Он называл ее малышкой, пупсиком, но он ошибался. Малышки и пупсики не совершают таких чудовищных злодеяний, которые совершила она.
Мишеля снова закашлялась и покраснела от напряжения.
– Мэл, пожалуйста, дай мне ингалятор, я задыхаюсь.
– А я должен знать, что могу доверять тебе, мой пупсик. – Он схватил баллончик и повертел его в руке, как игрушку.
Мишеля зашлась от кашля, ее дыхание стало тяжелым и прерывистым. Мэл пугал ее своими идиотскими шуточками, а она уже знала, что он способен на любое преступление.
– Ты же знаешь, Мэл, что во всем можешь доверять мне, – прохрипела она.
– Да, я действительно знаю это, Мишеля, но сейчас дело вовсе не во мне. Меня больше беспокоит то, что думают о тебе остальные. Хочу напомнить, что мы работаем вместе ради единственной цели и должны всегда и во всем доверять друг другу, разве не так? Конечно, я могу простить тебе любые шалости, но Чарлз Дэнко никому ничего не прощает. Дэнко гений, он способен нанести им мощный удар на их собственном поле.
Мишеля выхватила ингалятор из рук Мэла и впрыснула в легкие живительную струю.
– А ты знаешь, в чем состоит главное преимущество рицина? – улыбнулся Мэл. – В том, что его можно ввести в твой организм самыми разнообразными способами. – Он поднял вверх указательный палец, а потом два раза дотронулся им до руки Мишеля, словно нажимая на кнопку ингалятора. – Пшик, пшик – и все.
Она с испугом посмотрела на него и увидела в его глазах нечто такое, чего раньше никогда не замечала.
– И как только ты это сделаешь, – добавил он, продолжая зловеще ухмыляться, – в твоей груди начнется самый настоящий кошмар. Ты поняла меня, малышка? Просто пшик, пшик – и все.
Глава 72
В то утро в полицейском управлении творился самый настоящий бедлам. Подобную суматоху я видела только один раз много лет назад, когда впервые переступила порог полицейского участка. Все только и говорили что об убийстве помощника окружного прокурора да о чудовище по имени Огаст Спайс.
К шести часам утра все здание было заполнено сотнями сотрудников федеральных служб, среди которых выделялись агенты ФБР и работники департамента юстиции. Кроме них, повсюду сновали газетчики, телевизионщики и прочие работники средств массовой информации, которые часами сидели в конференц-зале, дожидаясь от властей хоть каких-то известий о недавнем преступлении. Утренние газеты вышли с подробным изложением последних событий, а "Икземинер" поместила на первой полосе крупный заголовок: "КТО СЛЕДУЮЩИЙ?"
Я как раз просматривала статью Синди об убийстве Джилл, когда в дверь кабинета кто-то постучал. К моему удивлению, это были Джо Сантос и Фил Мартелли.
– Мы очень сожалеем о трагической смерти миссис Бернардт, – сказал Сантос, выступая вперед.
Я отложила газету и молча кивнула, принимая соболезнования.
– Очень хорошо, что вы пришли.
Мартелли пожал плечами.
– Откровенно говоря, Линдси, мы пришли сюда вовсе не из-за этого.
– Мы решили еще раз просмотреть все ранние дела, касающиеся Хардуэя, – пояснил Сантос, усаживаясь напротив меня. Он полез в карман и вынул оттуда большой белый конверт. – Мы подумали, что если он давно занимается преступной деятельностью, то так или иначе должен был засветиться и в других местах.
Джо Сантос открыл конверт и достал оттуда несколько черно-белых фотографий.
– Вот, например, митинг, за которым мы пристально наблюдали. Он состоялся двадцать второго октября, то есть почти полгода назад.
Я посмотрела на фотографии и поначалу ничего не могла понять. На них была изображена толпа орущих людей с какими-то плакатами и транспарантами. Но потом я заметила, что на отдельных фотографиях лицо одного из участников обведено кружком. У него были желтоватые волосы, узкое лицо и жиденькая бородка. Одет он был в старый, поношенный пиджак темного цвета, такие же потертые джинсы, а шея его была обмотана длинным шарфом, оба конца которого свисали почти до колен.
И тут меня бросило в жар. Я вскочила с места, подошла к полке, взяла там фотографии, которые агенты ФБР сделали в Сиэтле пять лет назад, и сравнила их. Это был Стивен Хардуэй.
Этот сукин сын был здесь шесть месяцев назад.
– Именно с этого места и начинается самое интересное, – хитро подмигнул Фил Мартелли и подсунул мне еще несколько фотографий. На них был запечатлен другой митинг, и снова в центре толпы – запоминающееся лицо Хардуэя. Правда, на этот раз он стоял рядом с человеком, которого я уже хорошо знала, – Роджером Лемоузом.
Хардуэй не просто стоял рядом с ним, а обнимал его правой рукой за плечи.
Глава 73
Спустя полчаса я мчалась по Дюран-авеню к южному крылу здания университета. Оставив машину на стоянке, я почти бегом поднялась по ступенькам, прошла по длинному коридору и без стука ворвалась в кабинет профессора Лемоуза. К счастью, он был на месте и мирно беседовал с какой-то юной особой с длинными рыжими волосами.
– Вечеринка окончена, – бесцеремонно прервала я их разговор.
– А, мадам лейтенант, – натянуто улыбнулся он, растягивая слова с каким-то то ли итонским, то ли оксфордским акцентом. – А я как раз объясняю Анетт смысл слов Фуко о том, что те самые силы, которые порождают классовое неравенство, порождают и неравенство полов.
– В таком случае занятия окончены, – еще тверже повторила я и окинула студентку взглядом, ясно говорившим, что я не намерена долго ждать. Она правильно его поняла, так как тут же собрала книги и покинула кабинет профессора. Правда, при этом уже у самой двери она успела показать мне средний палец, на что я ответила ей тем же.
– Я рад снова видеть вас в моем кабинете, – сказал он, небрежно откинувшись на спинку стула. – Учитывая последние события, могу предположить, что и на сей раз речь пойдет о политике, а не о проблемах женского равноправия.
– Мне кажется, что в прошлый раз я недооценила вас, – сказала я, продолжая стоять у стола. – Мне казалось, что вы самый обыкновенный пропагандист или агитатор, потакающий низменным инстинктам толпы, а вы оказались крупной шишкой в этом движении.
Лемоуз закинул ногу на ногу и снисходительно улыбнулся:
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
Я вынула из сумки конверт с фотографиями.
– Не знаю почему, но я спасаю вас от неприятного общения с Департаментом внутренней безопасности. Если я сообщу им вашу фамилию и расскажу о ваших публичных заявлениях на массовых митингах, то боюсь, что в следующий раз нам придется беседовать в камере предварительного заключения.
Лемоуз сохранял спокойствие и продолжал насмешливо улыбаться.
– Вы мне угрожаете, лейтенант?
– С чего вы взяли, что я вам угрожаю? Это всего лишь предупреждение.
На его лице появились первые признаки беспокойства. Он явно не понимал, что у меня есть на него, и поэтому начал волноваться. Меня это вполне устраивало.
– Знаете, лейтенант, – покачал он головой, – больше всего меня забавляет тот факт, что ваша благословенная конституция совершенно не замечает нарушения прав и свобод людей, которые носят чадру или говорят с иностранным акцентом, но становится грозным оружием, когда речь заходит о парочке алчных менеджеров или об окружных прокурорах.
Я сделала вид, что не слышала этих слов.
– Послушайте, Лемоуз, я хочу, чтобы вы взглянули на эти фотографии. – Открыв конверт, я вынула снимки, сделанные агентами ФБР, и разложила их веером на его столе. Вы знакомы с этим человеком? – спросила я, указав пальцем на Стивена Хардуэя.
Тот равнодушно пожал плечами:
– Не знаю, возможно, я видел его пару раз. Не помню, где именно. Он что, студент нашего университета?
– Вы не слушаете меня, Лемоуз, – с нескрываемым раздражением сказала я и выложила перед ним еще несколько фотографий, которые принесли мне Сантос и Мартелли. При этом я ткнула пальцем в те из них, где Хардуэй стоял рядом с Лемоузом и обнимал его за плечи.
– Где я могу его найти?
Она покачал головой:
– Понятия не имею. Эти фотографии были сделаны довольно давно, и я совершенно не представляю, где он сейчас. Думаю, это какой-то профессор, задержанный полицией после событий 11 сентября. Это было прошлой осенью. Он приходил пару раз на наши митинги, но с тех пор я ничего о нем не слышал. Я вообще ничего не знаю об этом человеке.
– Очень плохо, Лемоуз. Так дело не пойдет.
– Я действительно не знаю, где он сейчас, – повторил он. – Это чистая правда, лейтенант. Если не ошибаюсь, он приехал откуда-то с севера, то ли из Сиэтла, то ли из Юджина. Какое-то время он околачивался с нами, а потом ему все это надоело, и он исчез.
Я впервые поверила Лемоузу.
– Какая у него тогда была фамилия?
– Точно не помню, но не Хардуэй. Что-то вроде Малколма. Да, кажется, он представился как Деннис Малколм. Но я не знаю, где он сейчас. Даже представить себе не могу.
Мне нравилось видеть, как таяло былое превосходство, которое Лемоуз демонстрировал по отношению ко мне. Теперь он был более покладистым и сговорчивым.
– Хорошо, тогда скажите мне еще одну вещь, но только это между нами.
Лемоуз кивнул:
– Разумеется.
– Вам что-нибудь известно о человеке по имени Огаст Спайс?
Лемоуз растерянно заморгал и густо покраснел. Я никогда еще не упоминала это имя в разговоре с ним, и он выдал себя с головой. Я сразу поняла, что он его знает. Это было видно по его лицу.
– Послушайте, Лемоуз, вы должны рассказать мне все, что вам известно об Огасте Спайсе.
Глава 74
– Вы когда-нибудь слышали о Хэймаркетской бойне? – спросил он меня так, словно я была одной из его студенток.
– Вы имеете в виду те давние события в Чикаго? – уточнила я.
– Да, именно их, – кивнул Лемоуз. – Очень хорошо. Так вот, на этой площади до сих пор стоит памятник трагедии, которая произошла там первого мая 1886 года. В тот день на Мичиган-авеню прошла грандиозная рабочая демонстрация, самая крупная за всю историю Соединенных Штатов. Там собралось более восьмидесяти тысяч рабочих, женщин и детей. Именно поэтому во многих странах мира этот день до сих пор отмечается как официальный праздник солидарности трудящихся. – Он сделал многозначительную паузу, а потом быстро добавил: – Везде, но только не в Соединенных Штатах.
– Ближе к делу, – недовольно поморщилась я. – Политика меня сейчас не интересует.
– Эта демонстрация была мирной, – продолжал Лемоуз, – и в течение двух дней число бастующих и демонстрантов росло. А на третий день полиция открыла по ним огонь и убила двоих рабочих. На следующий день еще больше рабочих вышли на демонстрацию, которая проводилась на площади Хэймаркет и прилегающих к ней улицах. Рабочие выступили с резкими заявлениями и потребовали соблюдения своих прав. Правительство было напугано размахом забастовочного движения и приказало мэру Чикаго разогнать толпу. Сто семьдесят шесть чикагских полицейских окружили площадь и начали избивать бастующих дубинками. А потом полиция открыла огонь. Когда дым рассеялся, на земле лежали тела семерых полицейских и четырех демонстрантов. Они были мертвы.
Лемоуз остановился и посмотрел в окно.
– Полиции требовались козлы отпущения, поэтому они арестовали восьмерых лидеров рабочего движения, причем даже тех, которых в тот день не было на площади.
– К чему вы все это мне рассказываете? – не выдержала я.
– Одним из них был школьный учитель по имени Огаст Спайс, – продолжил Лемоуз. Их приговорили к смертной казни и повесили. А позже выяснилось, что Огаст Спайс не принимал участия в демонстрациях и даже не был на площади в тот роковой день. Стоя на эшафоте, он сказал своим палачам: "Если вы думаете, что наша казнь может остановить рабочее движение, делайте свое грязное дело, но помните, что земля горит под вашими ногами. Да будет услышан голос народа". – Лемоуз замолк и взглянул на меня. – Этот эпизод не нашел отражения в истории вашей страны, лейтенант, но он всегда вдохновлял последователей этого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мишеля снова закашлялась и покраснела от напряжения.
– Мэл, пожалуйста, дай мне ингалятор, я задыхаюсь.
– А я должен знать, что могу доверять тебе, мой пупсик. – Он схватил баллончик и повертел его в руке, как игрушку.
Мишеля зашлась от кашля, ее дыхание стало тяжелым и прерывистым. Мэл пугал ее своими идиотскими шуточками, а она уже знала, что он способен на любое преступление.
– Ты же знаешь, Мэл, что во всем можешь доверять мне, – прохрипела она.
– Да, я действительно знаю это, Мишеля, но сейчас дело вовсе не во мне. Меня больше беспокоит то, что думают о тебе остальные. Хочу напомнить, что мы работаем вместе ради единственной цели и должны всегда и во всем доверять друг другу, разве не так? Конечно, я могу простить тебе любые шалости, но Чарлз Дэнко никому ничего не прощает. Дэнко гений, он способен нанести им мощный удар на их собственном поле.
Мишеля выхватила ингалятор из рук Мэла и впрыснула в легкие живительную струю.
– А ты знаешь, в чем состоит главное преимущество рицина? – улыбнулся Мэл. – В том, что его можно ввести в твой организм самыми разнообразными способами. – Он поднял вверх указательный палец, а потом два раза дотронулся им до руки Мишеля, словно нажимая на кнопку ингалятора. – Пшик, пшик – и все.
Она с испугом посмотрела на него и увидела в его глазах нечто такое, чего раньше никогда не замечала.
– И как только ты это сделаешь, – добавил он, продолжая зловеще ухмыляться, – в твоей груди начнется самый настоящий кошмар. Ты поняла меня, малышка? Просто пшик, пшик – и все.
Глава 72
В то утро в полицейском управлении творился самый настоящий бедлам. Подобную суматоху я видела только один раз много лет назад, когда впервые переступила порог полицейского участка. Все только и говорили что об убийстве помощника окружного прокурора да о чудовище по имени Огаст Спайс.
К шести часам утра все здание было заполнено сотнями сотрудников федеральных служб, среди которых выделялись агенты ФБР и работники департамента юстиции. Кроме них, повсюду сновали газетчики, телевизионщики и прочие работники средств массовой информации, которые часами сидели в конференц-зале, дожидаясь от властей хоть каких-то известий о недавнем преступлении. Утренние газеты вышли с подробным изложением последних событий, а "Икземинер" поместила на первой полосе крупный заголовок: "КТО СЛЕДУЮЩИЙ?"
Я как раз просматривала статью Синди об убийстве Джилл, когда в дверь кабинета кто-то постучал. К моему удивлению, это были Джо Сантос и Фил Мартелли.
– Мы очень сожалеем о трагической смерти миссис Бернардт, – сказал Сантос, выступая вперед.
Я отложила газету и молча кивнула, принимая соболезнования.
– Очень хорошо, что вы пришли.
Мартелли пожал плечами.
– Откровенно говоря, Линдси, мы пришли сюда вовсе не из-за этого.
– Мы решили еще раз просмотреть все ранние дела, касающиеся Хардуэя, – пояснил Сантос, усаживаясь напротив меня. Он полез в карман и вынул оттуда большой белый конверт. – Мы подумали, что если он давно занимается преступной деятельностью, то так или иначе должен был засветиться и в других местах.
Джо Сантос открыл конверт и достал оттуда несколько черно-белых фотографий.
– Вот, например, митинг, за которым мы пристально наблюдали. Он состоялся двадцать второго октября, то есть почти полгода назад.
Я посмотрела на фотографии и поначалу ничего не могла понять. На них была изображена толпа орущих людей с какими-то плакатами и транспарантами. Но потом я заметила, что на отдельных фотографиях лицо одного из участников обведено кружком. У него были желтоватые волосы, узкое лицо и жиденькая бородка. Одет он был в старый, поношенный пиджак темного цвета, такие же потертые джинсы, а шея его была обмотана длинным шарфом, оба конца которого свисали почти до колен.
И тут меня бросило в жар. Я вскочила с места, подошла к полке, взяла там фотографии, которые агенты ФБР сделали в Сиэтле пять лет назад, и сравнила их. Это был Стивен Хардуэй.
Этот сукин сын был здесь шесть месяцев назад.
– Именно с этого места и начинается самое интересное, – хитро подмигнул Фил Мартелли и подсунул мне еще несколько фотографий. На них был запечатлен другой митинг, и снова в центре толпы – запоминающееся лицо Хардуэя. Правда, на этот раз он стоял рядом с человеком, которого я уже хорошо знала, – Роджером Лемоузом.
Хардуэй не просто стоял рядом с ним, а обнимал его правой рукой за плечи.
Глава 73
Спустя полчаса я мчалась по Дюран-авеню к южному крылу здания университета. Оставив машину на стоянке, я почти бегом поднялась по ступенькам, прошла по длинному коридору и без стука ворвалась в кабинет профессора Лемоуза. К счастью, он был на месте и мирно беседовал с какой-то юной особой с длинными рыжими волосами.
– Вечеринка окончена, – бесцеремонно прервала я их разговор.
– А, мадам лейтенант, – натянуто улыбнулся он, растягивая слова с каким-то то ли итонским, то ли оксфордским акцентом. – А я как раз объясняю Анетт смысл слов Фуко о том, что те самые силы, которые порождают классовое неравенство, порождают и неравенство полов.
– В таком случае занятия окончены, – еще тверже повторила я и окинула студентку взглядом, ясно говорившим, что я не намерена долго ждать. Она правильно его поняла, так как тут же собрала книги и покинула кабинет профессора. Правда, при этом уже у самой двери она успела показать мне средний палец, на что я ответила ей тем же.
– Я рад снова видеть вас в моем кабинете, – сказал он, небрежно откинувшись на спинку стула. – Учитывая последние события, могу предположить, что и на сей раз речь пойдет о политике, а не о проблемах женского равноправия.
– Мне кажется, что в прошлый раз я недооценила вас, – сказала я, продолжая стоять у стола. – Мне казалось, что вы самый обыкновенный пропагандист или агитатор, потакающий низменным инстинктам толпы, а вы оказались крупной шишкой в этом движении.
Лемоуз закинул ногу на ногу и снисходительно улыбнулся:
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
Я вынула из сумки конверт с фотографиями.
– Не знаю почему, но я спасаю вас от неприятного общения с Департаментом внутренней безопасности. Если я сообщу им вашу фамилию и расскажу о ваших публичных заявлениях на массовых митингах, то боюсь, что в следующий раз нам придется беседовать в камере предварительного заключения.
Лемоуз сохранял спокойствие и продолжал насмешливо улыбаться.
– Вы мне угрожаете, лейтенант?
– С чего вы взяли, что я вам угрожаю? Это всего лишь предупреждение.
На его лице появились первые признаки беспокойства. Он явно не понимал, что у меня есть на него, и поэтому начал волноваться. Меня это вполне устраивало.
– Знаете, лейтенант, – покачал он головой, – больше всего меня забавляет тот факт, что ваша благословенная конституция совершенно не замечает нарушения прав и свобод людей, которые носят чадру или говорят с иностранным акцентом, но становится грозным оружием, когда речь заходит о парочке алчных менеджеров или об окружных прокурорах.
Я сделала вид, что не слышала этих слов.
– Послушайте, Лемоуз, я хочу, чтобы вы взглянули на эти фотографии. – Открыв конверт, я вынула снимки, сделанные агентами ФБР, и разложила их веером на его столе. Вы знакомы с этим человеком? – спросила я, указав пальцем на Стивена Хардуэя.
Тот равнодушно пожал плечами:
– Не знаю, возможно, я видел его пару раз. Не помню, где именно. Он что, студент нашего университета?
– Вы не слушаете меня, Лемоуз, – с нескрываемым раздражением сказала я и выложила перед ним еще несколько фотографий, которые принесли мне Сантос и Мартелли. При этом я ткнула пальцем в те из них, где Хардуэй стоял рядом с Лемоузом и обнимал его за плечи.
– Где я могу его найти?
Она покачал головой:
– Понятия не имею. Эти фотографии были сделаны довольно давно, и я совершенно не представляю, где он сейчас. Думаю, это какой-то профессор, задержанный полицией после событий 11 сентября. Это было прошлой осенью. Он приходил пару раз на наши митинги, но с тех пор я ничего о нем не слышал. Я вообще ничего не знаю об этом человеке.
– Очень плохо, Лемоуз. Так дело не пойдет.
– Я действительно не знаю, где он сейчас, – повторил он. – Это чистая правда, лейтенант. Если не ошибаюсь, он приехал откуда-то с севера, то ли из Сиэтла, то ли из Юджина. Какое-то время он околачивался с нами, а потом ему все это надоело, и он исчез.
Я впервые поверила Лемоузу.
– Какая у него тогда была фамилия?
– Точно не помню, но не Хардуэй. Что-то вроде Малколма. Да, кажется, он представился как Деннис Малколм. Но я не знаю, где он сейчас. Даже представить себе не могу.
Мне нравилось видеть, как таяло былое превосходство, которое Лемоуз демонстрировал по отношению ко мне. Теперь он был более покладистым и сговорчивым.
– Хорошо, тогда скажите мне еще одну вещь, но только это между нами.
Лемоуз кивнул:
– Разумеется.
– Вам что-нибудь известно о человеке по имени Огаст Спайс?
Лемоуз растерянно заморгал и густо покраснел. Я никогда еще не упоминала это имя в разговоре с ним, и он выдал себя с головой. Я сразу поняла, что он его знает. Это было видно по его лицу.
– Послушайте, Лемоуз, вы должны рассказать мне все, что вам известно об Огасте Спайсе.
Глава 74
– Вы когда-нибудь слышали о Хэймаркетской бойне? – спросил он меня так, словно я была одной из его студенток.
– Вы имеете в виду те давние события в Чикаго? – уточнила я.
– Да, именно их, – кивнул Лемоуз. – Очень хорошо. Так вот, на этой площади до сих пор стоит памятник трагедии, которая произошла там первого мая 1886 года. В тот день на Мичиган-авеню прошла грандиозная рабочая демонстрация, самая крупная за всю историю Соединенных Штатов. Там собралось более восьмидесяти тысяч рабочих, женщин и детей. Именно поэтому во многих странах мира этот день до сих пор отмечается как официальный праздник солидарности трудящихся. – Он сделал многозначительную паузу, а потом быстро добавил: – Везде, но только не в Соединенных Штатах.
– Ближе к делу, – недовольно поморщилась я. – Политика меня сейчас не интересует.
– Эта демонстрация была мирной, – продолжал Лемоуз, – и в течение двух дней число бастующих и демонстрантов росло. А на третий день полиция открыла по ним огонь и убила двоих рабочих. На следующий день еще больше рабочих вышли на демонстрацию, которая проводилась на площади Хэймаркет и прилегающих к ней улицах. Рабочие выступили с резкими заявлениями и потребовали соблюдения своих прав. Правительство было напугано размахом забастовочного движения и приказало мэру Чикаго разогнать толпу. Сто семьдесят шесть чикагских полицейских окружили площадь и начали избивать бастующих дубинками. А потом полиция открыла огонь. Когда дым рассеялся, на земле лежали тела семерых полицейских и четырех демонстрантов. Они были мертвы.
Лемоуз остановился и посмотрел в окно.
– Полиции требовались козлы отпущения, поэтому они арестовали восьмерых лидеров рабочего движения, причем даже тех, которых в тот день не было на площади.
– К чему вы все это мне рассказываете? – не выдержала я.
– Одним из них был школьный учитель по имени Огаст Спайс, – продолжил Лемоуз. Их приговорили к смертной казни и повесили. А позже выяснилось, что Огаст Спайс не принимал участия в демонстрациях и даже не был на площади в тот роковой день. Стоя на эшафоте, он сказал своим палачам: "Если вы думаете, что наша казнь может остановить рабочее движение, делайте свое грязное дело, но помните, что земля горит под вашими ногами. Да будет услышан голос народа". – Лемоуз замолк и взглянул на меня. – Этот эпизод не нашел отражения в истории вашей страны, лейтенант, но он всегда вдохновлял последователей этого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38