Поначалу Джим его не заметил. Он прихлебывал из стаканчика и глазел в окно на темные тучи, проносящиеся над Куонтоксом. Это прихлебывание, как заметил Роуч, давалось ему довольно нелегко, потому что Джим не мог глотать как следует, стоя прямо; ему приходилось отклонять свое перекореженное туловище назад под некоторым углом. А дождь тем временем снова усилился, грохоча по крыше, как гравий.
– Сэр, – сказал Роуч, но Джим и не шевельнулся.
– Беда с этим «алвисом» – рессор нет ни черта, – произнес наконец Джим, обращаясь скорее к окну, чем к собеседнику. – Никогда не пробовал проехаться задом по разделительной полосе? Покалечишь все на свете. – И он, снова откинувшись назад, выпил.
– Да, сэр, – произнес Роуч, очень удивленный тем, что Джим мог принять его за водителя.
Собеседник Билла снял свою шляпу. Его рыжеватые волосы были коротко острижены, в некоторых местах – клочками. В основном они топорщились с одной стороны, и Роуч догадался, что Джим сам подстригал себе волосы здоровой рукой, что придавало ему еще более перекошенный вид.
– Я принес шарик, – сказал мальчишка.
– Ну и молодец. Спасибо, старик. – Взяв шарик, Придо стал неторопливо перекатывать его в своей тяжелой пыльной ладони, и Роуч сразу понял, что он на «ты» с любым инструментом. – Неровно, видишь ли, Билл, – доверительно сообщил мужчина, всецело поглощенный шариком. – Косо. Как я. Смотри. – И он повернулся к большому окну, по нижнему краю которого проходил алюминиевый бортик для стока воды. Положив на него шарик, Джим посмотрел, как он покатился и упал на пол. – Косо, – повторил он. – Подпорки подгуляли. Так не пойдет, верно? Эй, куда ты покатился, ах ты, зараза…
Фургон не был по-домашнему уютным, заметил Роуч, нагибаясь, чтобы поднять шарик. Здесь мог бы жить кто угодно, хотя тут и было безупречно чисто. Койка, кухонный табурет, корабельная печка, баллон с газом. Нет даже портрета жены, подумал Роуч, который пока еще не встречал холостяков, за исключением мистера Тэрсгуда. Из личных вещей здесь бросался в глаза только плетеный вещмешок, свисающий из-за двери, набор швейных принадлежностей, хранящийся за койкой, и самодельный душ из продырявленной бисквитной банки, аккуратно приваренной к потолку. Да еще бутылка с чем-то бесцветным на столе – наверное, джином или водкой, потому что то же самое пил отец Роуча, когда тот приезжал домой на каникулы.
– С востока на запад все о'кей, а вот с севера на юг, безусловно, косо, – провозгласил Джим, проверив желобок у другого окна. – Что ты умеешь делать, а, Билл?
– Не знаю, сэр, – ответил Роуч деревянным голосом.
Что-нибудь же ты должен уметь. Как насчет футбола? Ты хорошо играешь в футбол?
– Нет, сэр, – сказал Роуч.
– А биту в руках можешь держать? – небрежно спросил Джим, с кряхтением опустившись на кровать и глотнув из стаканчика. – Должен сказать, на подающего ты не похож, – добавил он вежливо. – Хотя, по всему видать, играешь ты больше на себя.
– Не знаю, – промямлил Роуч и сделал полшага в направлении открытой двери.
– Что у тебя получается лучше всего? – Он сделал очередной глоток. – Надо быть хоть в чем-то лучшим, Билл. Я, к примеру, когда-то хорошо пускал камешки по воде. Твое здоровье.
Это был больной вопрос для Роуча, хотя бы потому, что он занимал его мысли большую часть времени. Действительно, с недавних пор его обуревали сомнения насчет своего предназначения на земле и все такое. И в работе, и в игре он считал себя несостоятельным, и даже такие повседневные школьные мелочи, как уборка постели или приведение в порядок одежды, казалось, были ему недоступны. Также ему недоставало набожности, старая миссис Тэрсгуд часто выговаривала ему за то, что в церкви он слишком кривляется. Он корил себя за недостатки, но больше всего за разлад между родителями, наступление которого он должен был заметить и предотвратить. Он даже задумывался, не несет ли он большую ответственность за это, не был ли он чересчур злым или ленивым, не он ли настраивал родителей друг против друга и не его ли дурной характер привел к разрыву. В прошлой своей школе Билл пытался обратить на себя их внимание, закатывая истерики и симулируя припадки церебрального паралича, которым страдала его тетка. Родители посовещались, как это часто уже бывало, и в соответствии со здравым смыслом решили перевести его в другую школу. Вот потому-то этот случайный вопрос, обращенный к нему в тесном фургоне существом почти божественным, единственным в своем роде, едва не привел к катастрофе. Мальчик уже почувствовал, как у него запылало лицо, затуманились очки и фургон начал погружаться в море печали. Заметил ли это Джим, Роуч так никогда и не узнал, потому что тот вдруг повернулся к нему своей изогнутой спиной" наклонился к столу и в очередной раз подкрепился из пластикового стаканчика, бросая мимоходом спасительные фразы.
– Так или иначе, но ты хороший наблюдатель. Я тебе просто так это говорю, старина. Мы, холостяки, все такие, не на кого положиться, так? Никто больше не заметил меня. А тут неожиданная удача появилась на горизонте. Я подумал, ты чародей какой-то. Лучший наблюдатель во всей школе – это Билл Роуч, готов поспорить. Это так же верно, как и то, что у него на носу очки.
Да?
– Да, – промолвил Роуч с благодарностью. – Да, это точно.
– Ну так вот, ты оставайся здесь и наблюдай, – скомандовал Джим, снова нахлобучивая шляпу, – а я вылезу наружу и приведу в порядок подставки.
Поможешь?
– Да, сэр.
– Где этот чертов шарик?
– Здесь, сэр.
– Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на юг – куда бы ни покатился. Понятно?
– Да, сэр.
– Знаешь, где север?
– Там, – сказал Роуч с готовностью и махнул рукой.
– Правильно. Ладно, крикнешь, когда покатится, – повторил Джим и скрылся в дожде.
Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол колеблется у него под ногами, и услышал, как Джим зарычал то ли от боли, то ли от злости, сражаясь с наружной подпоркой.
* * *
В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем.
Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон – в нем действительно было что-то военное: его нечастые и довольно-таки безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем Гуляш.
Гуляш – за его пристрастие к горячей пище, за аромат карри, лука и стручкового перца, который обдавал их теплыми клубами, когда они гуськом проходили мимо Ямы по пути на вечернюю службу. Гуляш – за его прекрасный французский, который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б" мог копировать его точь-в-точь: «Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? – конвульсивное подергивание правой рукой. – Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Q u ' e s t – c e q u ' i l r e g a r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s l e n e z ? M o n c h e r B e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o u t d e s u i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?»
На самом деле эти ужасные угрозы никогда не приводились в исполнение, произносил ли их учитель на французском или на английском. Причудливым образом они лишь усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него, той доброты, которую только мальчишки могут разглядеть во взрослых людях.
И все-таки кличка Гуляш их не совсем устраивала. Вряд ли можно было сказать, что это прозвище попадает в самую точку. Оно никак не отражало его страстной любви ко всему английскому – единственная тема, коснувшись которой наверняка удастся потянуть время на уроке. Стоило как-то гадкому Спайкли только попробовать пренебрежительно отозваться о своей стране, восторженно превознося какую-то другую, желательно теплую, как Джим тут же завелся и добрых три минуты расписывал им преимущества быть англичанами от рождения.
Он знал, что они дразнят его, и все равно не мог сдержаться. Свои нотации он часто заканчивал с жалкой ухмылкой на лице, бормоча что-то о хитрецах, которые пытаются сбить его с толку, и о хитрых красных отметках за прилежание в классном журнале, и о том, кто кого перехитрит, когда кое-кому придется отрабатывать дополнительно, вместо того чтобы играть в футбол. Но Англия была его любовью; когда речь заходила об Англии, никому не грозило пострадать из-за этого.
– Лучшее место во всем этом чертовом мире! – выкрикнул он как-то раз. – Знаешь почему? Знаешь или нет, лягушонок?
Спайкли не знал, и Джим схватил цветной мелок и нарисовал земной шар.
– На западе – Америка, – сказал он, – полная алчных идиотов, растлевающих свое потомство. На востоке – Китай-Россия (он изобразил их как одно целое): рабочие комбинезоны, лагеря и долгий путь в никуда. В середине…
В конце концов они нашли то, что надо – Бегемот.
Отчасти это была игра слов с его французской фамилией Prideaux, отчасти они воздали должное его привычке кормиться овощами с земли и его увлечению физическими упражнениями, что они наблюдали постоянно. Дрожа от холода в очереди в душ по утрам, первое, что они видели, был Бегемот, с трудом шагающий из Комб-Лейна с рюкзаком на горбатой спине: он возвращался с утренней прогулки. Ложась в постель по вечерам, они видели через плексигласовый козырек игровой площадки его одинокую тень, когда он без устали стучал мячом о бетонную стенку. А иногда теплыми вечерами они тайком наблюдали из окон спален, как он играл в гольф старой корявой кочергой, зигзагами передвигаясь по полю; часто это происходило после того, как он читал им типично английскую приключенческую книгу: какого-нибудь Бигглса, Перси Уэстермана или Джеффри Фарнола, схваченную наугад в захудалой библиотеке. Перед каждым ударом, когда он замахивался кочергой, они ждали, что он крякнет, и редко не бывали вознаграждены. Они придирчиво следили за счетом. Во время крикетного матча между учителями школы он набрал 75 очков и затем вышел из игры, послав мяч высоко по дуге в квадрат, где стоял Спайкли.
– Держи, лягушонок, держи его, вот так, молодец Спайкли, ты стоишь там, где надо.
Несмотря на свою терпимость, он также прославился удивительной проницательностью в отношении ловкачей. Тому было несколько примеров, но самым примечательным стал случай, происшедший незадолго до окончания семестра, когда Спайкли нашел в его мусорной корзине черновик контрольной работы, которую им предстояло писать на следующий день, и за пять новых пенсов (В 1971 году в Великобритании прошла денежная реформа, после которой I пенс стал составлять 1/100 фунта стерлингов (до реформы в фунте было 240 пенсов). – З д е с ь и д а л е е п р и м е ч . п е р .) стал предлагать ее всем желающим. Нашлось несколько мальчишек, которые заплатили ему по шиллингу и провели потом ужасную ночь зазубривая ответы при свете карманного фонарика. А когда настал день, Джим предложил им совершенно другой вариант.
– Это вы можете посмотреть бесплатно, – промычал он, усаживаясь за стол. Вытащив и открыв свою неизменную «Дейли телеграф», он безмолвно погрузился в последние новости о решениях «мудрецов» – слово, которое, как они поняли, в его устах означало любого человека с претензией на интеллект, даже если он и писал в защиту королевской власти.
Наконец, был случай с совой, который занял особое место в их представлении о Джиме, потому что речь шла о смерти, а ее загадку дети воспринимают совершенно по-разному. Холода затянулись, Джим принес в класс ведро угля и как-то в среду затопил камин и сел читать диктант, повернувшись к теплу спиной. Сначала посыпалась сажа, на что он не обратил никакого внимания; но затем сверху свалилась огромная сова, гнездо которой располагалось там, без всякого сомнения, не первый год – при Довере дымоход ни разу не прочищали. Совершенно обалдевшая птица, черная от копоти, выбилась из сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Сэр, – сказал Роуч, но Джим и не шевельнулся.
– Беда с этим «алвисом» – рессор нет ни черта, – произнес наконец Джим, обращаясь скорее к окну, чем к собеседнику. – Никогда не пробовал проехаться задом по разделительной полосе? Покалечишь все на свете. – И он, снова откинувшись назад, выпил.
– Да, сэр, – произнес Роуч, очень удивленный тем, что Джим мог принять его за водителя.
Собеседник Билла снял свою шляпу. Его рыжеватые волосы были коротко острижены, в некоторых местах – клочками. В основном они топорщились с одной стороны, и Роуч догадался, что Джим сам подстригал себе волосы здоровой рукой, что придавало ему еще более перекошенный вид.
– Я принес шарик, – сказал мальчишка.
– Ну и молодец. Спасибо, старик. – Взяв шарик, Придо стал неторопливо перекатывать его в своей тяжелой пыльной ладони, и Роуч сразу понял, что он на «ты» с любым инструментом. – Неровно, видишь ли, Билл, – доверительно сообщил мужчина, всецело поглощенный шариком. – Косо. Как я. Смотри. – И он повернулся к большому окну, по нижнему краю которого проходил алюминиевый бортик для стока воды. Положив на него шарик, Джим посмотрел, как он покатился и упал на пол. – Косо, – повторил он. – Подпорки подгуляли. Так не пойдет, верно? Эй, куда ты покатился, ах ты, зараза…
Фургон не был по-домашнему уютным, заметил Роуч, нагибаясь, чтобы поднять шарик. Здесь мог бы жить кто угодно, хотя тут и было безупречно чисто. Койка, кухонный табурет, корабельная печка, баллон с газом. Нет даже портрета жены, подумал Роуч, который пока еще не встречал холостяков, за исключением мистера Тэрсгуда. Из личных вещей здесь бросался в глаза только плетеный вещмешок, свисающий из-за двери, набор швейных принадлежностей, хранящийся за койкой, и самодельный душ из продырявленной бисквитной банки, аккуратно приваренной к потолку. Да еще бутылка с чем-то бесцветным на столе – наверное, джином или водкой, потому что то же самое пил отец Роуча, когда тот приезжал домой на каникулы.
– С востока на запад все о'кей, а вот с севера на юг, безусловно, косо, – провозгласил Джим, проверив желобок у другого окна. – Что ты умеешь делать, а, Билл?
– Не знаю, сэр, – ответил Роуч деревянным голосом.
Что-нибудь же ты должен уметь. Как насчет футбола? Ты хорошо играешь в футбол?
– Нет, сэр, – сказал Роуч.
– А биту в руках можешь держать? – небрежно спросил Джим, с кряхтением опустившись на кровать и глотнув из стаканчика. – Должен сказать, на подающего ты не похож, – добавил он вежливо. – Хотя, по всему видать, играешь ты больше на себя.
– Не знаю, – промямлил Роуч и сделал полшага в направлении открытой двери.
– Что у тебя получается лучше всего? – Он сделал очередной глоток. – Надо быть хоть в чем-то лучшим, Билл. Я, к примеру, когда-то хорошо пускал камешки по воде. Твое здоровье.
Это был больной вопрос для Роуча, хотя бы потому, что он занимал его мысли большую часть времени. Действительно, с недавних пор его обуревали сомнения насчет своего предназначения на земле и все такое. И в работе, и в игре он считал себя несостоятельным, и даже такие повседневные школьные мелочи, как уборка постели или приведение в порядок одежды, казалось, были ему недоступны. Также ему недоставало набожности, старая миссис Тэрсгуд часто выговаривала ему за то, что в церкви он слишком кривляется. Он корил себя за недостатки, но больше всего за разлад между родителями, наступление которого он должен был заметить и предотвратить. Он даже задумывался, не несет ли он большую ответственность за это, не был ли он чересчур злым или ленивым, не он ли настраивал родителей друг против друга и не его ли дурной характер привел к разрыву. В прошлой своей школе Билл пытался обратить на себя их внимание, закатывая истерики и симулируя припадки церебрального паралича, которым страдала его тетка. Родители посовещались, как это часто уже бывало, и в соответствии со здравым смыслом решили перевести его в другую школу. Вот потому-то этот случайный вопрос, обращенный к нему в тесном фургоне существом почти божественным, единственным в своем роде, едва не привел к катастрофе. Мальчик уже почувствовал, как у него запылало лицо, затуманились очки и фургон начал погружаться в море печали. Заметил ли это Джим, Роуч так никогда и не узнал, потому что тот вдруг повернулся к нему своей изогнутой спиной" наклонился к столу и в очередной раз подкрепился из пластикового стаканчика, бросая мимоходом спасительные фразы.
– Так или иначе, но ты хороший наблюдатель. Я тебе просто так это говорю, старина. Мы, холостяки, все такие, не на кого положиться, так? Никто больше не заметил меня. А тут неожиданная удача появилась на горизонте. Я подумал, ты чародей какой-то. Лучший наблюдатель во всей школе – это Билл Роуч, готов поспорить. Это так же верно, как и то, что у него на носу очки.
Да?
– Да, – промолвил Роуч с благодарностью. – Да, это точно.
– Ну так вот, ты оставайся здесь и наблюдай, – скомандовал Джим, снова нахлобучивая шляпу, – а я вылезу наружу и приведу в порядок подставки.
Поможешь?
– Да, сэр.
– Где этот чертов шарик?
– Здесь, сэр.
– Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на юг – куда бы ни покатился. Понятно?
– Да, сэр.
– Знаешь, где север?
– Там, – сказал Роуч с готовностью и махнул рукой.
– Правильно. Ладно, крикнешь, когда покатится, – повторил Джим и скрылся в дожде.
Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол колеблется у него под ногами, и услышал, как Джим зарычал то ли от боли, то ли от злости, сражаясь с наружной подпоркой.
* * *
В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем.
Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон – в нем действительно было что-то военное: его нечастые и довольно-таки безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем Гуляш.
Гуляш – за его пристрастие к горячей пище, за аромат карри, лука и стручкового перца, который обдавал их теплыми клубами, когда они гуськом проходили мимо Ямы по пути на вечернюю службу. Гуляш – за его прекрасный французский, который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б" мог копировать его точь-в-точь: «Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? – конвульсивное подергивание правой рукой. – Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Q u ' e s t – c e q u ' i l r e g a r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s l e n e z ? M o n c h e r B e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o u t d e s u i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?»
На самом деле эти ужасные угрозы никогда не приводились в исполнение, произносил ли их учитель на французском или на английском. Причудливым образом они лишь усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него, той доброты, которую только мальчишки могут разглядеть во взрослых людях.
И все-таки кличка Гуляш их не совсем устраивала. Вряд ли можно было сказать, что это прозвище попадает в самую точку. Оно никак не отражало его страстной любви ко всему английскому – единственная тема, коснувшись которой наверняка удастся потянуть время на уроке. Стоило как-то гадкому Спайкли только попробовать пренебрежительно отозваться о своей стране, восторженно превознося какую-то другую, желательно теплую, как Джим тут же завелся и добрых три минуты расписывал им преимущества быть англичанами от рождения.
Он знал, что они дразнят его, и все равно не мог сдержаться. Свои нотации он часто заканчивал с жалкой ухмылкой на лице, бормоча что-то о хитрецах, которые пытаются сбить его с толку, и о хитрых красных отметках за прилежание в классном журнале, и о том, кто кого перехитрит, когда кое-кому придется отрабатывать дополнительно, вместо того чтобы играть в футбол. Но Англия была его любовью; когда речь заходила об Англии, никому не грозило пострадать из-за этого.
– Лучшее место во всем этом чертовом мире! – выкрикнул он как-то раз. – Знаешь почему? Знаешь или нет, лягушонок?
Спайкли не знал, и Джим схватил цветной мелок и нарисовал земной шар.
– На западе – Америка, – сказал он, – полная алчных идиотов, растлевающих свое потомство. На востоке – Китай-Россия (он изобразил их как одно целое): рабочие комбинезоны, лагеря и долгий путь в никуда. В середине…
В конце концов они нашли то, что надо – Бегемот.
Отчасти это была игра слов с его французской фамилией Prideaux, отчасти они воздали должное его привычке кормиться овощами с земли и его увлечению физическими упражнениями, что они наблюдали постоянно. Дрожа от холода в очереди в душ по утрам, первое, что они видели, был Бегемот, с трудом шагающий из Комб-Лейна с рюкзаком на горбатой спине: он возвращался с утренней прогулки. Ложась в постель по вечерам, они видели через плексигласовый козырек игровой площадки его одинокую тень, когда он без устали стучал мячом о бетонную стенку. А иногда теплыми вечерами они тайком наблюдали из окон спален, как он играл в гольф старой корявой кочергой, зигзагами передвигаясь по полю; часто это происходило после того, как он читал им типично английскую приключенческую книгу: какого-нибудь Бигглса, Перси Уэстермана или Джеффри Фарнола, схваченную наугад в захудалой библиотеке. Перед каждым ударом, когда он замахивался кочергой, они ждали, что он крякнет, и редко не бывали вознаграждены. Они придирчиво следили за счетом. Во время крикетного матча между учителями школы он набрал 75 очков и затем вышел из игры, послав мяч высоко по дуге в квадрат, где стоял Спайкли.
– Держи, лягушонок, держи его, вот так, молодец Спайкли, ты стоишь там, где надо.
Несмотря на свою терпимость, он также прославился удивительной проницательностью в отношении ловкачей. Тому было несколько примеров, но самым примечательным стал случай, происшедший незадолго до окончания семестра, когда Спайкли нашел в его мусорной корзине черновик контрольной работы, которую им предстояло писать на следующий день, и за пять новых пенсов (В 1971 году в Великобритании прошла денежная реформа, после которой I пенс стал составлять 1/100 фунта стерлингов (до реформы в фунте было 240 пенсов). – З д е с ь и д а л е е п р и м е ч . п е р .) стал предлагать ее всем желающим. Нашлось несколько мальчишек, которые заплатили ему по шиллингу и провели потом ужасную ночь зазубривая ответы при свете карманного фонарика. А когда настал день, Джим предложил им совершенно другой вариант.
– Это вы можете посмотреть бесплатно, – промычал он, усаживаясь за стол. Вытащив и открыв свою неизменную «Дейли телеграф», он безмолвно погрузился в последние новости о решениях «мудрецов» – слово, которое, как они поняли, в его устах означало любого человека с претензией на интеллект, даже если он и писал в защиту королевской власти.
Наконец, был случай с совой, который занял особое место в их представлении о Джиме, потому что речь шла о смерти, а ее загадку дети воспринимают совершенно по-разному. Холода затянулись, Джим принес в класс ведро угля и как-то в среду затопил камин и сел читать диктант, повернувшись к теплу спиной. Сначала посыпалась сажа, на что он не обратил никакого внимания; но затем сверху свалилась огромная сова, гнездо которой располагалось там, без всякого сомнения, не первый год – при Довере дымоход ни разу не прочищали. Совершенно обалдевшая птица, черная от копоти, выбилась из сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66