Дверь крепко примерзла, и мне пришлось немало поколотить по ней прикладом, чтобы вышибить лед из пазов, щелей и из-под петель. Конечно, никто эту дверь не запирал на ключ. Ее просто заложили деревянным брусом снаружи, чтоб медведь не пролез.
— Это чье? — спросила Лусия. — Мы нарушаем частное владение?
Все-таки трудно объяснить западному человеку (а бабе тем более), что в России встречаются неприватизированные жилые площади. Даже замерзая и валясь с ног от усталости, воспитанная на традициях правовой демократии дама беспокоилась, не посадят ли ее за покушение на частную собственность.
— У нас форс-мажорные обстоятельства. — Сам не понимаю, как я припомнил сей юридический термин, не говоря уже о том, к месту ли его употребил. Но Лусию это, кажется, убедило в правомерности наших действий.
Мне же уголовно-правовые аспекты сейчас были до лампочки. Меня больше интересовало, есть ли в избе исправная печка и хоть что-нибудь горючее, кроме стен и потолка. В противном случае изба из убежища от холода превращалась в холодильник, где останавливаться на ночлег было не менее опасно, чем на свежем воздухе.
Выбив брус, которым была заложена дверь, я отворил ее и посветил фонариком. Впереди оказалось нечто вроде маленького тамбура площадью в половину квадратного метра, за которым оказалась еще одна дверь, задвинутая на железный засов, кованный, должно быть, деревенским кузнецом. Засов немного проржавел, но, постучав по нему прикладом, удалось его разболтать и отодвинуть. И внешняя, и внутренняя двери были обиты войлоком. Внешняя со стороны тамбура, а внутренняя с обеих сторон.
Луч моего фонарика озарил мрачноватое и тесное помещение, четверть которого занимала кирпичная печка с чугунной плитой о двух конфорках. Жестяная труба была накрепко вмазана в кирпичи и, судя по всему, выходила куда-то на крышу. Дрова были сложены у глухой стены, сразу за печкой, их там было, на мой непросвещенный взгляд, примерно два кубометра.
На плите стояли черный от копоти, но вполне пригодный к употреблению жестяной чайник и вместительная кастрюля, тоже вся закопченная с внешней стороны, но внутри чистая и не ржавая. В кастрюле лежало пять алюминиевых мисок, столько же ложек и кружек, а также половник.
В простенках по обе стороны от того самого окошка, которое мы откопали на торцевой стене избушки, висели самодельные шкафчики. Один из них содержал два увесистых, по два кило примерно, мешочка с крупой. На одном было химическим карандашом написано «Пшено», на другом — «Рис». В облупленной жестяной банке лежало двадцать кубиков пиленого сахара, а в другой, поменьше, находилось граммов сто чая. В другом шкафчике съестного не оказалось, тут хранился охотничий НЗ: штук двадцать гильз 16-го и 12-го
калибров, плотно закупоренная банка с черным порохом и мешочки с надписями все тем же химическим карандашом: «8», «3», «00», «Жаканы».
Остальную обстановку избушки составляли одноярусные дощатые нары три на два метра, застланные сенными тюфяками, сшитыми из брезента, и настоящей медвежьей шкурой, некрашеный, но крепко сколоченный стол и пара табуреток.
В общем, если как следует натопить, то до утра условия жизни можно было назвать комфортными. Но вот в том, что удастся растопить печку, у меня были немалые сомнения.
Я сомневался насчет трубы. Пласт снега на крыше избушки был очень толстый, и труба на его поверхности не просматривалась. Ее могло наглухо забить спрессовавшимся снегом, а то и льдом, который очень трудно будет пробить. Его и не растопишь. Если просто разжечь огонь в топке, тяги не будет и весь дым попрет в комнату. И тепла не прибудет, и от угара сдохнуть можно.
Поэтому я, усадив Лусию на нары, вновь вышел на воздух и попробовал взобраться на крышу. Это удалось, хотя и не сразу. По крыше я не ходил, а ползал, потому что не знал, насколько прочны доски. Продавить их мне не хотелось, на них и так лежала немалая снежная тяжесть. Все, однако, обошлось благополучно. И крышу я не продавил, и трубу нашел, и она оказалась незабитой. На ее верхний обрез был приклепан жестяной конус-искрогаситель, благодаря которому снег только облепил трубу со всех сторон, но внутрь почти не попал. Во всяком случае, никакой плотной пробки в трубе не было. Очистив верх трубы от снега, я слез вниз, вернулся в избу и стал штурмовым ножом колоть лучинки для растопки.
Печка не подвела. Дым пошел туда, куда надо, то есть в трубу, а не в щели между кольцами конфорок и не через заслонку топки. Кирпичи нагрелись, плита тоже, и температура в избушке начала помаленьку подниматься. Уже через полчаса стало чувствоваться, что мы находимся в тепле, а не в холодильнике.
Пора было подумать и об ужине. Хотя, пожалуй, наш поздний ужин можно было считать ранним завтраком — был уже второй час ночи. Вскрыв трофейную тушенку, я прямо в банке поставил ее на плиту, сало стало таять, и по избе поплыл довольно вкусный духан. Чайник я набил снегом, на плите он быстро растопился, и образовавшаяся водичка закипела, долго ждать не заставила. Чай я заваривал прямо в кружках, засыпав в обе по щепоточке. Не хотелось быть щедрым на халяву. Нам ведь тут и оставить взамен нечего…
Лусия, пока я возился, находилась в состоянии полудремы. Теперь ей можно было дать поспать, но я предпочел ее разбудить и пригласить к столу. Блюдо было занятное, немного экзотическое: тушенка с накрошенными и размоченными в кипятке ржаными сухарями. На второе — по бутерброду из пайкового печенья с салом. На третье — чай с шоколадом из наших аварийных запасов. Сахара, предназначенного для посетителей, решили пока не касаться. Шоколад портится быстрее.
Спирт я покамест трогать не стал, хотя соблазн слегка согреться изнутри был. Однако я решил, что слишком взбадриваться не стоит. И не хотелось дурить себе голову — мало ли какие еще сюрпризы преподнесет «Черный камень». Они, эти сюрпризы, и на трезвую башку меня едва не умучили, а уж на пьяную голову и вовсе без крыши останешься. Наконец, стояла чисто техническая проблема — разбавлять или не разбавлять. Разбавишь кипяченой водой — бурда получится, не разбавишь — глотку сжечь можно. Ну его к бесу! Трезвость — норма жизни.
После того как трапеза была завершена, встал вопрос о ночлеге. Я пощупал тюфяки, лежащие на нарах: они были сыроваты. Их следовало чуточку подсушить. У меня в хозяйстве остался довольно длинный кусок стропы от паралета, который удалось привязать к двум полусогнутым гвоздям-крючкам. Они, видимо, и прежде служили для бельевой веревки. Пять тюфяков сразу стропа не выдержала бы, но два — вполне потянула. Конечно, запашок от просыхающих тюфяков пошел не лучший. Однако на разморенную Лусию он не производил впечатления.
По мере того как прогревалась печка, в избе становилось тепло, даже жарко.
— Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, — сказал я, стаскивая комбинезон вместе с валенками. Валенки я надел обратно — температура пола не располагала к ходьбе босиком. Но бушлат и ватные штаны снял — упревать не хотелось. Остался в свитере и джинсах — для спанья на тюфяке без простыни этого было вполне достаточно. Лусия готова была заснуть в чем была, но комбинезон и верхнюю одежду, то есть стеганое утепление, я ее заставил снять.
Тюфяки высохли, и мы постелили их. Улеглись не головой к стене, как предусматривалось конструкцией нар, рассчитанных» на пятерых мужиков среднего роста, а ногами к печке, вдоль длинной стороны. Из стеганок соорудили изголовья, а укрылись шкурой медведя.
Перед тем как заснуть, я развесил на веревку комбезы, пододвинул валенки к печке. Убедился, что дровишки прогорели и угарных головешек не имеется, открыл заслонку и задвинул вьюшку печи. Внешнюю дверь заложил брусом, а для туалетных надобностей между двумя дверьми поставил помойное ведро — ничего удобнее не нашлось.
Лишь после этого, уже в третьем часу ночи, я залез под шкуру, где мирно посапывала, улегшись на бочок, Лусия. Никаких гнусных мыслей в отношении научной мышки у меня не было и не могло быть. Голова как бухнулась на подушку, так и прилипла к ней намертво. Организм не собирался мучиться дурью и пренебрегать своим правом на отдых. Я заснул без задних ног.
Сколько времени мне удалось продрыхать без сновидений — черт его знает. Скорее всего часа три-четыре. Все это время вырезано из памяти начисто. Но ближе к рассвету в моей голове принялись бродить сперва не очень ясные тени, потом стали проглядывать какие-то конкретные, не всегда узнаваемые физиономии, предметы и ландшафты. Все это перетасовывалось по нескольку раз. После чего промелькнули знакомые по прежним снам и пограничным состояниям отрывки из жизни людей, волею судеб оставивших куски своей памяти у меня в голове. Браун все никак не мог получить свой парашют от разгильдяя Суинга, негритенок Мануэль нырял с горящего фрегата, чтобы подогнать к его борту перевернутую шлюпку, капитан О`Брайен держал на ладони четыре перстня Аль-Мохадов, донья Мерседес каялась в грехах, Майкл Атвуд переживал кошмар подземного потопа, Вася Лопухин размышлял о возможности приема Петра I в члены ВЛКСМ. Все это быстро проскакивало перед глазами и исчезало. Но вот мельтешня образов и смена декораций закончилась.
СИБИРСКИЙ СОН ДМИТРИЯ БАРИНОВА
В качестве основного места действия установился странно знакомый интерьер
— некое помещение, похожее на церковь, переделанную в концертный зал. Без стульев и без публики. Два года назад, на Хайди, я увидел три «дурацких сна», которые одновременно со мной смотрела Таня-Кармела-Вик.
Теперь, правда, зал выглядел немного по-иному. Например, по краям его появились сводчатые арки, которые раньше были как бы заложены кирпичом, заштукатурены и побелены. Теперь в этих арках была загадочная темнота, и поначалу было непонятно, то ли проемы этих арок все-таки заделаны, но не освещены, то ли они открыты и за ними открываются дороги в какую-то космическую беспредельность.
Судя по всему, я вышел в этот зал через один из таких проемов. Логично было подумать, что сюда придет еще кто-то и, естественно, появится откуда-то из арок.
Почему-то мне казалось, будто опять явится Таня, точнее, Вик Мэллори, хотя и неизвестно с какой начинкой. Но на сей раз я ошибся.
Из двух диаметрально противоположных проемов, находившихся справа и слева от меня, вышли Чудо-юдо и Сарториус. Разумеется, виртуальность этих фигур для меня секретом не была. Оба бывших чекиста напоминали анимированные плоскостные фотографии. Это настраивало на какой-то несерьезный лад, тем не менее я не сомневался, что они имели более чем серьезный повод для встречи. Я был убежден, что им необходимо было срочно провести свои переговоры «на высшем уровне». Разыскивать друг друга в зоне, встречаться наяву, вызывая подозрения подчиненных, они не хотели. Им необходимо было пообщаться с полной откровенностью, и лучшего места, чем моя черепушка, они, конечно, подобрать не смогли.
Они понимали, что эта встреча на «моей» территории не может остаться абсолютно конфиденциальной. Но в данном случае их заботила не полнота секретности, а желание оказать на меня воздействие.
В чем это воздействие должно было заключаться, я понял довольно быстро. Но начало общения было неожиданным. На меня, то правлениям. Я прекрасно помню, как докладывал через три разных канала и все попусту.
— Ладно. Это не вернешь, это ушло. И мы ушли, понимаешь? Каждый в свои дела. Я здесь, а ты — там. Каждый понимал, что произошел чудовищный крах, и… не верил в то, что это всерьез. Вот ты говорил, будто не веришь, что я
— враг. Да, мне поначалу казалось, что мы все успокоимся, помиримся, найдем свои ниши. Но их оказалось мало, меньше, чем хотелось бы.
— И вы не догадывались, что на всех не хватит?
— Видишь ли, Сережа, тогда я думал, как занять свою нишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85