Узкие незастекленные окна позволяли во всех подробностях разглядеть внутренний двор, четыре одинаковых газона, окаймлявших его, четыре пересекавшиеся в центре дорожки, в самом средоточии дворика– статую Генриха Тюдора, а в углу возле церкви– колокольню со слегка поржавевшим шпилем.
– Это отделение гуманитарных наук, – пояснил Чаз, приветствуя взмахом руки трех пробегавших мимо мальчишек и одну девочку. Они громко стучали подошвами по мощеному полу.
– Пятое опоздание– две недели без отпуска, верно? – прокричал он им вслед.
– Пошел ты, Квилтер! – огрызнулся кто-то из них.
Чаз беззлобно усмехнулся.
– Старшеклассники не проявляют уважения к префекту, – поделился он своим опытом с Линли. По-видимому, он не рассчитывал получить какой-то ответ на это признание – пошел себе дальше, приостанавливаясь порой у того или иного окна, чтобы показать архитектурный план здания.
Двор окружало четыре корпуса. Чаз по очереди указывал детективам каждый корпус, поясняя заодно его назначение. Часовня примыкала к главному входу в школу с восточной стороны, а далее в восточной части здания располагались административные помещения: комната казначея, комната швейцара, кабинет директора и кабинеты его секретарей, а также конференц-зал, где заседал совет попечителей и совет префектов школы. В южном корпусе располагалась библиотека – когда-то это была огромная аудитория, предназначенная для первых сорока пяти учеников, набранных Бредгар Чэмберс, учительская, где сотрудники обедали и отдыхали (у каждого из них был там же личный ящик для почты), и кухня. В западном крыле к классам гуманитарного отделения примыкала ученическая столовая, а северный корпус, по галерее которого они шли, служил приютом для музыкальных занятий. Выше, на вторых этажах всех четырех корпусов – они соединялись коридорами у них над головой – размещались английские классы, классы социальных наук, искусства и иностранных языков.
– Больше в главном здании ничего нет, – завершил свой рассказ Чаз. – Театральные и танцевальные классы, компьютерный центр, математика, лаборатории, спортзалы и больница – все это в других помещениях.
– А где общежития мальчиков и девочек? Чаз скорчил хитрую рожу и потер запястьем правый висок, точно прихорашиваясь.
– Их разделяет главное здание. Девочки на южной стороне, мальчики на северной.
– А если эти крайности сойдутся? – поинтересовался Линли. Хотелось бы знать, как современные частные школы, от пущего либерализма отворившие свои двери перед девушками, решают нелегкую проблему постоянного соседства пансионеров противоположных полов.
Чаз смигнул, поправил очки в золотой оправе.
– Думаю, вы и сами знаете, сэр, или, во всяком случае, догадываетесь.
Это означает исключение – и никаких вопросов.
– Крепко сказано! – проворчала Хейверс.
– Но так оно и есть. – И Чаз торжественно процитировал: – «Истинный бредгарианец никогда не допустит сколько-нибудь непристойного поведения в области секса». Устав школы, страница двадцать три. Все первым делом открывают эту страницу и вздыхают над ней. Предаются мечтам. – Все еще усмехаясь, юноша раскрыл перед гостями дверь и пригласил их пройти в короткий коридор, выглядевший поновее, чем другие части здания. – Мы пройдем насквозь через спортзал. Так мы сразу попадем в «Эреб-хаус». Спальня Мэттью Уотли там.
Они вошли в спортивный зал, очевидно сравнительно недавно пристроенный к школе, и нарушили ход урока гимнастики, проходившего в западном крыле этого здания. Ребята – все как на подбор ученики младших классов– разом обернулись лицом к детективам и безмолвно уставились на них. Выглядело это по меньшей мере странно. Почему эти дети не переговариваются, не подмигивают друг другу, даже локтем соседа не подтолкнут? Они же еще совсем юные, им едва сравнялось тринадцать лет, однако никто из них не проявлял неусидчивости, избытка энергии, столь характерного для этого возраста. Все они покорно взирали на Линли. Тренер, молодой парень в гимнастических шортах и свитере, тщетно взывал: «Мальчики! Мальчики!»– никто его не слушал. Линли отчетливо ощутил, как вся команда испустила дружный вздох облегчения, когда, следуя за Чазом Квилтером, они с Хейверс вышли из спортзала и двинулись дальше, в северный флигель школы.
Усыпанная гравием дорожка бежала мимо математического корпуса, вилась по поляне среди маленькой, но отрадной глазу березовой рощи, и привела к предназначенному для учеников входу в «Эреб-хаус». «Эреб-хаус», как и остальные строения, был возведен из хэмского камня теплого медового оттенка и покрыт черепицей, здесь также отсутствовали вьющиеся растения, за исключением одинокого ломоноса, свисавшего над запертой Дверью с восточного торца здания.
– Квартира учителя, – пояснил Чаз, подметив, куда смотрит Линли. – Там живет мистер Корнтел. А спальни третьеклассников здесь. – Он распахнул дверь и вошел внутрь.
Для Линли этот шаг означал шаг в прошлое. Вестибюль заметно отличался от вестибюля его родного итонского общежития, но запахи были все те же: молоко, скисшее в так и не вымытой бутылке, подгоревший гренок, забытый в чьем-то тостере, грязная одежда, пропитанная потом, нагревшаяся на раскаленной печке, – вся эта вонь годами и десятилетиями въедалась в деревянные панели, полы и потолок. Даже когда мальчики разъезжались по домам на праздники и каникулы, этот запах упорно сохранялся.
«Эреб-хаус» был одним из старейших общежитий – об этом свидетельствовали когда-то великолепные панели золотистого дуба, поднимавшиеся в вестибюле от пола до самого потолка. За многие годы золото выцвело, а поколения школьников, отнюдь не способных ценить что-либо только за древность, приложили немало собственных усилий к окончательному уничтожению этой роскоши – панели были во вмятинах, царапинах и трещинах.
Немногочисленные предметы мебели были не в лучшем состоянии. К одной стене прислонялся длинный и узкий обеденный стол, куда, по-видимому, сгружалась почта. Десятки лет школьники бросали на него чемоданы и рюкзаки, большие коробки, книги, полученные из дома посылки, в результате чего стол весь покрылся шрамами, точно ветеран многих сражений. Рядом стояли два кресла, испещренные пятнами, давно лишившиеся подушек. Между креслами на стене висел телефон-автомат, а на панели вокруг него было нацарапано множество имен и номеров телефонов. Единственным украшением холла можно было счесть знамя общежития, которое заботливо убрали под стекло. Знамя тоже знавало лучшие дни, теперь же оно износилось до прозрачности, так что почти невозможно было рассмотреть старинную вышивку.
– Тут изображен Эреб<Эреб (лат. Егеbus), в мифологии – порожденная Хаосом подземная тьма; часто употребляется в смысле подземного царства. Эреб и Никта (Ночь) породили Эфир (Небо) и Гемеру (День).>, – пояснил Чаз, когда Линли и Хейверс склонились над этой святыней. – Первобытная тьма, поднимающаяся из хаоса. Брат Ночи, отец Неба и светлого Дня. Боюсь, теперь этого уже не разглядишь. Знамя совсем выцвело.
– Ты изучаешь классические дисциплины? – поинтересовался Линли.
– Химию, биологию, английский, – перечислил Чаз. – Нам всем полагается знать, что означают названия общежитий. Традиция.
– Как называются другие пансионы?
– «Мопс», «Ион», «Калхас», «Эйрена» и «Галатея»<Мопс (лат. Морsus) – в греческой мифологии знаменитый прорицатель, внук Тиресия, победивший в состязании прорицателя Калхаса; Ион – мифический прародитель понийцев. Тайно покинутый матерью, был перенесен Гермесом в Дельфы, где был впоследствии найден ею благодаря Дельфийскому оракулу; Калхас – греческий прорицатель, предсказавший ход и продолжительность Троянской войны и придумавший хитрость с деревянным конем; Эйрена (греч. Еiгеnе – мир) – богиня мира; Галатея – нереида, речная нимфа, в которую был влюблен циклоп Полифем.>.
– Интересный выбор, если вспомнить все мифологические аллюзии. Полагаю, последние два дома предназначены для девочек?
– Да. Сам я живу в «Ионе».
– Сын афинской царевны Креусы и Аполлона? Да, тоже интересное предание.
Очки Чаза снова сползли на нос. Он подтолкнул их на место, улыбнулся и сказал:
– Третьеклассники живут этажом выше. Вот лестница. – Он начал подниматься. Линли и Хейверс оставалось только последовать за ним.
На втором этаже не было ни души. Детективы прошли по узкому коридору, ступая по истертому коричневому линолеуму, вдоль стен, покрытых казенной серовато-зеленой краской. Пахло сыростью, потом. Под потолком тянулись трубы, затем, изогнувшись вдоль стен, они спускались в отверстие в полу. По обе стороны коридора виднелись двери, закрытые, но незапертые.
Чаз остановился перед третьей дверью слева, постучал, назвался: «Квилтер» – и плечом приоткрыл ее. Быстро заглянув внутрь, он вздохнул: «Господи», – и обернулся к Линли и Хейверс. По лицу юноши они сразу заподозрили, что там что-то неладно. Чаз постарался скрыть смущение преувеличенной жестикуляцией:
– Вот эта спальня. Страшный беспорядок. Подумать только, чтобы мальчишки вчетвером… впрочем, смотрите сами.
Линли и Хейверс вошли, Чаз остался у дверей.
В комнате царил чудовищный беспорядок.
Книги и журналы валялись повсюду, какие-то бумаги то и дело попадались под ноги, мусорная корзина опрокинута, кровати незастелены, шкафы распахнуты, ящики переполнены, в трех из четырех альковов разбросана одежда. Либо в этом помещении недавно учинили поспешный обыск, либо префект пансиона, в чьи обязанности входит следить за тем, чтобы мальчики поддерживали должный порядок, совершенно не умеет держать в руках своих подопечных.
Линли взвешивал обе возможности. Тем временем Чаз вышел из комнаты и устремился дальше по коридору, распахивая другие двери справа я слева. Издали доносилось его негодующее бормотание. Оно послужило ответом для Линли.
– Кто префект этого пансиона, сержант? Хейверс быстро пролистала блокнот, прочла что-то, нашла еще одну страничку:
– Джон Корнтел называл его имя… Ага, вот. Брайан Бирн. Это он натворил, сэр?
– Во всяком случае, отвечать придется ему, – откликнулся Линли. – Посмотрим, что у нас тут.
Спальня была разделена на несколько отсеков с помощью выкрашенных белой краской досок, поднимавшихся от пола примерно на пять футов и тем самым обеспечивавших каждому обитателю общежития хоть некоторую укромность. В тесном пространстве каждого отсека располагалась кровать с двумя ящиками внизу, шкаф (на нем с помощью клейкой ленты закреплялась табличка с именем хозяина) и те картинки или плакаты, которые сам ученик выбирал в качестве любимого украшения или средства самоутверждения.
В этом смысле отделение Мэттью Уотли разительно отличалось от соседских. В закутке мальчика по фамилии Уэдж на стенах были наклеены рок-н-ролльные постеры, достаточно эклектическая подборка – «112», «Эуритмикс», обложка альбома «Стена» группы «Пинк Флойд», Принс по соседству с «Битлс», «Бердс» и «Питер, Пол энд Мэри». В отделении Арлена красотки позировали на пляже: блестящие от крема, облаченные в фантастические купальники тела распростерлись на песчаных дюнах или же прогибались, напрягая грудь, выставляя соски (о, Фрейд!) посреди белопенного моря. Смит-Эндрюс, живший в третьей маленькой нише этой спальни, увлекался фильмом «Чужие» и развесил по стенам отпечатки наиболее жутких кадров из этой картины. Все сцены насильственной смерти были воспроизведены в жестоких, тошнотворных подробностях. А уж сам пришелец, помесь циркулярной пилы, богомола и киборга!..
Четвертое отделение у окна принадлежало Мэттью Уотли. Он предпочел всему фотографии поездов, локомотивов, дизелей, электровозов различных стран. Линли с интересом оглядел эту коллекцию, наклеенную аккуратными рядами над кроватью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Это отделение гуманитарных наук, – пояснил Чаз, приветствуя взмахом руки трех пробегавших мимо мальчишек и одну девочку. Они громко стучали подошвами по мощеному полу.
– Пятое опоздание– две недели без отпуска, верно? – прокричал он им вслед.
– Пошел ты, Квилтер! – огрызнулся кто-то из них.
Чаз беззлобно усмехнулся.
– Старшеклассники не проявляют уважения к префекту, – поделился он своим опытом с Линли. По-видимому, он не рассчитывал получить какой-то ответ на это признание – пошел себе дальше, приостанавливаясь порой у того или иного окна, чтобы показать архитектурный план здания.
Двор окружало четыре корпуса. Чаз по очереди указывал детективам каждый корпус, поясняя заодно его назначение. Часовня примыкала к главному входу в школу с восточной стороны, а далее в восточной части здания располагались административные помещения: комната казначея, комната швейцара, кабинет директора и кабинеты его секретарей, а также конференц-зал, где заседал совет попечителей и совет префектов школы. В южном корпусе располагалась библиотека – когда-то это была огромная аудитория, предназначенная для первых сорока пяти учеников, набранных Бредгар Чэмберс, учительская, где сотрудники обедали и отдыхали (у каждого из них был там же личный ящик для почты), и кухня. В западном крыле к классам гуманитарного отделения примыкала ученическая столовая, а северный корпус, по галерее которого они шли, служил приютом для музыкальных занятий. Выше, на вторых этажах всех четырех корпусов – они соединялись коридорами у них над головой – размещались английские классы, классы социальных наук, искусства и иностранных языков.
– Больше в главном здании ничего нет, – завершил свой рассказ Чаз. – Театральные и танцевальные классы, компьютерный центр, математика, лаборатории, спортзалы и больница – все это в других помещениях.
– А где общежития мальчиков и девочек? Чаз скорчил хитрую рожу и потер запястьем правый висок, точно прихорашиваясь.
– Их разделяет главное здание. Девочки на южной стороне, мальчики на северной.
– А если эти крайности сойдутся? – поинтересовался Линли. Хотелось бы знать, как современные частные школы, от пущего либерализма отворившие свои двери перед девушками, решают нелегкую проблему постоянного соседства пансионеров противоположных полов.
Чаз смигнул, поправил очки в золотой оправе.
– Думаю, вы и сами знаете, сэр, или, во всяком случае, догадываетесь.
Это означает исключение – и никаких вопросов.
– Крепко сказано! – проворчала Хейверс.
– Но так оно и есть. – И Чаз торжественно процитировал: – «Истинный бредгарианец никогда не допустит сколько-нибудь непристойного поведения в области секса». Устав школы, страница двадцать три. Все первым делом открывают эту страницу и вздыхают над ней. Предаются мечтам. – Все еще усмехаясь, юноша раскрыл перед гостями дверь и пригласил их пройти в короткий коридор, выглядевший поновее, чем другие части здания. – Мы пройдем насквозь через спортзал. Так мы сразу попадем в «Эреб-хаус». Спальня Мэттью Уотли там.
Они вошли в спортивный зал, очевидно сравнительно недавно пристроенный к школе, и нарушили ход урока гимнастики, проходившего в западном крыле этого здания. Ребята – все как на подбор ученики младших классов– разом обернулись лицом к детективам и безмолвно уставились на них. Выглядело это по меньшей мере странно. Почему эти дети не переговариваются, не подмигивают друг другу, даже локтем соседа не подтолкнут? Они же еще совсем юные, им едва сравнялось тринадцать лет, однако никто из них не проявлял неусидчивости, избытка энергии, столь характерного для этого возраста. Все они покорно взирали на Линли. Тренер, молодой парень в гимнастических шортах и свитере, тщетно взывал: «Мальчики! Мальчики!»– никто его не слушал. Линли отчетливо ощутил, как вся команда испустила дружный вздох облегчения, когда, следуя за Чазом Квилтером, они с Хейверс вышли из спортзала и двинулись дальше, в северный флигель школы.
Усыпанная гравием дорожка бежала мимо математического корпуса, вилась по поляне среди маленькой, но отрадной глазу березовой рощи, и привела к предназначенному для учеников входу в «Эреб-хаус». «Эреб-хаус», как и остальные строения, был возведен из хэмского камня теплого медового оттенка и покрыт черепицей, здесь также отсутствовали вьющиеся растения, за исключением одинокого ломоноса, свисавшего над запертой Дверью с восточного торца здания.
– Квартира учителя, – пояснил Чаз, подметив, куда смотрит Линли. – Там живет мистер Корнтел. А спальни третьеклассников здесь. – Он распахнул дверь и вошел внутрь.
Для Линли этот шаг означал шаг в прошлое. Вестибюль заметно отличался от вестибюля его родного итонского общежития, но запахи были все те же: молоко, скисшее в так и не вымытой бутылке, подгоревший гренок, забытый в чьем-то тостере, грязная одежда, пропитанная потом, нагревшаяся на раскаленной печке, – вся эта вонь годами и десятилетиями въедалась в деревянные панели, полы и потолок. Даже когда мальчики разъезжались по домам на праздники и каникулы, этот запах упорно сохранялся.
«Эреб-хаус» был одним из старейших общежитий – об этом свидетельствовали когда-то великолепные панели золотистого дуба, поднимавшиеся в вестибюле от пола до самого потолка. За многие годы золото выцвело, а поколения школьников, отнюдь не способных ценить что-либо только за древность, приложили немало собственных усилий к окончательному уничтожению этой роскоши – панели были во вмятинах, царапинах и трещинах.
Немногочисленные предметы мебели были не в лучшем состоянии. К одной стене прислонялся длинный и узкий обеденный стол, куда, по-видимому, сгружалась почта. Десятки лет школьники бросали на него чемоданы и рюкзаки, большие коробки, книги, полученные из дома посылки, в результате чего стол весь покрылся шрамами, точно ветеран многих сражений. Рядом стояли два кресла, испещренные пятнами, давно лишившиеся подушек. Между креслами на стене висел телефон-автомат, а на панели вокруг него было нацарапано множество имен и номеров телефонов. Единственным украшением холла можно было счесть знамя общежития, которое заботливо убрали под стекло. Знамя тоже знавало лучшие дни, теперь же оно износилось до прозрачности, так что почти невозможно было рассмотреть старинную вышивку.
– Тут изображен Эреб<Эреб (лат. Егеbus), в мифологии – порожденная Хаосом подземная тьма; часто употребляется в смысле подземного царства. Эреб и Никта (Ночь) породили Эфир (Небо) и Гемеру (День).>, – пояснил Чаз, когда Линли и Хейверс склонились над этой святыней. – Первобытная тьма, поднимающаяся из хаоса. Брат Ночи, отец Неба и светлого Дня. Боюсь, теперь этого уже не разглядишь. Знамя совсем выцвело.
– Ты изучаешь классические дисциплины? – поинтересовался Линли.
– Химию, биологию, английский, – перечислил Чаз. – Нам всем полагается знать, что означают названия общежитий. Традиция.
– Как называются другие пансионы?
– «Мопс», «Ион», «Калхас», «Эйрена» и «Галатея»<Мопс (лат. Морsus) – в греческой мифологии знаменитый прорицатель, внук Тиресия, победивший в состязании прорицателя Калхаса; Ион – мифический прародитель понийцев. Тайно покинутый матерью, был перенесен Гермесом в Дельфы, где был впоследствии найден ею благодаря Дельфийскому оракулу; Калхас – греческий прорицатель, предсказавший ход и продолжительность Троянской войны и придумавший хитрость с деревянным конем; Эйрена (греч. Еiгеnе – мир) – богиня мира; Галатея – нереида, речная нимфа, в которую был влюблен циклоп Полифем.>.
– Интересный выбор, если вспомнить все мифологические аллюзии. Полагаю, последние два дома предназначены для девочек?
– Да. Сам я живу в «Ионе».
– Сын афинской царевны Креусы и Аполлона? Да, тоже интересное предание.
Очки Чаза снова сползли на нос. Он подтолкнул их на место, улыбнулся и сказал:
– Третьеклассники живут этажом выше. Вот лестница. – Он начал подниматься. Линли и Хейверс оставалось только последовать за ним.
На втором этаже не было ни души. Детективы прошли по узкому коридору, ступая по истертому коричневому линолеуму, вдоль стен, покрытых казенной серовато-зеленой краской. Пахло сыростью, потом. Под потолком тянулись трубы, затем, изогнувшись вдоль стен, они спускались в отверстие в полу. По обе стороны коридора виднелись двери, закрытые, но незапертые.
Чаз остановился перед третьей дверью слева, постучал, назвался: «Квилтер» – и плечом приоткрыл ее. Быстро заглянув внутрь, он вздохнул: «Господи», – и обернулся к Линли и Хейверс. По лицу юноши они сразу заподозрили, что там что-то неладно. Чаз постарался скрыть смущение преувеличенной жестикуляцией:
– Вот эта спальня. Страшный беспорядок. Подумать только, чтобы мальчишки вчетвером… впрочем, смотрите сами.
Линли и Хейверс вошли, Чаз остался у дверей.
В комнате царил чудовищный беспорядок.
Книги и журналы валялись повсюду, какие-то бумаги то и дело попадались под ноги, мусорная корзина опрокинута, кровати незастелены, шкафы распахнуты, ящики переполнены, в трех из четырех альковов разбросана одежда. Либо в этом помещении недавно учинили поспешный обыск, либо префект пансиона, в чьи обязанности входит следить за тем, чтобы мальчики поддерживали должный порядок, совершенно не умеет держать в руках своих подопечных.
Линли взвешивал обе возможности. Тем временем Чаз вышел из комнаты и устремился дальше по коридору, распахивая другие двери справа я слева. Издали доносилось его негодующее бормотание. Оно послужило ответом для Линли.
– Кто префект этого пансиона, сержант? Хейверс быстро пролистала блокнот, прочла что-то, нашла еще одну страничку:
– Джон Корнтел называл его имя… Ага, вот. Брайан Бирн. Это он натворил, сэр?
– Во всяком случае, отвечать придется ему, – откликнулся Линли. – Посмотрим, что у нас тут.
Спальня была разделена на несколько отсеков с помощью выкрашенных белой краской досок, поднимавшихся от пола примерно на пять футов и тем самым обеспечивавших каждому обитателю общежития хоть некоторую укромность. В тесном пространстве каждого отсека располагалась кровать с двумя ящиками внизу, шкаф (на нем с помощью клейкой ленты закреплялась табличка с именем хозяина) и те картинки или плакаты, которые сам ученик выбирал в качестве любимого украшения или средства самоутверждения.
В этом смысле отделение Мэттью Уотли разительно отличалось от соседских. В закутке мальчика по фамилии Уэдж на стенах были наклеены рок-н-ролльные постеры, достаточно эклектическая подборка – «112», «Эуритмикс», обложка альбома «Стена» группы «Пинк Флойд», Принс по соседству с «Битлс», «Бердс» и «Питер, Пол энд Мэри». В отделении Арлена красотки позировали на пляже: блестящие от крема, облаченные в фантастические купальники тела распростерлись на песчаных дюнах или же прогибались, напрягая грудь, выставляя соски (о, Фрейд!) посреди белопенного моря. Смит-Эндрюс, живший в третьей маленькой нише этой спальни, увлекался фильмом «Чужие» и развесил по стенам отпечатки наиболее жутких кадров из этой картины. Все сцены насильственной смерти были воспроизведены в жестоких, тошнотворных подробностях. А уж сам пришелец, помесь циркулярной пилы, богомола и киборга!..
Четвертое отделение у окна принадлежало Мэттью Уотли. Он предпочел всему фотографии поездов, локомотивов, дизелей, электровозов различных стран. Линли с интересом оглядел эту коллекцию, наклеенную аккуратными рядами над кроватью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69