Затем ему пришлось осторожно ступать по отлогому подъему, вымощенному скользким, обледенелым булыжником и ведущему к церкви. Падающий снег мешал видимости, хотя сам снег и заставил вечер немного посветлеть. Но он знал эту церковь, знал каждый камень, даже не видя его. Теперь церковь объявлена государственным архитектурным памятником. А в дни его детства ее использовали как своего рода карьер, где выламывали камни, чтобы подпереть покосившиеся жилые дома, в которые переделали монашеские кельи, встроенные в монастырскую стену с внутренней стороны. Потом «карьер» прикрыли, а жилье стало рушиться еще быстрее, чем прежде. И куда только катится мир? Спасают руины древних церквей, в то время как разбиваются вдребезги судьбы живых людей…
«В мое время…» Кажется, с тех пор прошла целая вечность. А он все еще живет. И даже все еще не чувствует себя пожилым.
Павел Федорович Соколов, ныне полковник госбезопасности, родился в 1930 году в Москве. Его отец был большевик, дослужившийся в правительстве до поста заместителя народного комиссара легкой промышленности. Павел не помнил матери, которая умерла от лихорадки, когда ему было всего два года. Родился он в коммунальной квартире, встроенной в стену старого Рождественского монастыря. Впоследствии его отец мог бы получить более комфортабельное жилье, но не захотел отрываться от рабочих: чем я лучше их?
По соседству жила одинокая женщина, учительница музыки Вера Степановна. Они пользовались общей кухней. Хотя Вера Степановна никогда не была замужем, у нее была дочь Ольга. Павла и Ольгу водили в один и тот же детский сад. Вера любила Павла и присматривала за ним по вечерам, пока отец был на работе. В редкие дни, когда тот приходил домой пораньше, все они собирались на кухне. Вера пекла блины и рассказывала о детях, учившихся у нее в школе. Отец Павла считал, что его сыну полезно послушать разговоры взрослых.
В тот памятный вечер, когда отец вернулся домой раньше обычного, шел холодный дождь, но, даже не пройдя на кухню и не пообедав, он попросил Павла пройтись с ним немного. Это было вовсе уж необычным, и Павел обрадовался прогулке. Он надел галоши и дождевик, и они вышли во двор. Отец объяснил Павлу, что намерен рассказать ему нечто важное. Жизнь преподносит много неожиданностей, в том числе и неприятных, и он хочет, чтобы Павел запомнил: что бы ни случилось, его отец – честный человек, посвятивший всю свою жизнь служению народу и товарищу Сталину. Потом они вернулись домой.
В ту же ночь Павел услышал непонятный шум и почувствовал, что в комнате горит свет. Открыв глаза, он увидел троих странных мужчин и торопливо одевающегося отца. Один мужчина стоял у двери, другой – возле отца, а третий просматривал какие-то бумаги.
Не говоря ни слова, Павел взглянул на отца и глазами спросил его, что происходит. Тоже не произнося ни слова, отец подошел к нему и пригладил ему волосы. Он посмотрел сыну прямо в глаза и произнес: «Все будет в порядке». Потом они вышли, трое мужчин и отец, а мальчик выбежал в коридор и наткнулся на Веру Степановну, вышедшую на шум, накинув халат и платок. В глазах ее стояли слезы. Она обернулась к нему и сказала дрожащим голосом: «О, тут же холодно» – и посмотрела на его босые ноги на холодном полу. Она взяла его на руки, и он почувствовал, как намокла на нем рубашонка от ее слез.
Странные мужчины увели с собой отца, Вера Степановна принесла Павла к себе в комнату и уложила в свою постель, где уже хныкала Ольга. Он лежал как перепуганный крольчонок, а она тихонько плакала. Ближе к утру все уснули.
Отец так никогда и не вернулся домой.
Несколько лет Вера Степановна заботилась о Павле, а потом заболела и вскоре умерла. Ее сестра с мужем, быстро провернув это дельце, вселились в опустевшую квартиру. Ольгу они взяли к себе, а мальчику места в квартире не нашлось.
Так Павел попал в детский дом, основанный самим Феликсом Дзержинским, где окончил среднюю школу. В восемнадцать лет он ушел служить в армию, а после демобилизации его направили в школу МГБ.
Павел Соколов часто думал о своем отце, хотя мало что оставалось в памяти, кроме отцовского лица, его манеры говорить и, конечно же, прощальной ночи. Он никогда не позволял себе задумываться над тем, что случилось с отцом потом. Он останавливал бег своих мыслей на последних отцовских словах – что в жизни случается всякое и далеко не всегда приятное.
С тех пор прошло пятьдесят лет. И куда только катится мир?
Из квартир едва пробивался электрический свет. Окна с тройными рамами плотно закрыты ставнями от холода, а щели заткнуты тряпками. Да, так было и прежде, так делается и сейчас. И темно, как в преисподней.
Он обошел вокруг церкви, а затем прошел еще полкруга. На снегу виднелись следы лишь его ног. Убедившись, что за ним не следят, Соколов подошел к двери и постучал. Стучал он требовательно и с силой – а как еще следует стучать офицеру госбезопасности? – но сыплющий снег приглушал стук, который, казалось, не мог пробиться сквозь ночную тьму.
– Кто там? – раздался голос изнутри. Голос мужчины. Значит, он здесь.
– Прихожанин, – ответил Соколов и услышал звук отпираемого запора.
Дверь открыл молодой человек:
– Добрый вечер, полковник. Здравия желаю.
– Здравия желаю.
Полковник вошел в маленькую прихожую, оббил снег с ботинок, стряхнул снег с шапки.
– Холодновато что-то, – сказал молодой человек. – Чаю не хотите?
Через открытую дверь виднелась небольшая жилая комната. В ней мало что изменилось. Он подумал, что и сам найдет, где стоит чайник.
– Нет, спасибо, – ответил он и шагнул в комнату. Молодой человек, прихрамывая, последовал за ним.
Соколов прикрыл дверь.
– А то кипяточек имеется.
– Я ненадолго. Ольга Викторовна дома?
– Стоит где-то в очереди за капустой.
– Ладно. Читал заметку в «Известиях»? Молодой человек рассмеялся:
– Наконец-то пришла слава! Плохо, что нельзя похвалиться ею.
Полковник оборвал его смех:
– И хорошо, что нельзя.
Молодой человек плюхнулся на стул – их стояло в комнате всего два, больше не позволяло место.
– Нет нужды тревожиться.
– А я все же тревожусь. Вот уж не думал, что ты и твои приятели такие дурни, что полезут с ножами на иностранцев.
– А что, госбезопасность только теперь забеспокоилась об иностранцах? Хотите, чтобы мы обрабатывали только советских граждан?
– Что я хочу, теперь уже не важно.
– Так или иначе, но мы думали, что тот, кто был нам нужен, уже там: ведь была глубокая ночь. Что, по-вашему, нам оставалось делать? Сматываться с извинениями?
– Намечено совместное расследование. Молодой человек передернул плечами:
– Милиция беспокоить нас не собирается. Мы с ней ладим уже не первый год.
«Имеешь в виду, что твой отец ладит», – подумал про себя Соколов, но вслух не произнес. А вместо этого сказал:
– На сей раз не милиция. Американцы. Короче говоря, ЦРУ.
Молодой человек широко раскрыл от удивления глаза:
– Цэ-Рэ-У?
– Тот, кого вы укокошили, американский агент. Молодой человек рассмеялся. Он начал смеяться, сидя на стуле, потом встал, обхватил себя руками и так хохотал, стоя.
– Греб твою мать, ЦРУ? Он даже не поверит!
Он дважды перекрутился на месте и чуть было не грохнулся из-за хромой ноги, но удержался и встал лицом к лицу с Соколовым:
– И КГБ намерен сотрудничать с ЦРУ?
– Таков приказ.
– Ну, в таком случае, очень даже неплохо, что вы отвечаете за следствие.
– Теперь все отвечают за что-нибудь в определенной степени. А тебе было бы невредно убраться из Москвы. Тебе и всем другим, так или иначе замаранным в этом деле.
Лицо молодого человека стало серьезнее:
– Да время-то неудобное.
– Сделай удобным.
– Он не обрадуется, узнав, что я сматываюсь как раз в это время.
– Вот если не уедешь, тогда наверняка не обрадуется.
– Не уверен, что он одобрит мой отъезд. Ну, а насчет других – проблем нет, но мне надо с ними встретиться и все обговорить.
– Видишь ли, я никого не прошу одобрять мои действия. Я лишь советую, как лучше поступить. Ради твоего же здоровья. В это время года приятно пожить в Тбилиси. В Москве погода не та. Передай отцу все, что я сказал. Он поймет.
Соколов произнес это ровным, спокойным голосом – голосом не то что неприятным, а таким, каким обычно говорит человек, не привыкший дважды повторять свои слова.
Молодой человек стал теперь совсем серьезным и стоял, закусив губу.
Полковник надел шапку.
– Как тебе известно, в Сибири тоже климат не слишком-то приятный. Спокойной ночи.
Выйдя из комнаты, он прикрыл за собой дверь и задержался на минутку в прихожей. На стене прибита та же самая вешалка для пальто, видны щели между половицами, тот же запах доносится из уборной, расположенной позади кухни. Ничто здесь не изменилось.
Но теперь все вокруг меняется. И куда только катится мир?
– 15 –
Пятница, 27 января 1989 года,
2 часа дня,
Лубянка
Мартин, Бирман и Ролли Таглиа вышли из посольской машины около дома № 2 на площади Дзержинского. Их уже ожидал офицер в форме. «Как хорошо, что Феликс смотрит в другую сторону, – пробормотал Таглиа, имея в виду статую Дзержинского, отлитую из металла, – поистине Железный Феликс.
Они прошли через высокую парадную дверь из дуба и очутились в другом мире. Грязное убожество Москвы осталось за дверью, на улице. А внутри они увидели пол, покрытый мягким ковром, изгибающуюся лестницу и хрустальную люстру, яркий свет которой отражали мраморные стены.
Они расписались в книге посетителей, которую охранял хмурый часовой в зеленой фуражке. Сопровождающий повел их вниз по мраморной лестнице раздеться в гардеробе, который походил на все другие советские гардеробы, но одежду в нем принимали и выдавали не ветхие бабушки, как везде, а молодые солдаты из войск КГБ. На дергающемся и трясущемся лифте они поднялись наверх, где их встретил другой молодой сопровождающий офицер и повел по коридору с бежевыми стенами и высокими дверями из темного дерева, закрытыми, без номеров и табличек. Наконец он провел их через узкую приемную – почти пустую, если не считать маленькой вешалки, столика с телефоном и единственного стула, – в конференц-зал и оставил там одних.
Вместительный конференц-зал с длинным столом в центре был облицован светлыми листами полированной фанеры. Окна завешаны темно-красными бархатными портьерами, из-за которых нельзя разглядеть, что творится на улице.
Создавалось впечатление, что зал недоделан, что вообще-то характерно для всех советских правительственных учреждений, даже самых высоких. Стенные панели кое-где не доходили до пола, так как пол был неровным из-за небрежно уложенного дубового паркета, образующего узор, похожий на ребра селедки. Из мебели здесь стояли лишь стол для переговоров и стулья по обеим его сторонам. В центре стола – металлический поднос, на нем несколько бутылок фруктовой и минеральной воды, стаканы да ключ для откупорки пробок.
Чтобы избавиться от чувства, будто они находятся на вражеской территории, американцы, по совету Бирмана, уселись за одной стороной стола, повернувшись спинами к окнам. Так они могли видеть любого, входящего в конференц-зал. Они расположились в самом центре и, приняв непринужденные расслабленные позы, характерные для американцев, принялись тихонько перебрасываться фразами.
Дверь открылась, и вошли четверо офицеров госбезопасности в форме. Они вошли строго по рангу – впереди полковник, сзади всех – капитан. Полковник представил своих коллег, вставших напротив американцев по другую сторону стола. Никто даже не тронулся с места, чтобы обойти стол или протянуть руку для приветствия. Представление велось через майора из советской делегации, безупречно говорившего на английском с чисто американским произношением. Его звали, как он сказал, майором Мирославским. Другие – это Душенкин, Соколов и Чантурия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
«В мое время…» Кажется, с тех пор прошла целая вечность. А он все еще живет. И даже все еще не чувствует себя пожилым.
Павел Федорович Соколов, ныне полковник госбезопасности, родился в 1930 году в Москве. Его отец был большевик, дослужившийся в правительстве до поста заместителя народного комиссара легкой промышленности. Павел не помнил матери, которая умерла от лихорадки, когда ему было всего два года. Родился он в коммунальной квартире, встроенной в стену старого Рождественского монастыря. Впоследствии его отец мог бы получить более комфортабельное жилье, но не захотел отрываться от рабочих: чем я лучше их?
По соседству жила одинокая женщина, учительница музыки Вера Степановна. Они пользовались общей кухней. Хотя Вера Степановна никогда не была замужем, у нее была дочь Ольга. Павла и Ольгу водили в один и тот же детский сад. Вера любила Павла и присматривала за ним по вечерам, пока отец был на работе. В редкие дни, когда тот приходил домой пораньше, все они собирались на кухне. Вера пекла блины и рассказывала о детях, учившихся у нее в школе. Отец Павла считал, что его сыну полезно послушать разговоры взрослых.
В тот памятный вечер, когда отец вернулся домой раньше обычного, шел холодный дождь, но, даже не пройдя на кухню и не пообедав, он попросил Павла пройтись с ним немного. Это было вовсе уж необычным, и Павел обрадовался прогулке. Он надел галоши и дождевик, и они вышли во двор. Отец объяснил Павлу, что намерен рассказать ему нечто важное. Жизнь преподносит много неожиданностей, в том числе и неприятных, и он хочет, чтобы Павел запомнил: что бы ни случилось, его отец – честный человек, посвятивший всю свою жизнь служению народу и товарищу Сталину. Потом они вернулись домой.
В ту же ночь Павел услышал непонятный шум и почувствовал, что в комнате горит свет. Открыв глаза, он увидел троих странных мужчин и торопливо одевающегося отца. Один мужчина стоял у двери, другой – возле отца, а третий просматривал какие-то бумаги.
Не говоря ни слова, Павел взглянул на отца и глазами спросил его, что происходит. Тоже не произнося ни слова, отец подошел к нему и пригладил ему волосы. Он посмотрел сыну прямо в глаза и произнес: «Все будет в порядке». Потом они вышли, трое мужчин и отец, а мальчик выбежал в коридор и наткнулся на Веру Степановну, вышедшую на шум, накинув халат и платок. В глазах ее стояли слезы. Она обернулась к нему и сказала дрожащим голосом: «О, тут же холодно» – и посмотрела на его босые ноги на холодном полу. Она взяла его на руки, и он почувствовал, как намокла на нем рубашонка от ее слез.
Странные мужчины увели с собой отца, Вера Степановна принесла Павла к себе в комнату и уложила в свою постель, где уже хныкала Ольга. Он лежал как перепуганный крольчонок, а она тихонько плакала. Ближе к утру все уснули.
Отец так никогда и не вернулся домой.
Несколько лет Вера Степановна заботилась о Павле, а потом заболела и вскоре умерла. Ее сестра с мужем, быстро провернув это дельце, вселились в опустевшую квартиру. Ольгу они взяли к себе, а мальчику места в квартире не нашлось.
Так Павел попал в детский дом, основанный самим Феликсом Дзержинским, где окончил среднюю школу. В восемнадцать лет он ушел служить в армию, а после демобилизации его направили в школу МГБ.
Павел Соколов часто думал о своем отце, хотя мало что оставалось в памяти, кроме отцовского лица, его манеры говорить и, конечно же, прощальной ночи. Он никогда не позволял себе задумываться над тем, что случилось с отцом потом. Он останавливал бег своих мыслей на последних отцовских словах – что в жизни случается всякое и далеко не всегда приятное.
С тех пор прошло пятьдесят лет. И куда только катится мир?
Из квартир едва пробивался электрический свет. Окна с тройными рамами плотно закрыты ставнями от холода, а щели заткнуты тряпками. Да, так было и прежде, так делается и сейчас. И темно, как в преисподней.
Он обошел вокруг церкви, а затем прошел еще полкруга. На снегу виднелись следы лишь его ног. Убедившись, что за ним не следят, Соколов подошел к двери и постучал. Стучал он требовательно и с силой – а как еще следует стучать офицеру госбезопасности? – но сыплющий снег приглушал стук, который, казалось, не мог пробиться сквозь ночную тьму.
– Кто там? – раздался голос изнутри. Голос мужчины. Значит, он здесь.
– Прихожанин, – ответил Соколов и услышал звук отпираемого запора.
Дверь открыл молодой человек:
– Добрый вечер, полковник. Здравия желаю.
– Здравия желаю.
Полковник вошел в маленькую прихожую, оббил снег с ботинок, стряхнул снег с шапки.
– Холодновато что-то, – сказал молодой человек. – Чаю не хотите?
Через открытую дверь виднелась небольшая жилая комната. В ней мало что изменилось. Он подумал, что и сам найдет, где стоит чайник.
– Нет, спасибо, – ответил он и шагнул в комнату. Молодой человек, прихрамывая, последовал за ним.
Соколов прикрыл дверь.
– А то кипяточек имеется.
– Я ненадолго. Ольга Викторовна дома?
– Стоит где-то в очереди за капустой.
– Ладно. Читал заметку в «Известиях»? Молодой человек рассмеялся:
– Наконец-то пришла слава! Плохо, что нельзя похвалиться ею.
Полковник оборвал его смех:
– И хорошо, что нельзя.
Молодой человек плюхнулся на стул – их стояло в комнате всего два, больше не позволяло место.
– Нет нужды тревожиться.
– А я все же тревожусь. Вот уж не думал, что ты и твои приятели такие дурни, что полезут с ножами на иностранцев.
– А что, госбезопасность только теперь забеспокоилась об иностранцах? Хотите, чтобы мы обрабатывали только советских граждан?
– Что я хочу, теперь уже не важно.
– Так или иначе, но мы думали, что тот, кто был нам нужен, уже там: ведь была глубокая ночь. Что, по-вашему, нам оставалось делать? Сматываться с извинениями?
– Намечено совместное расследование. Молодой человек передернул плечами:
– Милиция беспокоить нас не собирается. Мы с ней ладим уже не первый год.
«Имеешь в виду, что твой отец ладит», – подумал про себя Соколов, но вслух не произнес. А вместо этого сказал:
– На сей раз не милиция. Американцы. Короче говоря, ЦРУ.
Молодой человек широко раскрыл от удивления глаза:
– Цэ-Рэ-У?
– Тот, кого вы укокошили, американский агент. Молодой человек рассмеялся. Он начал смеяться, сидя на стуле, потом встал, обхватил себя руками и так хохотал, стоя.
– Греб твою мать, ЦРУ? Он даже не поверит!
Он дважды перекрутился на месте и чуть было не грохнулся из-за хромой ноги, но удержался и встал лицом к лицу с Соколовым:
– И КГБ намерен сотрудничать с ЦРУ?
– Таков приказ.
– Ну, в таком случае, очень даже неплохо, что вы отвечаете за следствие.
– Теперь все отвечают за что-нибудь в определенной степени. А тебе было бы невредно убраться из Москвы. Тебе и всем другим, так или иначе замаранным в этом деле.
Лицо молодого человека стало серьезнее:
– Да время-то неудобное.
– Сделай удобным.
– Он не обрадуется, узнав, что я сматываюсь как раз в это время.
– Вот если не уедешь, тогда наверняка не обрадуется.
– Не уверен, что он одобрит мой отъезд. Ну, а насчет других – проблем нет, но мне надо с ними встретиться и все обговорить.
– Видишь ли, я никого не прошу одобрять мои действия. Я лишь советую, как лучше поступить. Ради твоего же здоровья. В это время года приятно пожить в Тбилиси. В Москве погода не та. Передай отцу все, что я сказал. Он поймет.
Соколов произнес это ровным, спокойным голосом – голосом не то что неприятным, а таким, каким обычно говорит человек, не привыкший дважды повторять свои слова.
Молодой человек стал теперь совсем серьезным и стоял, закусив губу.
Полковник надел шапку.
– Как тебе известно, в Сибири тоже климат не слишком-то приятный. Спокойной ночи.
Выйдя из комнаты, он прикрыл за собой дверь и задержался на минутку в прихожей. На стене прибита та же самая вешалка для пальто, видны щели между половицами, тот же запах доносится из уборной, расположенной позади кухни. Ничто здесь не изменилось.
Но теперь все вокруг меняется. И куда только катится мир?
– 15 –
Пятница, 27 января 1989 года,
2 часа дня,
Лубянка
Мартин, Бирман и Ролли Таглиа вышли из посольской машины около дома № 2 на площади Дзержинского. Их уже ожидал офицер в форме. «Как хорошо, что Феликс смотрит в другую сторону, – пробормотал Таглиа, имея в виду статую Дзержинского, отлитую из металла, – поистине Железный Феликс.
Они прошли через высокую парадную дверь из дуба и очутились в другом мире. Грязное убожество Москвы осталось за дверью, на улице. А внутри они увидели пол, покрытый мягким ковром, изгибающуюся лестницу и хрустальную люстру, яркий свет которой отражали мраморные стены.
Они расписались в книге посетителей, которую охранял хмурый часовой в зеленой фуражке. Сопровождающий повел их вниз по мраморной лестнице раздеться в гардеробе, который походил на все другие советские гардеробы, но одежду в нем принимали и выдавали не ветхие бабушки, как везде, а молодые солдаты из войск КГБ. На дергающемся и трясущемся лифте они поднялись наверх, где их встретил другой молодой сопровождающий офицер и повел по коридору с бежевыми стенами и высокими дверями из темного дерева, закрытыми, без номеров и табличек. Наконец он провел их через узкую приемную – почти пустую, если не считать маленькой вешалки, столика с телефоном и единственного стула, – в конференц-зал и оставил там одних.
Вместительный конференц-зал с длинным столом в центре был облицован светлыми листами полированной фанеры. Окна завешаны темно-красными бархатными портьерами, из-за которых нельзя разглядеть, что творится на улице.
Создавалось впечатление, что зал недоделан, что вообще-то характерно для всех советских правительственных учреждений, даже самых высоких. Стенные панели кое-где не доходили до пола, так как пол был неровным из-за небрежно уложенного дубового паркета, образующего узор, похожий на ребра селедки. Из мебели здесь стояли лишь стол для переговоров и стулья по обеим его сторонам. В центре стола – металлический поднос, на нем несколько бутылок фруктовой и минеральной воды, стаканы да ключ для откупорки пробок.
Чтобы избавиться от чувства, будто они находятся на вражеской территории, американцы, по совету Бирмана, уселись за одной стороной стола, повернувшись спинами к окнам. Так они могли видеть любого, входящего в конференц-зал. Они расположились в самом центре и, приняв непринужденные расслабленные позы, характерные для американцев, принялись тихонько перебрасываться фразами.
Дверь открылась, и вошли четверо офицеров госбезопасности в форме. Они вошли строго по рангу – впереди полковник, сзади всех – капитан. Полковник представил своих коллег, вставших напротив американцев по другую сторону стола. Никто даже не тронулся с места, чтобы обойти стол или протянуть руку для приветствия. Представление велось через майора из советской делегации, безупречно говорившего на английском с чисто американским произношением. Его звали, как он сказал, майором Мирославским. Другие – это Душенкин, Соколов и Чантурия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56