К счастью для нас.
Она помолчала, доставая сигарету.
– Если только не появится придурок вроде тебя, Стэнли, и не накроется все наше счастье.
Никки прикурила, зажав зажигалку дрожащими пальцами.
– Я миллион раз репетировала слова, которые собиралась тебе сказать, сукин ты сын. Что я скажу, когда наконец доберусь до тебя. А теперь нет уже никакой долбаной разницы, скажу я их или нет. – Покачав головой, она невесело фыркнула.
– Но я все-таки скажу кое-что. На самом деле ее звали Джанет, а не Женевьева, и... люди любили ее. Она была хорошим человеком. Ей нравились веселые диско-ритмы, она обожала ходить по магазинам, а еще она любила старые машины пятидесятых и пить пиво, и она вовсе не была дурацким трофеем, который ты засунул в коробку из-под ботинок после того, как убил ее, больная ты скотина!
Одно из глазных яблок Стэна свешивалось из глазницы. И нелепо закачалось на щеке, когда он вздрогнул от ее крика.
– Убейте меня... – пролепетал Стэнли.
– Всего-то?Нет проблем, мать твою!
Схватив резак, она занесла его над головой.
Прежде, чем она могла опустить орудие, Следователь перехватил ее руку.
– Нет.
В ярости Никки развернулась к нему:
– Какого еще хрена? Ты сказал, что закончил с ним!
– Так и есть. Но я не могу позволить тебе сделать это.
Слезы гнева и скорби омыли лицо Никки.
– Он убил мою подругу, черт тебя возьми!
– Знаю. Но мы заключили договор, согласившись работать вместе. Ты берешь на себя одну часть риска, я – другую.
Она свирепо уставилась на него, но затем разжала пальцы, выпуская резак.
– На твоих руках не должно быть крови, Никки. Даже его крови.
– Ладно, ладно. – Она смотрела прямо в глаза Следователю. – Но теперь... я хочу видеть.
Следователь удерживал ее взгляд, не меняясь в лице.
– Хорошо.
Без всякого предупреждения он повернулся и с силой всадил резак в череп Стэнли.
* * *
Даймунд и Фимби подъехали к дому Стэнли в пятнадцать минут четвертого. В конце тупика сгрудились три полицейских автомобиля, фургончик коронера и передвижной телетранслятор. На дальней стороне улицы стояли соседи, сбившиеся вместе, маленькой нервной группкой.
Даймунд был старшим детективом. До выхода на пенсию ему оставалось совсем ничего, он был высок и неуклюж, тонкие седые волосы, по обыкновению, зачесаны назад.
Фимби подчинялся ему. Его тело и лицо напоминали формой грушу, над мясистой челюстью нависали усы подковкой, цвета перца пополам с солью. На обоих – отсвечивавшие медью пальто и шляпы – не столько стиля ради, сколько для защиты от дождичка, вечно моросившего в Сиэтле.
– Наверняка это он, – проговорил Даймунд, едва они прошли в дом, сверкнув жетонами перед лицом охранявшего дверь патрульного.
– Да ничего подобного, – ответил Фимби.
– Должно быть, он.
– Этого просто не может быть.
Войдя в кухню, они увидели тело. И, замерев, с секунду впитывали увиденное.
– О'кей, – произнес Фимби. – Это и впрямь он.
– Ну еще бы.
Даймунд нагнулся, чтобы поближе взглянуть на труп, пока Фимби привычно натягивал резиновые перчатки.
– Точно, он. Следователь, – вздохнул Даймунд. Фимби поднял одну из пяти магнитофонных кассет, аккуратной стопочкой сложенных на столе.
– Четыре записаны полностью, – отметил Фимби. – По девяносто минут каждая. Шесть часов.
– Единственная его черта, о которой нам известно, это методичность.
Еще один патрульный с бледным лицом вошел на кухню, старательно избегая смотреть на то, что осталось от Стэнли.
– Детектив? Мы нашли второй труп.
Они последовали за ним в дальнюю комнату, где полицейский фотограф уже колдовал над распахнутым настежь холодильником. Даймунд и Фимби заглянули внутрь.
Тело было юным, обнаженным, женским. Ей перерезали горло.
– Не хватает правой руки, – сказал Фимби.
– Не очень-то похоже на стиль Следователя, верно? Наверное, тот мужик в кухне постарался... Думаю, узнаем точно, прослушав записи.
– Детектив? – позвал патрульный. Он был молод, с оспинами на щеках и с коротким ежиком светлых волос на голове. – Почему вы называете его Следователем?
– Ты что, газет не читаешь? – удивился Даймунд.
* * *
ГРОЗА СЕРИЙНЫХ УБИЙЦ НАНОСИТ НОВЫЙ УДАР!
"УИКЛИ УОРЛД НЬЮС", 4 июня 1999 г. – Сиэтл, Вашингтон.
Самозваный член "комитета бдительности", известный как Следователь (так его окрестили потому, что он раскрывает оставшиеся нераскрытыми дела об убийствах), на этой неделе вновь напомнил о себе, положив конец кровавому списку очередного маньяка – Стэнли Дюпреи, которого полиция называет убийцей восьми местных проституток. Об обстоятельствах смерти самого Дюпреи ничего не сообщается, хотя утверждают, что в момент обнаружения его тело пребывало в столь же плачевном состоянии, как и тела других жертв Следователя.
Смерть Дюпреи стала уже четвертой в ряду убийств, совершенных Следователем, с присущей ему жестокостью воздающим по заслугам серийным убийцам. Полиция по обе стороны границы США и Канады пока пребывает в растерянности относительно личности подозреваемого, о которой у властей в лучшем случае имеются лишь самые смутные догадки.
Некоторые источники утверждают, что полиция не особенно стремится найти и обезвредить Следователя. "Черт, да зачем нам это надо? – говорит офицер полиции, просивший не называть его имя. – Он помогает нам выполнять нашу работу. Зачем же тратить деньги налогоплательщиков на то, чтобы остановить человека, который делает то, что нам не под силу? Многие из нас сожалеют, что мы самине можем действовать его методами. Вместо того чтобы тратить миллионы на этих недоносков – ловить их, судить и содержать в заключении, – этот парень сразу карает их той смертью, которой они заслуживают".
Вопрос лишь в том, как ему это удается. Неужели полиция, со всеми доступными ей ресурсами, настолько некомпетентна, что превзойти ее способен и целеустремленный одиночка, причем уже четырежды? Или же истина еще неприятнее? Не является ли Следователь одним из бывших служителей закона, наплевавшим на этот закон полицейским, решившим взять орудие воздаяния в собственные руки?
По мнению некоторых, это объясняет не только неохоту, с которой полиция ведет поиски Следователя, но также и его поразительную способность находить свои жертвы. Если он обладает доступом к полицейским архивам, то у него на руках должен быть целый список подозреваемых. Ему остается лишь выбирать.
До сих пор Следователь нес смерть лишь достойным всяческого порицания убийцам. Но даже полиция совершает порой ошибки; что, если такую ошибку совершит сам Следователь?
Каждому из нас остается только уповать на то, что наших имен нет в его "черном списке".
* * *
Чарли Холлоуэй откинулся, зевая, на спинку кресла; денек выдался долгим. Взгляд Чарли упал на его собственный портрет, висевший на стене напротив рабочего стола, и он задумался, сколько еще времени пройдет, прежде чем его лицо перестанет напоминать запечатленные там черты. Конечно, заменяющая нос большущая картофелина останется с ним до конца, но волосы – пышная шевелюра на портрете – уже изрядно поредели и не могут похвастать таким иссиня-черным цветом. Лицо утяжелялось с течением лет, а голубые глаза (которые всегда были самой привлекательной чертой Чарли, как однажды заметила его мать) в последнее время все чаще прятались за стеклами очков.
– Все-таки жаль, художник, написавший портрет Дориана Грея, не один из моих клиентов, – сокрушенно вздохнул Чарли. – С другой стороны, это полотно когда-нибудь будет стоить кучу денег...
Его фантазии грубо прервал телефонный звонок.
– Привет, Чарли Холлоуэй на проводе.
– Чарли.
– Джек? Эй, а я только что вспоминал о тебе. – Голос Чарли немного притих, нисходя с приподнятого дружеского тона до озабоченного. – Как ты?
– Я... Не знаю. Все в порядке, наверное.
– Давненько от тебя не было весточек. Чем-то был занят?
– Да. Занят, вот именно.
– Работал, надеюсь?
– Не совсем.
– А... Вот это скверно, – проговорил Чарли, качая головой. – Знаешь, не хочу тебя подталкивать, Джек, но...
– Прошло уже три года. Нужно двигаться дальше.
Вздохнув, Чарли потер переносицу.
– Нет, я не об этом. Произошла кошмарная трагедия, Джек, и это случилось не только с ними, это случилось и с тобой тоже. Я не пытаюсь свести все к банальностям или кормить тебя всеми этими новомодными баснями о внутреннем мире...
Вошел секретарь с папкой под мышкой. Фальми считал себя готом; он был тощ как щепка, его черные как смоль волосы были подстрижены колючими клочьями, а кожа своим цветом напоминала ванильное мороженое. Глаза Фальми подводил черным карандашом, а по шее к уху тянулась татуировка – замысловатый кельтский орнамент. Чарли в жизни не видел на своем секретаре одежды любого другого цвета, кроме черного – или, в крайнем случае, серебристого. Сегодня это черные джинсы, черная футболка и проклепанные кожаные перчатки по локоть.
– Чарли? – позвал секретарь высоким, с гнусавинкой голосом.
– Секунду, Джек. Что там еще?
– Подпишись под этим манифестом.
Раздраженно хмыкнув, Чарли взял протянутую папку с бумажкой на зажиме и поставил росчерк. Для истинного гота Фальми был чересчур повернут на анальной тематике, но вместе с тем поразительно педантичен, и Чарли это ценил. Он протянул папку обратно, и Фальми выскользнул из кабинета.
– Извини, Джек. Я хотел сказать, что боль, которую ты носишь в себе... ну, это нечто настоящее. У нее есть вес, глубина, а еще она ядовита. Если не удастся найти способ избавиться от нее, она сожрет тебя заживо.
– Тебе бы книги писать, Чарли.
Чарли хохотнул.
– Спасибо, но все свои творческие способности я посвящаю художникам вроде тебя. Я счастлив сбывать ваши творения, оставляя себе небольшой процент.
– Ну, значит, ты не слишком уж счастлив. Моих творений не так уж и много, верно ведь?
– Слушай, я совсем не об этом... Мне просто кажется, ты почувствовал бы себя лучше, если бы мог вернуться к работе, вот и все. Даже не думай о коммерческой стороне дела. Делай это не ради денег, а ради себя самого.
– Терапия искусством.
– Почему бы и нет? Стоит попробовать.
– Спасибо, Чарли... но я уже занялся самолечением. Методика довольно радикальная, но, похоже, помогает.
– Да? Ну что ж, был бы результат. Это главное.
– Я подумывал заглянуть к тебе.
– Отличная новость, Джек. В любое удобное время.
– Пока что мое расписание несколько... туманно. Позвоню, когда прояснится.
– Непременно.
– Мы еще поговорим, Чарли. Потом.
– Надеюсь, ждать не слишком долго.
Джек повесил трубку. Опустив свою, Чарли вновь уставился на портрет, написанный для него Джеком. Сдвинул брови.
* * *
– Ты готов? – спросила Никки.
– Да, – ответил Следователь, отодвигая телефонный аппарат. – Я готов.
Искусство как терапия. Было бы все так просто.
Другое дело – терапия как искусство...
* * *
ИНТЕРЛЮДИЯ
Дорогой Дневник!
Я, Фиона Стэдмен, окончательно пришла к выводу: я люблю дядю Рика.
Ну ладно, может, и не люблю, но влюблена наверняка, и не слабо. Ему двадцать четыре, на десять лет больше, чем мне, но мой папа на десяток лет старше моей Л4амы, так что это не такая ужбольшая проблема. И никто-никто на свете не понимает меня так, как он.
Честно говоря, никто дажене пытался. Папа допоздна на работе, а мама вечно занята своей благотворительностью и так из-за этого нервничает, что все время словно бы не в духе. Про моих так называемыхподружек можно вообще не вспоминать; они уже дразнят меня– дескать, «дядюшка что надо»... Знали бы они, что ядействительно чувствую.
Стало быть, поплакаться я могу только в одну жилетку– электронную, да еще и с таким дурацким именем в придачу: «Дорогой Дневник». Не обижайся, но мне оно давно осточертело, больно уж корявое... Ничего, если я стану называть тебя как-нибудь по-другому?
Так-так. Как насчет «Электра»? Подходит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Она помолчала, доставая сигарету.
– Если только не появится придурок вроде тебя, Стэнли, и не накроется все наше счастье.
Никки прикурила, зажав зажигалку дрожащими пальцами.
– Я миллион раз репетировала слова, которые собиралась тебе сказать, сукин ты сын. Что я скажу, когда наконец доберусь до тебя. А теперь нет уже никакой долбаной разницы, скажу я их или нет. – Покачав головой, она невесело фыркнула.
– Но я все-таки скажу кое-что. На самом деле ее звали Джанет, а не Женевьева, и... люди любили ее. Она была хорошим человеком. Ей нравились веселые диско-ритмы, она обожала ходить по магазинам, а еще она любила старые машины пятидесятых и пить пиво, и она вовсе не была дурацким трофеем, который ты засунул в коробку из-под ботинок после того, как убил ее, больная ты скотина!
Одно из глазных яблок Стэна свешивалось из глазницы. И нелепо закачалось на щеке, когда он вздрогнул от ее крика.
– Убейте меня... – пролепетал Стэнли.
– Всего-то?Нет проблем, мать твою!
Схватив резак, она занесла его над головой.
Прежде, чем она могла опустить орудие, Следователь перехватил ее руку.
– Нет.
В ярости Никки развернулась к нему:
– Какого еще хрена? Ты сказал, что закончил с ним!
– Так и есть. Но я не могу позволить тебе сделать это.
Слезы гнева и скорби омыли лицо Никки.
– Он убил мою подругу, черт тебя возьми!
– Знаю. Но мы заключили договор, согласившись работать вместе. Ты берешь на себя одну часть риска, я – другую.
Она свирепо уставилась на него, но затем разжала пальцы, выпуская резак.
– На твоих руках не должно быть крови, Никки. Даже его крови.
– Ладно, ладно. – Она смотрела прямо в глаза Следователю. – Но теперь... я хочу видеть.
Следователь удерживал ее взгляд, не меняясь в лице.
– Хорошо.
Без всякого предупреждения он повернулся и с силой всадил резак в череп Стэнли.
* * *
Даймунд и Фимби подъехали к дому Стэнли в пятнадцать минут четвертого. В конце тупика сгрудились три полицейских автомобиля, фургончик коронера и передвижной телетранслятор. На дальней стороне улицы стояли соседи, сбившиеся вместе, маленькой нервной группкой.
Даймунд был старшим детективом. До выхода на пенсию ему оставалось совсем ничего, он был высок и неуклюж, тонкие седые волосы, по обыкновению, зачесаны назад.
Фимби подчинялся ему. Его тело и лицо напоминали формой грушу, над мясистой челюстью нависали усы подковкой, цвета перца пополам с солью. На обоих – отсвечивавшие медью пальто и шляпы – не столько стиля ради, сколько для защиты от дождичка, вечно моросившего в Сиэтле.
– Наверняка это он, – проговорил Даймунд, едва они прошли в дом, сверкнув жетонами перед лицом охранявшего дверь патрульного.
– Да ничего подобного, – ответил Фимби.
– Должно быть, он.
– Этого просто не может быть.
Войдя в кухню, они увидели тело. И, замерев, с секунду впитывали увиденное.
– О'кей, – произнес Фимби. – Это и впрямь он.
– Ну еще бы.
Даймунд нагнулся, чтобы поближе взглянуть на труп, пока Фимби привычно натягивал резиновые перчатки.
– Точно, он. Следователь, – вздохнул Даймунд. Фимби поднял одну из пяти магнитофонных кассет, аккуратной стопочкой сложенных на столе.
– Четыре записаны полностью, – отметил Фимби. – По девяносто минут каждая. Шесть часов.
– Единственная его черта, о которой нам известно, это методичность.
Еще один патрульный с бледным лицом вошел на кухню, старательно избегая смотреть на то, что осталось от Стэнли.
– Детектив? Мы нашли второй труп.
Они последовали за ним в дальнюю комнату, где полицейский фотограф уже колдовал над распахнутым настежь холодильником. Даймунд и Фимби заглянули внутрь.
Тело было юным, обнаженным, женским. Ей перерезали горло.
– Не хватает правой руки, – сказал Фимби.
– Не очень-то похоже на стиль Следователя, верно? Наверное, тот мужик в кухне постарался... Думаю, узнаем точно, прослушав записи.
– Детектив? – позвал патрульный. Он был молод, с оспинами на щеках и с коротким ежиком светлых волос на голове. – Почему вы называете его Следователем?
– Ты что, газет не читаешь? – удивился Даймунд.
* * *
ГРОЗА СЕРИЙНЫХ УБИЙЦ НАНОСИТ НОВЫЙ УДАР!
"УИКЛИ УОРЛД НЬЮС", 4 июня 1999 г. – Сиэтл, Вашингтон.
Самозваный член "комитета бдительности", известный как Следователь (так его окрестили потому, что он раскрывает оставшиеся нераскрытыми дела об убийствах), на этой неделе вновь напомнил о себе, положив конец кровавому списку очередного маньяка – Стэнли Дюпреи, которого полиция называет убийцей восьми местных проституток. Об обстоятельствах смерти самого Дюпреи ничего не сообщается, хотя утверждают, что в момент обнаружения его тело пребывало в столь же плачевном состоянии, как и тела других жертв Следователя.
Смерть Дюпреи стала уже четвертой в ряду убийств, совершенных Следователем, с присущей ему жестокостью воздающим по заслугам серийным убийцам. Полиция по обе стороны границы США и Канады пока пребывает в растерянности относительно личности подозреваемого, о которой у властей в лучшем случае имеются лишь самые смутные догадки.
Некоторые источники утверждают, что полиция не особенно стремится найти и обезвредить Следователя. "Черт, да зачем нам это надо? – говорит офицер полиции, просивший не называть его имя. – Он помогает нам выполнять нашу работу. Зачем же тратить деньги налогоплательщиков на то, чтобы остановить человека, который делает то, что нам не под силу? Многие из нас сожалеют, что мы самине можем действовать его методами. Вместо того чтобы тратить миллионы на этих недоносков – ловить их, судить и содержать в заключении, – этот парень сразу карает их той смертью, которой они заслуживают".
Вопрос лишь в том, как ему это удается. Неужели полиция, со всеми доступными ей ресурсами, настолько некомпетентна, что превзойти ее способен и целеустремленный одиночка, причем уже четырежды? Или же истина еще неприятнее? Не является ли Следователь одним из бывших служителей закона, наплевавшим на этот закон полицейским, решившим взять орудие воздаяния в собственные руки?
По мнению некоторых, это объясняет не только неохоту, с которой полиция ведет поиски Следователя, но также и его поразительную способность находить свои жертвы. Если он обладает доступом к полицейским архивам, то у него на руках должен быть целый список подозреваемых. Ему остается лишь выбирать.
До сих пор Следователь нес смерть лишь достойным всяческого порицания убийцам. Но даже полиция совершает порой ошибки; что, если такую ошибку совершит сам Следователь?
Каждому из нас остается только уповать на то, что наших имен нет в его "черном списке".
* * *
Чарли Холлоуэй откинулся, зевая, на спинку кресла; денек выдался долгим. Взгляд Чарли упал на его собственный портрет, висевший на стене напротив рабочего стола, и он задумался, сколько еще времени пройдет, прежде чем его лицо перестанет напоминать запечатленные там черты. Конечно, заменяющая нос большущая картофелина останется с ним до конца, но волосы – пышная шевелюра на портрете – уже изрядно поредели и не могут похвастать таким иссиня-черным цветом. Лицо утяжелялось с течением лет, а голубые глаза (которые всегда были самой привлекательной чертой Чарли, как однажды заметила его мать) в последнее время все чаще прятались за стеклами очков.
– Все-таки жаль, художник, написавший портрет Дориана Грея, не один из моих клиентов, – сокрушенно вздохнул Чарли. – С другой стороны, это полотно когда-нибудь будет стоить кучу денег...
Его фантазии грубо прервал телефонный звонок.
– Привет, Чарли Холлоуэй на проводе.
– Чарли.
– Джек? Эй, а я только что вспоминал о тебе. – Голос Чарли немного притих, нисходя с приподнятого дружеского тона до озабоченного. – Как ты?
– Я... Не знаю. Все в порядке, наверное.
– Давненько от тебя не было весточек. Чем-то был занят?
– Да. Занят, вот именно.
– Работал, надеюсь?
– Не совсем.
– А... Вот это скверно, – проговорил Чарли, качая головой. – Знаешь, не хочу тебя подталкивать, Джек, но...
– Прошло уже три года. Нужно двигаться дальше.
Вздохнув, Чарли потер переносицу.
– Нет, я не об этом. Произошла кошмарная трагедия, Джек, и это случилось не только с ними, это случилось и с тобой тоже. Я не пытаюсь свести все к банальностям или кормить тебя всеми этими новомодными баснями о внутреннем мире...
Вошел секретарь с папкой под мышкой. Фальми считал себя готом; он был тощ как щепка, его черные как смоль волосы были подстрижены колючими клочьями, а кожа своим цветом напоминала ванильное мороженое. Глаза Фальми подводил черным карандашом, а по шее к уху тянулась татуировка – замысловатый кельтский орнамент. Чарли в жизни не видел на своем секретаре одежды любого другого цвета, кроме черного – или, в крайнем случае, серебристого. Сегодня это черные джинсы, черная футболка и проклепанные кожаные перчатки по локоть.
– Чарли? – позвал секретарь высоким, с гнусавинкой голосом.
– Секунду, Джек. Что там еще?
– Подпишись под этим манифестом.
Раздраженно хмыкнув, Чарли взял протянутую папку с бумажкой на зажиме и поставил росчерк. Для истинного гота Фальми был чересчур повернут на анальной тематике, но вместе с тем поразительно педантичен, и Чарли это ценил. Он протянул папку обратно, и Фальми выскользнул из кабинета.
– Извини, Джек. Я хотел сказать, что боль, которую ты носишь в себе... ну, это нечто настоящее. У нее есть вес, глубина, а еще она ядовита. Если не удастся найти способ избавиться от нее, она сожрет тебя заживо.
– Тебе бы книги писать, Чарли.
Чарли хохотнул.
– Спасибо, но все свои творческие способности я посвящаю художникам вроде тебя. Я счастлив сбывать ваши творения, оставляя себе небольшой процент.
– Ну, значит, ты не слишком уж счастлив. Моих творений не так уж и много, верно ведь?
– Слушай, я совсем не об этом... Мне просто кажется, ты почувствовал бы себя лучше, если бы мог вернуться к работе, вот и все. Даже не думай о коммерческой стороне дела. Делай это не ради денег, а ради себя самого.
– Терапия искусством.
– Почему бы и нет? Стоит попробовать.
– Спасибо, Чарли... но я уже занялся самолечением. Методика довольно радикальная, но, похоже, помогает.
– Да? Ну что ж, был бы результат. Это главное.
– Я подумывал заглянуть к тебе.
– Отличная новость, Джек. В любое удобное время.
– Пока что мое расписание несколько... туманно. Позвоню, когда прояснится.
– Непременно.
– Мы еще поговорим, Чарли. Потом.
– Надеюсь, ждать не слишком долго.
Джек повесил трубку. Опустив свою, Чарли вновь уставился на портрет, написанный для него Джеком. Сдвинул брови.
* * *
– Ты готов? – спросила Никки.
– Да, – ответил Следователь, отодвигая телефонный аппарат. – Я готов.
Искусство как терапия. Было бы все так просто.
Другое дело – терапия как искусство...
* * *
ИНТЕРЛЮДИЯ
Дорогой Дневник!
Я, Фиона Стэдмен, окончательно пришла к выводу: я люблю дядю Рика.
Ну ладно, может, и не люблю, но влюблена наверняка, и не слабо. Ему двадцать четыре, на десять лет больше, чем мне, но мой папа на десяток лет старше моей Л4амы, так что это не такая ужбольшая проблема. И никто-никто на свете не понимает меня так, как он.
Честно говоря, никто дажене пытался. Папа допоздна на работе, а мама вечно занята своей благотворительностью и так из-за этого нервничает, что все время словно бы не в духе. Про моих так называемыхподружек можно вообще не вспоминать; они уже дразнят меня– дескать, «дядюшка что надо»... Знали бы они, что ядействительно чувствую.
Стало быть, поплакаться я могу только в одну жилетку– электронную, да еще и с таким дурацким именем в придачу: «Дорогой Дневник». Не обижайся, но мне оно давно осточертело, больно уж корявое... Ничего, если я стану называть тебя как-нибудь по-другому?
Так-так. Как насчет «Электра»? Подходит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48