Если он нарушит хотя бы одно из этих требований, Джим его застрелит. Когда он дойдет до избушки, он должен будет войти внутрь и объяснить генералу, что Джим просто элементарно решил подстраховаться. Затем ему следует медленно вернуться, доложить, что все в порядке и что генерал готов его принять. Или не готов, что тоже вполне возможно.
Мадьяр выслушал все это без особого восторга, но выбора у него, в общем-то, не было. Перед тем, как он вышел, Джим заставил его развернуть машину передом по направлению к избушке. Если тот вздумает выкинуть какой-нибудь фокус, пояснил ему Джим, он врубит фары и уж при таком свете не промажет, причем стрелять будет не один раз и отнюдь не по ногам. Итак, Мадьяр пошел. Он уже почти добрался до избушки, как вдруг мощный свет прожекторов залил и дом, и тропинку, и все вокруг. Затем одновременно произошло несколько вещей. Джим не видел всего, потому что был занят тем, что разворачивал машину. Он увидел, как из-за деревьев вывалились четыре человека и, насколько он успел заметить, один из них сбил Мадьяра с ног.
Началась стрельба, но никто из этих четверых не обращал на нее никакого внимания; они отступили слегка назад, пока кто-то щелкал фотоаппаратом.
Стрельба, казалось, была направлена в небо позади прожекторов. Все выглядело очень театрально. Вспыхивали осветительные бомбы, взлетали сигнальные ракеты, появились даже трассы пуль; и, когда Джим погнал «фиат» по дороге прочь, у него создалось впечатление, что он уезжает с военизированного праздника в самом его разгаре. Он почти успел спастись – ему даже показалось, что он уже спасся, – когда из-за деревьев справа кто-то в упор открыл стрельбу из пулемета. Первым взрывом оторвало заднее колесо и перевернуло машину. Он видел, как колесо перелетает через капот, и в этот момент машина слетела в левый кювет. Этот кювет, пожалуй, был метра три в глубину, однако снег смягчил падение. Машина не загорелась, и он залег позади нее и стал выжидать, высматривая через дорогу пулеметчика и надеясь его застрелить. Следующий взрыв раздался где-то позади и швырнул его на машину. Лес просто кишел войсками. Он знал, что в него попали дважды. Оба выстрела пришлись в правое плечо, и ему оставалось только изумляться, пока он лежал на земле и любовался этим театрализованным военным представлением, как ему вообще не оторвало руку. Раздался звук клаксона, сигналили два или три раза. Подкатила «скорая помощь»; по-прежнему вокруг стояла такая стрельба, что этого было бы достаточно, чтобы разогнать здешнюю дичь на долгие годы. «Скорая помощь» напомнила ему старые голливудские пожарные машины – такая она была высокая. Кругом шел самый настоящий учебный бой, а эти парни из «скорой помощи» стояли и глазели на него, и ничто в целом мире их больше не заботило. Он уже терял сознание, когда услышал, что подъехал еще один автомобиль, послышались чьи-то голоса и снова стали фотографировать, на этот раз того мужчину, что стоял справа. Кто-то отдавал приказы, но он не мог разобрать, какие именно, потому что говорили по-русски. Последняя его мысль, когда они погрузили его на носилки и огни погасли, была связана с возвращением в Лондон. Он представил себе, что сидит в кресле в квартире на Сент-Джеймс, рядом с ним лежат исписанные разноцветными карандашами схемы и целая стопка разных примечаний и он пытается объяснить Хозяину, как они оба в их-то годы умудрились вляпаться в самую громкую и глупую авантюру за всю историю их профессии. Единственным утешением ему было то, что они завалили Мадьяра, но, оглядываясь назад, Джим пожалел, что сам не сломал ему шею: это он смог бы проделать очень легко и безо всякого сожаления.
Глава 32
Джим не испытывал потребности подробно описывать свою боль. Его стоицизм внушал Смайли благоговейный ужас, тем более что он, кажется, ранее и не подозревал этого в Джиме. Провалы в его рассказе главным образом соответствовали тем моментам, когда он «отключался», пояснил Джим. «Скорая помощь» повезла его, насколько он может судить, дальше на север. Он пришел к такому выводу, посмотрев на деревья, когда в машине открыли дверцу, чтобы впустить доктора: позади машины на деревьях, казалось, снега лежало гораздо больше. Дорога была хорошая; он решил, что они, вероятно, ехали по трассе на Градец. Доктор сделал ему укол; он пришел в себя в тюремной больнице, с зарешеченными до самого верха окнами; в его палате дежурили три охранника.
Снова Придо пришел в себя уже в другой камере после операции, окон там не было совсем. Он думает, что первый допрос прошел именно там, через семьдесят два часа после того, как они его «подлатали», хотя ориентироваться во времени ему тогда было уже трудно; кроме того, они, конечно, отобрали у него часы.
Они его очень много перемещали с места на место. Не только из комнаты в комнату, в зависимости от того, что с ним собирались делать, но и из одной тюрьмы в другую, в зависимости от того, кто его собирался допрашивать.
Иногда они таскали его туда-сюда единственно для того, чтобы он не заснул: просто водили его ночью по разным тюремным коридорам. Кроме того, иногда перевозили с места на место в грузовиках, а один раз даже на чешском транспортном самолете; во время полета, однако, Джима связали и закрыли голову капюшоном, он «отключился» почти сразу после взлета. Допрос, который состоялся после этого перелета, длился очень долго. В остальном он не замечал никакой последовательности между допросами. От того, что он пытался размышлять, яснее не становилось, скорее даже наоборот. Что сильнее всего отпечаталось у него в памяти – он помнит это и по сей день, так это вымышленный план всей операции, который он составил для себя, готовясь к первому допросу. Он знал, что молчать будет невозможно, и для того, чтобы остаться в здравом уме или попросту выжить, должен состояться диалог, и в конце этого диалога они должны будут прийти к заключению, что он рассказал им все, что знал. Лежа в больнице, он выстроил у себя в мозгу некие линии обороны, которые, если ему удастся, он будет после долгого сопротивления сдавать одну за другой, пока у них не сложится впечатление его полного поражения. Самой передовой линией, которой пожертвовать легче всего, будет суть операции «Свидетель». Любой на его месте догадался бы, что либо Штевчек – «подсадная утка», либо его предали. Однако, как бы там ни было, одно ясно определенно: чехи знают о Штевчеке больше, чем Джим. Поэтому его первым признанием должен быть рассказ о генерале, который им и без того известен; хотя он и должен заставить их немного потрудиться для этого. Сначала он будет все отрицать и придерживаться своей легенды. После некоторой борьбы он признает, что на самом деле британский Шпион, и назовет им свой оперативный псевдоним Эллис; так что, если это имя появится в печати, Цирк по крайней мере узнает, что он жив и продолжает сопротивляться. У него было мало сомнений в том, что тщательно подготовленная ловушка и фотографии в пресce вызовут в конце концов большой переполох. После этого, в соответствии со своей договоренностью с Хозяином, он представит эту операцию как свой собственный проект, созревший в нем без согласования с начальством и имевший целью заслужить ему расположение этого самого начальства. А вот все мысли о шпионе внутри Цирка он похоронит так глубоко, что им в жизни до них не докопаться, думал Джим.
– Никаких «кротов», – сказал Джим, отрешенно глядя на черные силуэты Коунтокса. – Никаких свиданий с Хозяином, никаких служебных квартир на Сент-Джеймс.
– Никакого Кузнеца и Скорняка.
Второй линией его обороны должен был стать Макс. Сначала он предполагал вообще отрицать, что брал с собой курьера. Затем он мог бы сказать, что взял его, но имени не знает. Затем, потому как все они любят, чтобы им выдавали имена, он назвал бы им его: сначала вымышленное, затем настоящее. К тому времени Макс либо уже будет в безопасности, либо в подполье, либо схвачен.
После этого в воображении Джима наступала очередь укреплений, удерживаемых уже не так сильно: недавние операции «головорезов», сплетни, которые ходят в Цирке, – короче, все, что могло заставить его мучителей подумать, будто он сломался и рассказывает совершенно свободно, будто это все, что он знает, и что они преодолели последнюю траншею. Он мог бы напрячь свою память и вспомнить более давние дела «головорезов»; если потребовалось бы, он бы дал им имена одного-двух советских или восточноевропейских чиновников, которых недавно перевербовали или «поджарили»; или других, с кем в прошлом совершали одноразовые сделки, и поскольку тогда они не стали перебежчиками, то сейчас могли бы считаться первыми кандидатами на «поджаривание» или повторную сделку. Он кинул бы им любую кость, которая бы пришла ему на память, продал бы, если потребовалось, всю эту ораву в Брикстоне. Все это служило дымовой завесой, призванной скрыть то, что Джим считал своим самым уязвимым местом, поскольку они определенно должны были рассчитывать на его осведомленность в этом вопросе: речь шла об именах членов чешских «филиалов» агентурных сетей «Скорпион» и «Платон».
– Ландкрон, Крисглова, Билова, Пршибылы, – сказал Джим.
– Почему ты расставил их именно в таком порядке? – поинтересовался Смайли.
Джим уже давно не нес никакой ответственности за эти сети. Много лет назад, еще до того, как он принял под свое крыло Брикстон, он помогал налаживать их, вербовать первых сотрудников; с тех времен с ними многое произошло, ими занимались Бланд и Хейдон, и об этом ему ничего не было известно. И тем не менее он был уверен, что до сих пор знал достаточно, чтобы загубить их подчистую. А больше всего его беспокоил страх, что Хозяин, или Билл, или Перси Аллелайн, или кто там еще в те дни имел решающее слово, пожадничает или просто не успеет эвакуировать сети до того, как Джим, под давлением мер принуждения, о которых он мог только догадываться, не будет иметь другого выхода, кроме как сломаться окончательно.
– Но в том-то и весь анекдот, – сказал Джим без какого бы то ни было намека на юмор, – что, если бы даже они хотели выказать большее безразличие к этим сетям, у них вряд ли бы это получилось. Они задали мне пяток вопросов о сети «Скорпион» и после этого совсем потеряли к ней интерес. Они, гады, прекрасно знали, что операция «Свидетель» не была моим детищем; они знали и то, как Хозяин покупал в Вене ключ к будущей встрече со Штевчеком, И начали оникак раз с того, на чем я хотел закончить: с инструктажа на Сент-Джеймс.
Они не стали спрашивать меня о курьере, их совсем не интересовало, кто привез меня на свидание с Мадьяром. Они собирались со мной говорить только о том, что касалось концепции Хозяина о гнилом яблоке.
Одно слово, опять подумал Смайли, это могло быть всего одно слово. Он сказал:
– Они знали и точный адрес на Сент-Джеймс?
– Дорогой мой, они знали даже марку этого паршивого хереса.
– И о схемах тоже знали? – быстро спросил Смайли. – Тех, что лежали в нотной папке?
– Нет. – Затем он добавил:
– Вначале не знали. Нет.
Стид-Эспри называл это «выворачивать вопрос наизнанку». Они знали, потому что им об этом сказал «крот» Джералд, подумал Смайли. «Крот» знал, что именно администрации удалось вытянуть из старого Макфейдина. После чего Цирк выдает «посмертное заключение», и Карла получает возможность воспользоваться своей находкой как раз к тому моменту, когда ее можно испробовать на Джиме.
– Итак, ты уже должен начать догадываться. Теперь я думаю, что Хозяин таки был прав: «крот»действительно существует, – сказал Джордж.
* * *
Джим и Смайли стояли, опершись о деревянную калитку. Земля здесь круто уходила вниз, туда, где раскинулись заросли папоротника, переходящие в широкое поле. За ним лежала другая деревушка, там же виднелась бухта и тонкая полоска залитого лунным светом моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Мадьяр выслушал все это без особого восторга, но выбора у него, в общем-то, не было. Перед тем, как он вышел, Джим заставил его развернуть машину передом по направлению к избушке. Если тот вздумает выкинуть какой-нибудь фокус, пояснил ему Джим, он врубит фары и уж при таком свете не промажет, причем стрелять будет не один раз и отнюдь не по ногам. Итак, Мадьяр пошел. Он уже почти добрался до избушки, как вдруг мощный свет прожекторов залил и дом, и тропинку, и все вокруг. Затем одновременно произошло несколько вещей. Джим не видел всего, потому что был занят тем, что разворачивал машину. Он увидел, как из-за деревьев вывалились четыре человека и, насколько он успел заметить, один из них сбил Мадьяра с ног.
Началась стрельба, но никто из этих четверых не обращал на нее никакого внимания; они отступили слегка назад, пока кто-то щелкал фотоаппаратом.
Стрельба, казалось, была направлена в небо позади прожекторов. Все выглядело очень театрально. Вспыхивали осветительные бомбы, взлетали сигнальные ракеты, появились даже трассы пуль; и, когда Джим погнал «фиат» по дороге прочь, у него создалось впечатление, что он уезжает с военизированного праздника в самом его разгаре. Он почти успел спастись – ему даже показалось, что он уже спасся, – когда из-за деревьев справа кто-то в упор открыл стрельбу из пулемета. Первым взрывом оторвало заднее колесо и перевернуло машину. Он видел, как колесо перелетает через капот, и в этот момент машина слетела в левый кювет. Этот кювет, пожалуй, был метра три в глубину, однако снег смягчил падение. Машина не загорелась, и он залег позади нее и стал выжидать, высматривая через дорогу пулеметчика и надеясь его застрелить. Следующий взрыв раздался где-то позади и швырнул его на машину. Лес просто кишел войсками. Он знал, что в него попали дважды. Оба выстрела пришлись в правое плечо, и ему оставалось только изумляться, пока он лежал на земле и любовался этим театрализованным военным представлением, как ему вообще не оторвало руку. Раздался звук клаксона, сигналили два или три раза. Подкатила «скорая помощь»; по-прежнему вокруг стояла такая стрельба, что этого было бы достаточно, чтобы разогнать здешнюю дичь на долгие годы. «Скорая помощь» напомнила ему старые голливудские пожарные машины – такая она была высокая. Кругом шел самый настоящий учебный бой, а эти парни из «скорой помощи» стояли и глазели на него, и ничто в целом мире их больше не заботило. Он уже терял сознание, когда услышал, что подъехал еще один автомобиль, послышались чьи-то голоса и снова стали фотографировать, на этот раз того мужчину, что стоял справа. Кто-то отдавал приказы, но он не мог разобрать, какие именно, потому что говорили по-русски. Последняя его мысль, когда они погрузили его на носилки и огни погасли, была связана с возвращением в Лондон. Он представил себе, что сидит в кресле в квартире на Сент-Джеймс, рядом с ним лежат исписанные разноцветными карандашами схемы и целая стопка разных примечаний и он пытается объяснить Хозяину, как они оба в их-то годы умудрились вляпаться в самую громкую и глупую авантюру за всю историю их профессии. Единственным утешением ему было то, что они завалили Мадьяра, но, оглядываясь назад, Джим пожалел, что сам не сломал ему шею: это он смог бы проделать очень легко и безо всякого сожаления.
Глава 32
Джим не испытывал потребности подробно описывать свою боль. Его стоицизм внушал Смайли благоговейный ужас, тем более что он, кажется, ранее и не подозревал этого в Джиме. Провалы в его рассказе главным образом соответствовали тем моментам, когда он «отключался», пояснил Джим. «Скорая помощь» повезла его, насколько он может судить, дальше на север. Он пришел к такому выводу, посмотрев на деревья, когда в машине открыли дверцу, чтобы впустить доктора: позади машины на деревьях, казалось, снега лежало гораздо больше. Дорога была хорошая; он решил, что они, вероятно, ехали по трассе на Градец. Доктор сделал ему укол; он пришел в себя в тюремной больнице, с зарешеченными до самого верха окнами; в его палате дежурили три охранника.
Снова Придо пришел в себя уже в другой камере после операции, окон там не было совсем. Он думает, что первый допрос прошел именно там, через семьдесят два часа после того, как они его «подлатали», хотя ориентироваться во времени ему тогда было уже трудно; кроме того, они, конечно, отобрали у него часы.
Они его очень много перемещали с места на место. Не только из комнаты в комнату, в зависимости от того, что с ним собирались делать, но и из одной тюрьмы в другую, в зависимости от того, кто его собирался допрашивать.
Иногда они таскали его туда-сюда единственно для того, чтобы он не заснул: просто водили его ночью по разным тюремным коридорам. Кроме того, иногда перевозили с места на место в грузовиках, а один раз даже на чешском транспортном самолете; во время полета, однако, Джима связали и закрыли голову капюшоном, он «отключился» почти сразу после взлета. Допрос, который состоялся после этого перелета, длился очень долго. В остальном он не замечал никакой последовательности между допросами. От того, что он пытался размышлять, яснее не становилось, скорее даже наоборот. Что сильнее всего отпечаталось у него в памяти – он помнит это и по сей день, так это вымышленный план всей операции, который он составил для себя, готовясь к первому допросу. Он знал, что молчать будет невозможно, и для того, чтобы остаться в здравом уме или попросту выжить, должен состояться диалог, и в конце этого диалога они должны будут прийти к заключению, что он рассказал им все, что знал. Лежа в больнице, он выстроил у себя в мозгу некие линии обороны, которые, если ему удастся, он будет после долгого сопротивления сдавать одну за другой, пока у них не сложится впечатление его полного поражения. Самой передовой линией, которой пожертвовать легче всего, будет суть операции «Свидетель». Любой на его месте догадался бы, что либо Штевчек – «подсадная утка», либо его предали. Однако, как бы там ни было, одно ясно определенно: чехи знают о Штевчеке больше, чем Джим. Поэтому его первым признанием должен быть рассказ о генерале, который им и без того известен; хотя он и должен заставить их немного потрудиться для этого. Сначала он будет все отрицать и придерживаться своей легенды. После некоторой борьбы он признает, что на самом деле британский Шпион, и назовет им свой оперативный псевдоним Эллис; так что, если это имя появится в печати, Цирк по крайней мере узнает, что он жив и продолжает сопротивляться. У него было мало сомнений в том, что тщательно подготовленная ловушка и фотографии в пресce вызовут в конце концов большой переполох. После этого, в соответствии со своей договоренностью с Хозяином, он представит эту операцию как свой собственный проект, созревший в нем без согласования с начальством и имевший целью заслужить ему расположение этого самого начальства. А вот все мысли о шпионе внутри Цирка он похоронит так глубоко, что им в жизни до них не докопаться, думал Джим.
– Никаких «кротов», – сказал Джим, отрешенно глядя на черные силуэты Коунтокса. – Никаких свиданий с Хозяином, никаких служебных квартир на Сент-Джеймс.
– Никакого Кузнеца и Скорняка.
Второй линией его обороны должен был стать Макс. Сначала он предполагал вообще отрицать, что брал с собой курьера. Затем он мог бы сказать, что взял его, но имени не знает. Затем, потому как все они любят, чтобы им выдавали имена, он назвал бы им его: сначала вымышленное, затем настоящее. К тому времени Макс либо уже будет в безопасности, либо в подполье, либо схвачен.
После этого в воображении Джима наступала очередь укреплений, удерживаемых уже не так сильно: недавние операции «головорезов», сплетни, которые ходят в Цирке, – короче, все, что могло заставить его мучителей подумать, будто он сломался и рассказывает совершенно свободно, будто это все, что он знает, и что они преодолели последнюю траншею. Он мог бы напрячь свою память и вспомнить более давние дела «головорезов»; если потребовалось бы, он бы дал им имена одного-двух советских или восточноевропейских чиновников, которых недавно перевербовали или «поджарили»; или других, с кем в прошлом совершали одноразовые сделки, и поскольку тогда они не стали перебежчиками, то сейчас могли бы считаться первыми кандидатами на «поджаривание» или повторную сделку. Он кинул бы им любую кость, которая бы пришла ему на память, продал бы, если потребовалось, всю эту ораву в Брикстоне. Все это служило дымовой завесой, призванной скрыть то, что Джим считал своим самым уязвимым местом, поскольку они определенно должны были рассчитывать на его осведомленность в этом вопросе: речь шла об именах членов чешских «филиалов» агентурных сетей «Скорпион» и «Платон».
– Ландкрон, Крисглова, Билова, Пршибылы, – сказал Джим.
– Почему ты расставил их именно в таком порядке? – поинтересовался Смайли.
Джим уже давно не нес никакой ответственности за эти сети. Много лет назад, еще до того, как он принял под свое крыло Брикстон, он помогал налаживать их, вербовать первых сотрудников; с тех времен с ними многое произошло, ими занимались Бланд и Хейдон, и об этом ему ничего не было известно. И тем не менее он был уверен, что до сих пор знал достаточно, чтобы загубить их подчистую. А больше всего его беспокоил страх, что Хозяин, или Билл, или Перси Аллелайн, или кто там еще в те дни имел решающее слово, пожадничает или просто не успеет эвакуировать сети до того, как Джим, под давлением мер принуждения, о которых он мог только догадываться, не будет иметь другого выхода, кроме как сломаться окончательно.
– Но в том-то и весь анекдот, – сказал Джим без какого бы то ни было намека на юмор, – что, если бы даже они хотели выказать большее безразличие к этим сетям, у них вряд ли бы это получилось. Они задали мне пяток вопросов о сети «Скорпион» и после этого совсем потеряли к ней интерес. Они, гады, прекрасно знали, что операция «Свидетель» не была моим детищем; они знали и то, как Хозяин покупал в Вене ключ к будущей встрече со Штевчеком, И начали оникак раз с того, на чем я хотел закончить: с инструктажа на Сент-Джеймс.
Они не стали спрашивать меня о курьере, их совсем не интересовало, кто привез меня на свидание с Мадьяром. Они собирались со мной говорить только о том, что касалось концепции Хозяина о гнилом яблоке.
Одно слово, опять подумал Смайли, это могло быть всего одно слово. Он сказал:
– Они знали и точный адрес на Сент-Джеймс?
– Дорогой мой, они знали даже марку этого паршивого хереса.
– И о схемах тоже знали? – быстро спросил Смайли. – Тех, что лежали в нотной папке?
– Нет. – Затем он добавил:
– Вначале не знали. Нет.
Стид-Эспри называл это «выворачивать вопрос наизнанку». Они знали, потому что им об этом сказал «крот» Джералд, подумал Смайли. «Крот» знал, что именно администрации удалось вытянуть из старого Макфейдина. После чего Цирк выдает «посмертное заключение», и Карла получает возможность воспользоваться своей находкой как раз к тому моменту, когда ее можно испробовать на Джиме.
– Итак, ты уже должен начать догадываться. Теперь я думаю, что Хозяин таки был прав: «крот»действительно существует, – сказал Джордж.
* * *
Джим и Смайли стояли, опершись о деревянную калитку. Земля здесь круто уходила вниз, туда, где раскинулись заросли папоротника, переходящие в широкое поле. За ним лежала другая деревушка, там же виднелась бухта и тонкая полоска залитого лунным светом моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66