История звучала правдоподобно. Однако Сано понимал: губернатор рассказал ее не из добрых побуждений, а чтобы помучить его. Ведь Сано не попасть на Дэсиму, чтобы проверить версию. Но злость на Нагаи бледнела по сравнению с тем чувством, которое Сано испытал к доктору Хюйгенсу. Если Хюйгенс лгал о своих отношениях со Спаеном, то в чем еще он водил Сано за нос? Что, если Хюйгенс, прикинувшись, будто помогает обследовать труп Спаена, сфальсифицировал результаты вскрытия? Сано с горечью подумал, не мошенничество ли их дружба, нацеленное на то, чтобы отвлечь его подозрения.
— А теперь прошу меня простить, — сказал губернатор Нагаи, — мне нужно оборонять город.
Он собрал своих помощников в каюте на военный совет. Исино исчез; Сано остался один со своими страхами и сомнениями. Может, и впрямь он подвергся риску быть обвиненным в измене и развалил следствие, опрометчиво пойдя на сотрудничество с убийцей, которого искал?
Глава 16
Доктор Николас Хюйгенс сидел в общей комнате голландских торговцев на Дэсиме вместе с заместителем директора де Графом и тремя другими коллегами. Они находились там уже шесть часов, с того самого момента, когда корабль Ост-Индской компании вошел в залив. Остатки их ленча были разбросаны по столу; воздух провонял табачным дымом, сгоревшим лампадным маслом и испражнениями в ведре, стоявшем в углу. Разместившиеся снаружи стражники не выпускали их на улицу. Глядя, как де Граф вскочил и начал мерить комнату шагами, Хюйгенс ощутил дурноту от страха; от пота его одежда стала влажной.
— Для чего им держать нас под замком? — должно быть, уже в сотый раз плаксиво спросил торговый секретарь. — Когда нам скажут, что, в конце концов, происходит? Что это был за грохот? Что будет с нами?
Де Граф хмыкнул:
— Как я уже говорил, можно предположить, что наш корабль вошел без разрешения в залив и стал стрелять по японцам. Также нельзя исключить, что мы военнопленные.
Во времена, когда Хюйгенс не мог преодолеть тоску по дому с помощью биологических исследований, он искал утешение в прошлом. Теперь, чтобы избавиться от страха по поводу того, что может случиться, доктор вспоминал свою лабораторию в Лейденском университете, величайшем в мире храме науки, собравшем профессоров и студентов со всей Европы. Перед его взором вставали стены, увешанные книжными полками, анатомические модели и заспиртованные существа; стеклянная посуда, лампы, микроскопы и другие научные приборы; животные в клетках; его записи по исследованию патологий и лечению болезней. В лаборатории всегда было полно людей — репутация Хюйгенса привлекала ученых, приезжавших к нему для консультаций, и студентов, жаждущих получить у него знания.
Далее воображение Хюйгенса восстановило огромный, гулкий анатомический театр, ярусы которого забиты докторами, студентами и просто любопытными. Он вспомнил, как читал лекцию по физиологии, демонстрируя вскрытый труп, лежавший на столе рядом с ним, отвечал на вопросы, в которых звучали немецкий, английский, шведский и венгерский акценты.
Напоследок он оставил образ своего каменного дома с террасой у тенистого канала. Ясными вечерами Хюйгенс с женой Юдит сидели на скамеечке у дверей. Возле них играл восьмилетний Петер. С крошечными глазами на простодушном лице, он двигался, как только начинающий ходить ребенок; он не умел членораздельно говорить, самостоятельно одеваться или есть. Хюйгенс при всем своем медицинском опыте не мог найти ни объяснений, ни способа лечения этой болезни и очень тревожился о будущем Петера. Но ангельская душа Петера доставляла родителям радость, компенсирующую их печаль...
Сегодня счастливые воспоминания казались туманными и далекими. Словно слишком часто принимаемое лекарство, они перестали ослаблять боль. И теперь мысли Хюйгенса унесли его еще дальше, во времена юности, которые он запрятал на самом дне души.
Хюйгенс был сыном богатого амстердамского торговца, не пожалевшего целого состояния, чтобы отправить его в Лейденский университет. Но семнадцатилетнего юношу совершенно не интересовала учеба. Он веселился в тавернах в компании буйных приятелей. Они соблазняли девиц, хулиганили на улицах. Посещая занятия, Хюйгенс изводил преподавателей. Университет пригрозил ему исключением; отец разгневался. Но Хюйгенс продолжал разгульную жизнь, пока дело не дошло до происшествия, которое привязало его к Яну Спаену.
Это произошло во время kermis — традиционного голландского праздника. Под разноцветными тентами уличные торговцы продавали еду и разные безделицы, выступали акробаты и клоуны, гадали цыганки. Показывали диковинки — двухголовых свиней и людей без рук и ног; бродячие актеры разыгрывали спектакли. Гуляки вели на базар украшенного цветами быка, где того должны были забить, приготовить и подать в виде жаркого на пирушке под открытым небом. Вовсю старались музыканты; мужчины, женщины и дети танцевали. Все таверны были забиты подвыпившими людьми.
В толпе толкались и Хюйгенс с приятелями, пьяные и задиристые. В поисках соперничавшей с ними студенческой ватаги они таскали в карманах муку и склянки с расплавленной ваксой, чтобы по традиции kermis размазать их по лицам обидчиков.
— Выходи, Франц Тульп, трус! — взывал Хюйгенс к вожаку соперников.
Его приятели заулюлюкали.
— Нам нужно еще выпить!
Они завалились в какую-то таверну. А там, среди завсегдатаев, сидел Франц Тульп, здоровенный белокурый детина с презрительной усмешкой на губах. Вокруг него сгрудились друзья.
— Зададим им! — крикнул Хюйгенс приятелям.
Они навалились на соперников, разбрасывая муку и ваксу. Противники плескали из кружек эль. Потом как-то внезапно шутка превратилась в серьезную потасовку. Взлетали кулаки, свистели дубинки. Смех сменился криками боли. Хюйгенс, обезумевший от ярости, нагнал Тульпа на улице и прижал его одного в углу в переулке. Пьяная жажда крови лишила его способности соображать. Он выхватил короткую керамическую трубу, которую всегда носил в кармане...
Внезапно дверь общей комнаты на Дэсиме распахнулась. Хюйгенс вернулся в реальную жизнь. Командир второй смены с ястребиным лицом ворвался в комнату и, тяжело дыша, стал возбужденно давать указания стражникам. К ужасу Хюйгенса, смысл указаний был таков: нужна помощь доктора. Может, следователь Сано узнал о его ссоре со Спаеном и вернулся, чтобы снова допросить его по поводу убийства?
Когда стражники запротестовали, ссылаясь на приказ губернатора держать варваров всех вместе под замком, Нирин, не обратив на них внимания, вытолкнул Хюйгенса из комнаты. Его это не удивило: правила на Дэсиме частенько нарушались и служащими, и обитателями. Это Хюйгенс знал, изучив местный язык, тайно работая с голландско-японским подпольем и незаконно покидая остров...
Хюйгенс пытался преодолеть охватившую его панику, когда Нирин вел его по мокрой сумеречной улице, охраняемой удвоенными постами. На другом берегу Хюйгенс заметил на холмах красные знамена. Должно быть, Япония и его страна и в самом деле находятся в состоянии войны. Хюйгенс про себя начал повторять слова, в правдивости которых должен убедить Сано: «Я не убивал Яна Спаена. Я ничего не знаю о контрабанде. Я не враг; я невиновен!»
Они дошли до дома, где находился хирургический кабинет. В окнах горели лампы. Нирин открыл дверь и втолкнул Хюйгенса внутрь.
— Спаси его, варвар!
Вместо следователя Сано доктор увидел в комнате четверых стражников и испуганного младшего переводчика. Хюйгенс почувствовал облегчение. Потом он заметил лежавшее на столе неподвижное, прикрытое одеялом тело молодого самурая. Его лицо было белым, глаза закрыты.
Говоря слишком быстро, чтобы доктор понял его, Нирин сдернул с юноши одеяло. У Хюйгенса упало сердце, когда он увидел на обнаженном бедре глубокую рану, из которой, несмотря на наложенный кем-то жгут, продолжала сочиться кровь.
— Его сын, — перевел переводчик. — Был ранен, когда голландский корабль потопил катер. Пожалуйста, досточтимый доктор, вы вылечите?
Служащие Дэсимы часто пренебрегали правилами и обращались к доктору Хюйгенсу за медицинской помощью. И теперь он забыл о Яне Спаене, Сано, о прошлом, целиком отдавшись своему ремеслу. Поспешив к молодому человеку, Хюйгенс дотронулся до его холодной шеи и ощутил очень слабый пульс.
— Принесите горячей воды, — сказал он.
Переводчик велел стражникам выполнить его просьбу.
Смыв кровь вокруг раны, Хюйгенс увидел, что она очень глубокая и опасная. Из разорванной артерии хлестала кровь, обильно пропитывая поврежденные ткани. Обычный метод прижигания раны раскаленной кочергой здесь не подойдет. Хюйгенс достал из своего саквояжа тонкую иглу и длинный человеческий волос. Пользуясь техникой, приобретенной в Лейденском университете, он зашил артерию, затем соединил ткань вокруг нее с помощью более толстой иглы и пучка конского волоса. Японцы благоговейно зашептались. Хюйгенс снял жгут, промыл и перебинтовал рану.
— Ваш сын потерял много крови, — сказал он Нирину. — Чтобы выжить, ему нужно восполнить потерю. Вы должны найти мне собаку.
После перевода послышались подозрительные вопросы: все хотели знать, не собирается Хюйгенс нарушить эдикт об охране собак, их странный закон, ставящий жизнь животного выше человеческой.
— У меня нет времени объяснять, — нетерпеливо бросил Хюйгенс. — Найдите собаку, или юноша умрет.
Стражники выбежали за дверь. Хюйгенс, Нирин и переводчик стояли вокруг раненого. Переведя взгляд со смертельно бледного лица молодого человека на мрачное лицо отца, Хюйгенс испытал страх. Вдруг японцы из мести убьют его, если он не поправит ущерб, нанесенный его соплеменниками? За страхом забрезжила надежда освободиться от жизни, которая хуже смерти...
На то, что стало следствием его столкновения с Тульпом, набрел Ян Спаен. Но несмотря на пережитое, они не встречались больше вплоть до того времени, когда жизнь Хюйгенса кардинально изменилась.
Инцидент с Тульпом потряс его до глубины души. Опасаясь прибытия полиции, Хюйгенс спрятался у себя в комнате. Он физически страдал от страха и чувства вины, а еще ждал, что Спаен что-нибудь от него потребует. Но когда прошло несколько недель и ничего не случилось, Хюйгенс поверил в то, что избежал наказания. Ему давался еще один шанс.
Следующие двадцать лет он искупал грех. Уйдя из банды, Хюйгенс бросил пить, взялся за учебу и закончил университет лучшим в своей группе. Он получил почетную должность профессора в Лейденском университете; преподавал в Риме и Париже. В своей частной клинике Хюйгенс лечил как именитых горожан, так и бедняков в качестве благотворительности. Он женился на Юдит, богатой девице, которую выбрал ему отец, и всем сердцем полюбил ее. С течением времени Хюйгенс все реже вспоминал о совершенном им зле и о человеке, который знал о нем.
Однажды, находясь на медицинской конференции в Амстердаме, Хюйгенс вышел из лекционного зала с группой коллег и, остановившись в вестибюле, увидел призрак из прошлого. Его охватил ужас. Он замер.
Ян Спаен улыбнулся.
— Вы только что прочли блестящую лекцию, доктор Николас Хюйгенс, — сказал он.
Его лицо было по-прежнему красивым, тело сильным, волосы, как и раньше, отдавали золотом, в глазах светились отвага и ум. Хюйгенс где угодно узнал бы его. Теперь же, услышав, что Спаен назвал его имя и звание, он пришел в ужас: Спаен в тот давний день не имел представления, кто перед ним, но теперь знал это точно. И Хюйгенс понял, что Спаен наконец пришел получить свой должок.
— После стольких лет у нас есть о чем поговорить. — Спаен вывел доктора на пустынную улицу. — Я торговец в Ост-Индской компании, нахожусь в городе, пока мой корабль снова не отправится в плавание. В своей команде я хотел бы иметь хорошего медика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52