то потешала его нелепыми рассказами о своей работе у Сент-Джеймса в лаборатории судебной медицины («Боже, Томми, дорогой, ты представь только: этот негодяй принялся разделывать печень как раз в тот момент, когда мы сели пить чай!»). Она ездила с ним в Корнуоллскую усадьбу, она мчалась бок о бок с ним верхом через поля, она вносила свет в его жизнь.
Каждая комната в доме напоминала Линли о Хелен– каждая, кроме спальни, ибо Хелен была ему только другом, но не любовницей, когда же она поняла, что он хотел бы отвести ей иное место в своей жизни, хотел бы, чтобы она стала чем-то большим, чем спутницей и верным товарищем, она уехала от него.
Если бы он только мог презирать, ненавидеть ее за то, что она сбежала, если б он мог завести роман с другой женщиной, забыться с ней! И ведь найдется немало женщин, готовых вступить с ним в недолговечные, но бурные отношения, но, оказывается, ему нужна только Хелен. Он страстно желал коснуться ее неясной, теплой кожи, запутаться пальцами в ее волосах, ощутить, как ее стройное тело в восторге самозабвения льнет к его разгоряченному телу, но он мечтал о большем – он мечтал не о миге обладания Хелен в постели, а о полном слиянии, о союзе и тел, и душ. В этом ему было отказано, и ему опротивел собственный дом. Линли с головой ушел в работу. Надо же чем-то заполнить день, лишь бы не возвращаться все время мыслью к Хелен.
И все же в такие минуты, как эта, когда рабочий день заканчивался, а Линли не успевал подготовиться к возвращению домой и включить защитные механизмы, его мысли сами собой устремлялись к Хелен, повинуясь инстинкту, словно птицы, летящие под вечер к знакомому гнезду в поисках приюта на ночь, однако для него воспоминание о Хелен отнюдь не служило убежищем, нет, оно, словно острый нож, лишь глубже и глубже бередило сердечные раны.
Взяв в руки последнюю присланную ею открытку, Линли вновь перечитал уже затверженные наизусть слова – жизнерадостные и ни к чему не обязывающие, вновь попытался убедить себя, что за равнодушно-вежливыми строчками таится скрытая любовь и готовность уступить– надо лишь поразмыслить над ними как следует, и этот смысл сделается явным. Но что толку лгать себе? Сообщение от Хелен оставалось все тем же: ей требуется время, ей требуется преодолеть разделявшее их расстояние. Предложение Линли нарушило хрупкое равновесие их отношений.
Безнадежно вздохнув, Линли засунул открытку в карман куртки и смирился с неизбежным: Пора идти домой. Когда он поднялся из-за стола, взгляд его упал на фотографию Мэттью Уотли, оставленную Джоном Корнтелом. Линли всмотрелся в нее.
Удивительно красивый мальчик, темноволосый, кожа цвета спелого миндаля, а глаза темные, почти черные. Корнтел говорил, что мальчику сравнялось тринадцать, его приняли в третий класс Бредгар Чэмберс, однако на вид он казался куда моложе, черты лица нежные, точно у девочки.
Вглядываясь в это лицо, Линли почувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Долгие годы службы в полиции научили его, какой бедой может обернуться исчезновение столь красивого ребенка.
Стоит задержаться на минуту, заглянуть в компьютер. Компьютерная сеть соединяла все полицейские участки Англии и Уэльса. Если Мэттью уже нашли, живым или мертвым, но не сумели установить его личность, в компьютере появится полное его описание. Так всегда делается на случай, если кто-нибудь в другом отделении полиции обладает информацией, недостающей тем, кто ведет следствие на месте. Попытка не пытка.
В этот поздний час в компьютерном зале оставался лишь один человек, констебль из отдела по расследованию ограблений. Линли знал его в лицо, но имени не припомнил. Оба они небрежно кивнули друг другу, не вступая в разговор. Линли подошел к одному из мониторов.
На самом деле он не рассчитывал получить какую-то информацию относительно ученика из Бредгар Чэмберс так скоро после его исчезновения, а потому, набрав ключевые слова, отсутствующим взглядом уставился на экран и едва не пропустил сообщение из полицейского отделения Слоу: тело мальчика, волосы темные, глаза карие, возраст от девяти до двенадцати лет, найдено возле церкви Сент-Джилс в Стоук-Поджесе. Причина смерти на данный момент неизвестна. Личность не установлена. На левом колене отчетливый шрам длиной четыре дюйма. У основания позвоночника родимое пятно. Рост четыре фута шесть дюймов. Вес около шести стоунов. Тело обнаружено в 5.05 вечера.
Погрузившись в собственные мысли, Линли не вчитывался в это описание и обратил на него внимание лишь потому, что в самом конце сообщения, где указывались данные лица, нашедшего тело, внезапно мелькнуло знакомое имя. Линли изумленно следил, как выплывают на экране слова: «Дебора Сент-Джеймс, Чейни-роу, Челси».
Инспектор Канерон, руководивший расследованием на месте преступления у церкви Сент-Джилс, бросил взгляд на часы. Прошло уже три часа с тех пор, как найдено тело. Лучше не сосредоточиваться на этой мысли.
После восемнадцати лет службы в полиции ему следовало бы привыкнуть к зрелищу смерти, приучиться смотреть на труп бесстрастно, словно это не останки человека, настигнутого насильственной смертью, а просто атрибут его работы.
Когда инспектор вел последнее дело, ему показалось, что он обрел наконец способность воспринимать последствия людской жестокости отстраненно, как того требует его профессия. При виде тела давно состоявшего на учете в полиции сутенера, распростертого у подножия замусоренной лестницы в наполовину сгоревшем доме, Канерон не почувствовал ни малейшего желания предаться размышлениям о таящемся в человеке звере, тем более что в глубине души– весьма пуританской, надо сказать, души– инспектор полагал, что мерзавец получил по заслугам. Нагнувшись над телом, осмотрев затянутую на шее удавку и не почувствовав ни малейших признаков дурноты, Канерон уверился, будто достиг той невозмутимости, к которой столько лет стремился.
Но в этот вечер его невозмутимость рассыпалась вдребезги, и Канерон догадывался о причинах этого потрясения: ребенок выглядел точь-в-точь как его родной сын. На один ужасный миг ему даже представилось, что перед ним Джеральд, в уме промелькнул ряд немыслимых событий, цепочка совпадений, начинающаяся с того, что Джеральду сделалась невыносимой жизнь в Бристоле с вступившей во второй раз в брак матерью и ее новым мужем, и завершающаяся его гибелью. В воспаленном воображении Канерона пронеслись ужасные детали: сын позвонил ему домой, не застал, сбежал из дому и отправился на поиски отца куда-то в район Слоу. На обочине его подобрал некий садист, запер в каком-нибудь сарае и принялся пытать, чтобы доставить себе несколько минут извращенного наслаждения. Ребенок умер под пыткой, умер в одиночестве, в страхе и отчаянии. Разумеется, Канерон сразу же убедился, что перед ним отнюдь не Джеральд – для этого достаточно было второй раз взглянуть на тело, – однако этот миг парализующего страха, сама вероятность того, что на месте погибшего мог оказаться его сын, смыла с него безразличие, с каким он надеялся отныне приступать к исполнению своего долга. Теперь Канерону приходилось пожинать последствия заставшего его врасплох мгновения.
Он редко виделся с сыном, он делал вид, будто при своей загруженности лишь изредка может урвать выходной для встречи с ним. Теперь он понимал, что это ложь, – теперь, когда эксперты удалились с места преступления, полицейский врач повез тело в больницу и оставалась одна лишь женщина-стажер, дожидавшаяся, пока начальник позволит ей собрать вещи и тоже удалиться. Правда заключалась в том, что Канерон редко виделся с сыном, ибо свидания эти были для него невыносимы. Где бы они ни встречались, пусть в совсем не домашней обстановке, Канерон остро ощущал свою утрату и начинал осознавать, насколько пустой сделалась его жизнь после того, как распалась семья.
За эти годы Канерон не раз наблюдал, как полицейские разводились с женами, но он и не думал, что его брак также падет жертвой сверхурочных дежурств и бессонных ночей, составляющих неотъемлемую часть работы детектива. Даже убедившись, что жена его глубоко не удовлетворена жизнью, инспектор предпочел не обращать внимания на ее поведение, твердя себе, что женщина она непростая, но если он проявит достаточно терпения, все рассосется, ведь она сама понимает, как ей повезло с ним, кто бы еще мог с ней ужиться, учитывая ее тяжелый характер? Выяснилось, однако, что немало мужчин вполне готовы ухаживать за миссис Канерон, а один из них и впрямь женился на ней и увез ее вместе с Джеральдом в Бристоль.
Канерон налил себе кофе. Напиток выглядел угрожающе черным. Он понимал, что после чашки крепкого кофе не уснет до утра, и все же сделал быстрый глоток, морщась от излишней горечи. Только так разум и сердце смогут вместить случившееся с тем маленьким мальчиком, найденным на кладбище. Запястья и лодыжки ребенка были туго связаны, на теле остались следы ожогов, его перебросили через стену, точно мешок с мусором. А он так похож на Джеральда…
Канерон осознавал, что этот случай потряс его, потряс настолько, что он не в состоянии даже сообразить, как приступить к расследованию, чтобы отомстить за эту смерть. Когда накал эмоций выбивает полицейского из седла профессионализма, дело следует передать другому следователю, но Канерон не имел подобной возможности, в участке он был единственным детективом-инспектором.
Зазвонил телефон. Канерон стоял у двери и слышал лишь реплики взявшей трубку женщины-стажера:
– Да, маленький мальчик… Нет, пока неясно, откуда он. Похоже, его привезли сюда и бросили. Нет, не выставили на холод, сэр. Понимаете, раньше он был связан… Нет, в данный момент мы не имеем ни малейшего представления… – Женщина помедлила, прислушиваясь к словам собеседника, напряженно сдвинув красивые брови, и наконец сказала: – Я передаю трубку инспектору, сэр. Он стоит рядом.
Канерон подошел ближе, и женщина протянула ему трубку. С ней к Канерону пришло избавление.
– Инспектор Линли, – послышался голос в трубке. – Нью-Скотленд-Ярд.
Вплотную подъехать к коттеджу Уотли, стоявшему над самой рекой, Линли не смог, остановился на Квин-Кэролайн-стрит, припарковав машину на единственном свободном участке, нарушив тем самым правила и наполовину заблокировав выезд из многоэтажного дома. Во избежание неприятностей он оставил под стеклом визитную карточку с указанием своей должности. По обе стороны улицы тянулись угрюмые ряды зданий послевоенной застройки, учреждения из бетона цвета грибов-переростков соседствовали с жилыми домами из грязновато-коричневого кирпича. И те и другие, совершенно лишенные архитектурных изысков, выглядели жалкими, тесными, негостеприимными.
Даже в этот час, поздним воскресным вечером, здесь все гудело и рокотало от шума незатихающей к ночи жизни. Шум разносился по улице, сотрясая дома. По эстакаде и по расположенному рядом мосту Хэммерсмит мчались легковые автомобили и грузовики, с их деловитым гудением смешивались крики, доносившиеся почти из каждого двора, голосам людей вторил в унисон собачий лай.
Дойдя до конца улицы, Линли перешел на набережную. Начался прилив, в темноте вода переливалась, точно холодный черный шелк, но ее свежий, жизнетворящий аромат почти полностью забивали выхлопные газы транспорта, проносившегося над его головой по мосту.
Пройдя еще несколько сот ярдов по набережной Лауэр-Молл, этому ветхому напоминанию о славном прошлом Хэммерсмита, Линли отыскал жилье семейства Уотли, старый, давно не ремонтировавшийся рыбацкий коттедж с белеными стенами, проступающими узкими черными балками, слуховыми окнами под самой крышей.
Пройти к коттеджу можно было лишь по тоннелю, отделявшему дом от соседствовавшего с ним паба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Каждая комната в доме напоминала Линли о Хелен– каждая, кроме спальни, ибо Хелен была ему только другом, но не любовницей, когда же она поняла, что он хотел бы отвести ей иное место в своей жизни, хотел бы, чтобы она стала чем-то большим, чем спутницей и верным товарищем, она уехала от него.
Если бы он только мог презирать, ненавидеть ее за то, что она сбежала, если б он мог завести роман с другой женщиной, забыться с ней! И ведь найдется немало женщин, готовых вступить с ним в недолговечные, но бурные отношения, но, оказывается, ему нужна только Хелен. Он страстно желал коснуться ее неясной, теплой кожи, запутаться пальцами в ее волосах, ощутить, как ее стройное тело в восторге самозабвения льнет к его разгоряченному телу, но он мечтал о большем – он мечтал не о миге обладания Хелен в постели, а о полном слиянии, о союзе и тел, и душ. В этом ему было отказано, и ему опротивел собственный дом. Линли с головой ушел в работу. Надо же чем-то заполнить день, лишь бы не возвращаться все время мыслью к Хелен.
И все же в такие минуты, как эта, когда рабочий день заканчивался, а Линли не успевал подготовиться к возвращению домой и включить защитные механизмы, его мысли сами собой устремлялись к Хелен, повинуясь инстинкту, словно птицы, летящие под вечер к знакомому гнезду в поисках приюта на ночь, однако для него воспоминание о Хелен отнюдь не служило убежищем, нет, оно, словно острый нож, лишь глубже и глубже бередило сердечные раны.
Взяв в руки последнюю присланную ею открытку, Линли вновь перечитал уже затверженные наизусть слова – жизнерадостные и ни к чему не обязывающие, вновь попытался убедить себя, что за равнодушно-вежливыми строчками таится скрытая любовь и готовность уступить– надо лишь поразмыслить над ними как следует, и этот смысл сделается явным. Но что толку лгать себе? Сообщение от Хелен оставалось все тем же: ей требуется время, ей требуется преодолеть разделявшее их расстояние. Предложение Линли нарушило хрупкое равновесие их отношений.
Безнадежно вздохнув, Линли засунул открытку в карман куртки и смирился с неизбежным: Пора идти домой. Когда он поднялся из-за стола, взгляд его упал на фотографию Мэттью Уотли, оставленную Джоном Корнтелом. Линли всмотрелся в нее.
Удивительно красивый мальчик, темноволосый, кожа цвета спелого миндаля, а глаза темные, почти черные. Корнтел говорил, что мальчику сравнялось тринадцать, его приняли в третий класс Бредгар Чэмберс, однако на вид он казался куда моложе, черты лица нежные, точно у девочки.
Вглядываясь в это лицо, Линли почувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Долгие годы службы в полиции научили его, какой бедой может обернуться исчезновение столь красивого ребенка.
Стоит задержаться на минуту, заглянуть в компьютер. Компьютерная сеть соединяла все полицейские участки Англии и Уэльса. Если Мэттью уже нашли, живым или мертвым, но не сумели установить его личность, в компьютере появится полное его описание. Так всегда делается на случай, если кто-нибудь в другом отделении полиции обладает информацией, недостающей тем, кто ведет следствие на месте. Попытка не пытка.
В этот поздний час в компьютерном зале оставался лишь один человек, констебль из отдела по расследованию ограблений. Линли знал его в лицо, но имени не припомнил. Оба они небрежно кивнули друг другу, не вступая в разговор. Линли подошел к одному из мониторов.
На самом деле он не рассчитывал получить какую-то информацию относительно ученика из Бредгар Чэмберс так скоро после его исчезновения, а потому, набрав ключевые слова, отсутствующим взглядом уставился на экран и едва не пропустил сообщение из полицейского отделения Слоу: тело мальчика, волосы темные, глаза карие, возраст от девяти до двенадцати лет, найдено возле церкви Сент-Джилс в Стоук-Поджесе. Причина смерти на данный момент неизвестна. Личность не установлена. На левом колене отчетливый шрам длиной четыре дюйма. У основания позвоночника родимое пятно. Рост четыре фута шесть дюймов. Вес около шести стоунов. Тело обнаружено в 5.05 вечера.
Погрузившись в собственные мысли, Линли не вчитывался в это описание и обратил на него внимание лишь потому, что в самом конце сообщения, где указывались данные лица, нашедшего тело, внезапно мелькнуло знакомое имя. Линли изумленно следил, как выплывают на экране слова: «Дебора Сент-Джеймс, Чейни-роу, Челси».
Инспектор Канерон, руководивший расследованием на месте преступления у церкви Сент-Джилс, бросил взгляд на часы. Прошло уже три часа с тех пор, как найдено тело. Лучше не сосредоточиваться на этой мысли.
После восемнадцати лет службы в полиции ему следовало бы привыкнуть к зрелищу смерти, приучиться смотреть на труп бесстрастно, словно это не останки человека, настигнутого насильственной смертью, а просто атрибут его работы.
Когда инспектор вел последнее дело, ему показалось, что он обрел наконец способность воспринимать последствия людской жестокости отстраненно, как того требует его профессия. При виде тела давно состоявшего на учете в полиции сутенера, распростертого у подножия замусоренной лестницы в наполовину сгоревшем доме, Канерон не почувствовал ни малейшего желания предаться размышлениям о таящемся в человеке звере, тем более что в глубине души– весьма пуританской, надо сказать, души– инспектор полагал, что мерзавец получил по заслугам. Нагнувшись над телом, осмотрев затянутую на шее удавку и не почувствовав ни малейших признаков дурноты, Канерон уверился, будто достиг той невозмутимости, к которой столько лет стремился.
Но в этот вечер его невозмутимость рассыпалась вдребезги, и Канерон догадывался о причинах этого потрясения: ребенок выглядел точь-в-точь как его родной сын. На один ужасный миг ему даже представилось, что перед ним Джеральд, в уме промелькнул ряд немыслимых событий, цепочка совпадений, начинающаяся с того, что Джеральду сделалась невыносимой жизнь в Бристоле с вступившей во второй раз в брак матерью и ее новым мужем, и завершающаяся его гибелью. В воспаленном воображении Канерона пронеслись ужасные детали: сын позвонил ему домой, не застал, сбежал из дому и отправился на поиски отца куда-то в район Слоу. На обочине его подобрал некий садист, запер в каком-нибудь сарае и принялся пытать, чтобы доставить себе несколько минут извращенного наслаждения. Ребенок умер под пыткой, умер в одиночестве, в страхе и отчаянии. Разумеется, Канерон сразу же убедился, что перед ним отнюдь не Джеральд – для этого достаточно было второй раз взглянуть на тело, – однако этот миг парализующего страха, сама вероятность того, что на месте погибшего мог оказаться его сын, смыла с него безразличие, с каким он надеялся отныне приступать к исполнению своего долга. Теперь Канерону приходилось пожинать последствия заставшего его врасплох мгновения.
Он редко виделся с сыном, он делал вид, будто при своей загруженности лишь изредка может урвать выходной для встречи с ним. Теперь он понимал, что это ложь, – теперь, когда эксперты удалились с места преступления, полицейский врач повез тело в больницу и оставалась одна лишь женщина-стажер, дожидавшаяся, пока начальник позволит ей собрать вещи и тоже удалиться. Правда заключалась в том, что Канерон редко виделся с сыном, ибо свидания эти были для него невыносимы. Где бы они ни встречались, пусть в совсем не домашней обстановке, Канерон остро ощущал свою утрату и начинал осознавать, насколько пустой сделалась его жизнь после того, как распалась семья.
За эти годы Канерон не раз наблюдал, как полицейские разводились с женами, но он и не думал, что его брак также падет жертвой сверхурочных дежурств и бессонных ночей, составляющих неотъемлемую часть работы детектива. Даже убедившись, что жена его глубоко не удовлетворена жизнью, инспектор предпочел не обращать внимания на ее поведение, твердя себе, что женщина она непростая, но если он проявит достаточно терпения, все рассосется, ведь она сама понимает, как ей повезло с ним, кто бы еще мог с ней ужиться, учитывая ее тяжелый характер? Выяснилось, однако, что немало мужчин вполне готовы ухаживать за миссис Канерон, а один из них и впрямь женился на ней и увез ее вместе с Джеральдом в Бристоль.
Канерон налил себе кофе. Напиток выглядел угрожающе черным. Он понимал, что после чашки крепкого кофе не уснет до утра, и все же сделал быстрый глоток, морщась от излишней горечи. Только так разум и сердце смогут вместить случившееся с тем маленьким мальчиком, найденным на кладбище. Запястья и лодыжки ребенка были туго связаны, на теле остались следы ожогов, его перебросили через стену, точно мешок с мусором. А он так похож на Джеральда…
Канерон осознавал, что этот случай потряс его, потряс настолько, что он не в состоянии даже сообразить, как приступить к расследованию, чтобы отомстить за эту смерть. Когда накал эмоций выбивает полицейского из седла профессионализма, дело следует передать другому следователю, но Канерон не имел подобной возможности, в участке он был единственным детективом-инспектором.
Зазвонил телефон. Канерон стоял у двери и слышал лишь реплики взявшей трубку женщины-стажера:
– Да, маленький мальчик… Нет, пока неясно, откуда он. Похоже, его привезли сюда и бросили. Нет, не выставили на холод, сэр. Понимаете, раньше он был связан… Нет, в данный момент мы не имеем ни малейшего представления… – Женщина помедлила, прислушиваясь к словам собеседника, напряженно сдвинув красивые брови, и наконец сказала: – Я передаю трубку инспектору, сэр. Он стоит рядом.
Канерон подошел ближе, и женщина протянула ему трубку. С ней к Канерону пришло избавление.
– Инспектор Линли, – послышался голос в трубке. – Нью-Скотленд-Ярд.
Вплотную подъехать к коттеджу Уотли, стоявшему над самой рекой, Линли не смог, остановился на Квин-Кэролайн-стрит, припарковав машину на единственном свободном участке, нарушив тем самым правила и наполовину заблокировав выезд из многоэтажного дома. Во избежание неприятностей он оставил под стеклом визитную карточку с указанием своей должности. По обе стороны улицы тянулись угрюмые ряды зданий послевоенной застройки, учреждения из бетона цвета грибов-переростков соседствовали с жилыми домами из грязновато-коричневого кирпича. И те и другие, совершенно лишенные архитектурных изысков, выглядели жалкими, тесными, негостеприимными.
Даже в этот час, поздним воскресным вечером, здесь все гудело и рокотало от шума незатихающей к ночи жизни. Шум разносился по улице, сотрясая дома. По эстакаде и по расположенному рядом мосту Хэммерсмит мчались легковые автомобили и грузовики, с их деловитым гудением смешивались крики, доносившиеся почти из каждого двора, голосам людей вторил в унисон собачий лай.
Дойдя до конца улицы, Линли перешел на набережную. Начался прилив, в темноте вода переливалась, точно холодный черный шелк, но ее свежий, жизнетворящий аромат почти полностью забивали выхлопные газы транспорта, проносившегося над его головой по мосту.
Пройдя еще несколько сот ярдов по набережной Лауэр-Молл, этому ветхому напоминанию о славном прошлом Хэммерсмита, Линли отыскал жилье семейства Уотли, старый, давно не ремонтировавшийся рыбацкий коттедж с белеными стенами, проступающими узкими черными балками, слуховыми окнами под самой крышей.
Пройти к коттеджу можно было лишь по тоннелю, отделявшему дом от соседствовавшего с ним паба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69