А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

– И Антония говорила мне, что полицейские ежедневно его допрашивают, но теперь подозрения уже, наверное, сняты.
– Видимо, да, иначе они не терзали бы тебя.
– Да, пожалуй. Но мне он все равно кажется самым подходящим. Он, правда, похож на крысу, мам. Даже тебе он вряд ли понравится.
Мэг нахмурилась, и в форме ее распрямившихся бровей Триш вдруг с радостью увидела что-то свое. Она с удовлетворением отметила, что наследственность у нее не только отцовская.
– Триш, – с необычной серьезностью проговорила Мэг, – я знаю, ты никогда его не любила, но тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь быть несправедлива?
– К Роберту Хиту? Нет! Он опошляет, почти из принципа, все, что дорого другим людям. А уж как он доволен собой. И…
– И давай взглянем правде в глаза, моя дорогая, тебе не нравится, когда матери-одиночки впускают в свою жизнь мужчин.
Триш внимательно посмотрела на мать. В ее милом мягком лице с такими знакомыми морщинками сейчас читалась какая-то странная неумолимость. Волна стыда, накрывшая Триш, смыла ее прежние представления о долге матери перед маленьким ребенком и ту чуть высокомерную, хотя и нежную, снисходительность, с которой она, женщина, добившаяся немалых успехов в своей профессии, смотрела на мать, чей житейский опыт ограничивался исключительно сферой быта.
– Ты из-за меня больше не вышла замуж? – спросила она после долгой паузы.
Оглядываясь назад, Триш всегда ощущала, что все ее детство прошло под знаком ухода отца и ее подозрениями, что его подтолкнул к этому тяжелый характер дочери. Когда она выросла и узнала, что большинство детей в разведенных семьях считают себя ответственными за неудачи и жестокость своих родителей, она попыталась осмыслить прошлое в более рациональном ключе. И начала понимать, что всегда следует принимать во внимание и чужую точку зрения.
– Не совсем, – сказала Мэг, глядя на нее с чрезмерной любовью. – Скорее всего, я не захотела бы снова рисковать, но ты могла бы облегчить мне возможность иметь друзей… друзей-мужчин.
– Прости, – сильно нахмурившись, сказала Триш. – Послушай, мама, я действительно очень раскаиваюсь. Правда, я делала это не нарочно. В смысле, в то время я ничего не понимала.
– Я это знаю. Спасибо, – сказала Мэг, даже не задумываясь, что в извинениях необходимости не было. Несмотря на всю свою самокритичность и критический взгляд на собственную роль в жизни матери, Триш была немного задета.
– Ну а теперь, дорогая, может, примешь душ и переоденешься? Смоешь все воспоминания о гадкой полиции, а я тем временем приготовлю куриные грудки, которые нашла у тебя в холодильнике, пока они не испортились. Еще я заметила там виноград, лук-шалот и сметану, так что у нас будет к ним замечательный соус.
– И вино есть. Хорошее сухое белое немецкое вино в глубине холодильника. Можем выпить.
– Отлично. Я открою его, пока ты будешь в душе. Давай, Триш. Ну-ка, живо!
Триш ощутила, как вместе с улыбкой все ее мышцы расслабились. Лицо матери, столь непохожее на ее собственное, гораздо более круглое, выражающее гораздо больше доброты и терпимости, сияло неизменной непоколебимой любовью.
– Спасибо, мама. Ты даже не представляешь, скольким я тебе обязана, но поверь, что это так!
Глава девятнадцатая
– Мисс Ники! Мисс Ники!
Хриплый, густой крик Марии донесся до Ники с площадки, где начиналась лестница, ведущая в ее комнату в мансарде. Девушка лежала на постели одетая и смотрела в потолок, думая о Шарлотте, и изо всех сил старалась больше не плакать. Слезы не помогали. От них она чувствовала себя больной и не могла нормально дышать. А это выводило Антонию из себя в тех случаях, когда им все-таки приходилось встречаться.
– Мисс Ники! Мисс Ники! Идти!
Какой в этом смысл? – подумала Ники. Мы с Марией ничего не сможем друг другу рассказать. Я даже не могу передать распоряжения Антонии или заставить Марию прочитать записки, которые та ей оставляет; Мария их и не читает, а попадает все равно мне. Это несправедливо.
– Как интересно! – сказала Антония во время их собеседования. – Не знала, что в наши дни человек может закончить школу, не выучив хотя бы одного иностранного языка. Что ж, тебе будет чем заняться в выходные: можешь учить испанский, и это будет полезно нам обеим. И для твоего резюме неплохо.
– Даже и не подумаю!
Тогда Ники этого не сказала, но произнесла это вслух в своей комнате, пока снизу доносились вопли Марии. Если бы Лотти не была так мила во время их первой встречи, Ники ни за что не согласилась бы на эту работу. Она сразу же поняла, что Антония будет вести себя заносчиво. Так и оказалось. Но Ники даже не представляла, что она может быть такой невыносимой, какой она стала после исчезновения Лотти.
– Мисс Ники! Идти!
Она услышала тяжелые шаги на последних ступенях лестницы, ведущей к ней в мансарду, и поднялась. Она категорически не желала, чтобы Мария увидела ее лежащей на кровати. Все тело у Ники болело, и она мечтала только об одном: забраться под одеяло и ни о чем не думать и никого не видеть.
Вид ее комнаты был ей ненавистен. Она была довольно унылой, а Антония объявила, что не потерпит никаких постеров или картинок на белых стенах. Но Ники привезла с собой свои книги, расставила фотографии Шарлотты в рамках и обычно приносила вазу с цветами, так что в целом было вполне уютно. Но теперь, когда по всем признакам в ее отсутствие в комнате бывали посторонние, рылись в ее вещах, перекладывали их с места на место, комната стала Ники отвратительна. Но идти ей было некуда. И в любом случае она не могла уйти, пока не найдут Лотти. Не могла.
Внезапно Ники поняла, что шаги принадлежат не Марии. И поднимался не один человек. Спотыкаясь, она подошла к белому туалетному столику из ДСП и посмотрела на себя в зеркало. Глаза покраснели и опухли, нос снова покраснел. Кое-как пригладив расческой волосы, она собрала их в узел как раз вовремя, чтобы повернуться к двери, когда раздался стук.
– Войдите.
– Николетта Бэгшот? – сказала незнакомая женщина, которую Ники никогда раньше не видела. – Я сержант Кэтлин Лейси.
Ники смотрела на нее. Она разительно отличалась от тех полицейских, которых Ники видела, когда приходила в участок, и выглядела гораздо представительнее констебля Дерринг, которая в воскресенье утром заставила ее спуститься на кухню, чтобы ответить на вопросы.
– Это констебль Сэм Хэррик. У нас ордер на ваш арест по подозрению в убийстве Шарлотты Уэблок. Вы можете ничего не говорить. Но это может повредить вашей защите, если вы не ответите на вопрос о чем-то, на что потом будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть обращено против вас. Вы поняли?
– Нет, – ответила Ники, держась за живот, словно ее ударили. Ей показалось, что ее сейчас стошнит. Когда же она все-таки сумела открыть рот, то проговорила: – Нет, я не понимаю. Вы нашли ее? Я хочу сказать, ее… ее тело?
– Нет.
– Тогда почему вы говорите о подозрении в… нет, я не могу это произнести. Что вы нашли?
– Я хочу, чтобы вы сейчас поехали с нами в полицию. Возьмите с собой, что нужно: белье, туалетные принадлежности, но никаких ремней и острых предметов. Понятно? Вы можете ничего не брать, но, возможно, вам будет удобнее, если вы что-то возьмете. «Тампакс», например, если вам нужен… что-то подобное.
– Нет.
– Тогда идемте, Николетта. Не надо устраивать глупых сцен. Вам придется пойти с нами, и вы можете облегчить всю эту процедуру как для себя, так и для нас. Вы сможете задать все интересующие вас вопросы в участке. Раньше вы когда-нибудь подвергались аресту?
– Нет. – Она осознала, что ее голос звучит безжизненно, а не гневно, как следовало бы.
– Что ж, тогда пойдемте. Это далеко не так страшно, как вы думаете.
Откуда ты знаешь? – мысленно спросила Ники. Но ее прошлый богатый опыт научил ее скрывать свои надежды и страхи, и она не произнесла этих слов вслух. Под коленкам и под мышками ползли, как влажные червячки, капли холодного пота. Горло горело, словно она проглотила целую морковку, завернутую в наждачную бумагу, а в голове раздавался какой-то воющий звук.
– Идемте же, Николетта. – Сержант говорила быстро, но голос у нее был добрый, чего нельзя было сказать о выражении лица мужчины. Оно было наглым и безжалостным, словно констебль хотел кого-нибудь ударить, подумала Ники, особенно ее. – Пожалуйста, собирайте свои вещи побыстрее.
Ники повернулась к ящику, где хранила белье, прежде чем до нее дошло, что подчинилась приказу. Ей хотелось протестовать, но она почти всегда все же подчинялась приказам – так безопаснее. Даже когда они ошибочны.
С раковины в углу она взяла зубную щетку и полотенце и запихала их в красную нейлоновую косметичку. Она замешкалась, собираясь задать вопрос, и сержант снова поторопила ее. Теперь она казалась менее любезной, даже чем-то напоминала Антонию.
– Мне нужно оставить записку.
– Очень хорошо, только мне придется ее прочитать, – сказала сержант.
– Ладно. – Ники сунула свои немногочисленные вещи в маленький рюкзак и села к столу у окна.
– Пожалуйста, побыстрее.
Дорогой Роберт,
Полиция арестовала меня за убийство Лотти. Я не убивала. Ты знаешь, что нет. Меня увозят в полицейский участок. Скажи, пожалуйста, Антонии.
Ники.
Она сложила листок простой бумаги вдвое и надписала: «Роберту Хиту», прежде чем передать его сержанту Лейси. Та развернула листок, и по ходу чтения на ее лице проступил интерес, затем она бодро произнесла:
– Тогда мы просто оставим это внизу, хорошо? Пойдемте, берите сумку.
Молчаливый, но высокомерный констебль шел впереди, сержант Лейси блокировала путь назад, и Ники, преодолев четыре пролета, спустилась на первый этаж. Удивительно, что ей это удалось, что ноги по-прежнему работали нормально, несмотря на какие-то непонятные ощущения.
Мария ждала внизу, опираясь на пылесос. Ее злобные глазки светились возбуждением.
– Уходить, мисс Ники?
– Да. Пожалуйста, передай это мистеру Хиту, – сказала Ники, подавая записку.
– Идемте, – сказала сержант, слегка подтолкнув Ники в спину. Ники споткнулась, и на мгновение ей показалось, что она сейчас упадет, но она все-таки устояла на ногах.
Как только парадная дверь открылась, раздались возгласы и вспышки фотокамер. Ники закрыла глаза рукой, не обращая внимания на вопросы, и услышала, как сержант вежливо попросила «пропустить их». Две минуты спустя Ники помогли сесть на заднее сиденье темно-синего автомобиля без опознавательных знаков. Сержант села рядом, констебль – за руль.
Ники обернулась на дом и увидела, как журналисты сгрудились около открытой двери, расспрашивая Марию. Скорее всего, они не знают испанского. Во всяком случае, она надеялась, что не знают. Мария ненавидит ее и наговорит невесть что.
Ники тихо сидела в машине, задыхаясь от ненависти к Марии, Антонии и полиции. Она не могла думать ни о чем, кроме вопросов, которые, вероятно, будут задавать. А нужно было бы думать о Шарлотте и о том, почему полиция настолько убеждена в ее смерти, что начала арестовывать людей, но Ники не могла. Она думала только о том, что ждет ее. Она попыталась думать о Джордже Смайли и о том, как поступил бы он.
Хорошо, если допрашивать ее будет сержант. С женщинами легче говорить, чем с мужчинами. Не с Антонией, конечно. С другими.
Автомобиль свернул в проезд между полицейским участком и рядом магазинов и остановился у двери с решеткой. Сержант Лейси вышла и потянула за собой Ники. И снова предводительствуемые констеблем, они подошли к зарешеченной двери, подождали, пока он набрал код на двери и поднялась тяжелая решетка, потом вошли в участок.
В нос Ники ударил специфический запах, и она закашлялась. В нем не было ничего неприятного – дезинфицирующее средство и мастика для пола, – но он напугал ее. Она вспомнила о мужчинах, которые копали в саду Антонии, и о кошмарах, которые преследовали ее с тех самых пор, как ее толкнули лицом вниз на влажную землю и держали так, пока она не начала задыхаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44