даже заслуживающими оправдания. В конце концов, разве Робби виноват в том, что влюбился в Женевьеву! Ну а корить человека за то, что он заботится о своей душе, и вовсе глупо. Так что Томас злился на то, как вообще устроена жизнь, и эта злость занимала его мысли, отвлекая даже от проливного дождя.
По мере продвижения на восток они одновременно забирали южнее, стараясь держаться кромки лесов, где им все время приходилось пригибаться перед нависшими низко ветками. По безлесной местности они передвигались с удвоенной осторожностью, стараясь держаться возвышенностей, и внимательно высматривали одетых в кольчуги всадников. К счастью, ни один им не встретился. Если люди Робби и отправились на восток, то, видимо, придерживались низин, Томасу и Женевьеве на пути никто не попадался.
Томас и Женевьева старательно избегали деревень и хуторов, что, впрочем, не составляло особого труда, ибо гористая местность, пригодная не под пашню, а разве что для выпаса мелкого скота, была населена скудно.
Под вечер им встретился пастух, который, выскочив из-за скалы, выхватил спрятанную за пазухой кожаную пращу и камень, но, углядев на боку у Томаса меч, торопливо спрятал свое оружие и принялся подобострастно кланяться.
Остановившись, Томас поинтересовался, не видел ли этот малый солдат. Женевьева перевела вопрос, а потом и ответ: вооруженных людей пастух не видел.
Одолев после встречи с напуганным пастухом милю. Томас подстрелил козу. Стрелу лучник извлек из туши и вернул в колчан, а добычу освежевал, выпотрошил и разделал. На ночь беглецы устроились на краю лесистой долины в заброшенной, стоящей без крыши хижине. С помощью кремня и стального кресала Томас разжег огонь, и они поужинали жареными козьими ребрышками.
Нарубив мечом ветвей с лиственницы, Томас соорудил для ночлега простой навес, прислонив его наклонно к стене, получилась хоть какая-то защита от дождя. Под этим укрытием он сделал подстилку из папоротника-орляка.
Томас вспомнил свое путешествие из Бретани в Нормандию с Жанетт. Интересно, где теперь Черный Дрозд? Они путешествовали летом, кормились с помощью его лука, избегали встреч с любыми живыми существами, и то были счастливые дни. Теперь то же самое повторялось с Женевьевой, на этот раз в преддверии зимы. Насколько суровой она будет, Томас не знал, но Женевьева сказала, что ни разу не видела, чтобы здесь, в долинах, лежал снег.
— Он выпадет южнее, в горах, — сказала она, — а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.
Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, — картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в Преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.
— Ты размышляешь об аде, — решительно заявила Женевьева.
Томас поморщился.
— Верно, — признался он, удивляясь, как она догадалась.
— Ты правда веришь, что церковь обладает властью отправить тебя туда? — спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. — Это их отлучение ничего не значит.
— Еще как значит, — угрюмо возразил Томас. — Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!
— Бог здесь! — гневно воскликнула Женевьева. — Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.
Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.
— То, что он сказал, это всего лишь слова, — продолжила Женевьева, — а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь.
Она подбросила в костер веточку.
— Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая щепочка, говорило, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог — повсюду. Он не цепной пес церковников.
— Мы познаем Бога только через Его церковь, — сказал Томас.
На небе сгустились тучи, закрыв луну и последние немногочисленные звезды. Все потемнело, дождь полил сильнее, над долиной прокатился гром.
— И Господня церковь прокляла меня. Именем Бога.
Женевьева сняла растянутые на ветках плащи и свернула их, чтобы спрятать от дождя.
— Большинство простых людей познают Бога не через церковь, — заявила девушка. — Они ходят туда, слушают службу на непонятном языке, исповедуются, склоняются перед святыми дарами и в свой смертный час зовут священника, но в трудную минуту они обращаются к святыням, неведомым церкви. Молятся у тайных источников и священных деревьев, обращаются к знахаркам и предсказателям, надевают амулеты. Они молятся собственному Богу, молятся по-своему, и церковь ничего об этом не знает. А Бог — знает, ибо Он всеведущ и пребывает повсюду. Зачем же людям священники, когда Бог — повсюду?
— Чтобы уберечь нас от ошибок и заблуждений, — сказал Томас.
— А кто решает, где ошибки и заблуждения? — упорствовала Женевьева. — Священники?! Вот скажи, Томас, как сам считаешь, ты плохой человек?
Ее вопрос заставил Томаса задуматься. В первую очередь напрашивался ответ «да», ибо церковь отвергла его и отдала его душу во власть демонов, но сам он в душе не считал себя таким уж пропащим. А потому, покачав головой, сказал:
— Нет.
— Однако церковь тебя осуждает. Епископ сказал слово. А кто ж его знает, какие грехи за душой у этого епископа?
— Да ты еретичка, — тихонько промолвил Томас, с намеком на улыбку.
— Точно, — невозмутимо подтвердила девушка. — Я не нищенствующая, хотя, наверное, могла бы ею быть, но что еретичка, это точно. Но почему? И что мне еще оставалось? Я изгнана из церкви, а значит, когда я хочу обратиться к Богу, мне нужно делать это помимо церкви. Теперь и тебе придется пройти через это, и ты тоже поймешь, что Бог любит тебя по-прежнему, несмотря на всю ненависть церкви.
Поморщившись на угасающие под дождем последние остатки костра, она забилась с Томасом под лиственничный навес, и там они как могли устроились спать, навалив на себя для тепла плащи и кольчуги.
Сон Томаса был беспокойным. Ему снилось сражение, в котором на него со свирепым ревом нападал грозный великан. Лучник сразу проснулся и увидел, что Женевьевы рядом нет, а рев великана — это не что иное, как раскаты грома над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60