– Вы говорили, что полиция не решится так поступить с известным адвокатом.
– Это не относится к нашим противникам.
– Разве так легко подключиться к телефону?
– Нет, в городе чертовски сложно. Потому вчера я и не беспокоился. Но сегодня мы узнали много нового. Если они работают с такими профессионалами, как Бернар, то им доступно все.
– Мистер Лоуэлл считает, что нас предали в Динадане.
– Мистер Лоуэлл не подумал как следует. Мельо могли нас выдать только полиции. Никто не мог войти с ними в контакт заранее, ведь мы не собирались там останавливаться.
Он выпил виски, чтобы легче переварить услышанное, потом сказал:
– Мсье Мерлен должен быть со мной в Лихтенштейне.
– Хорошо, мы позвоним ему, когда пересечем границу. Отсюда никто никуда звонить не будет. Я запрещаю пользоваться телефоном.
Я залпом допил виски.
Открылась дверь, и Морис сообщил:
– Мсье, кушать подано!
За столом мы оказались втроем: Жинетт, Мэгенхерд и я. Харви, видимо, было не до еды, а мисс Джермен сразу отправилась поспать.
Жинетт хмуро спросила:
– Что вы сделали с бедной девушкой, Луи?
Я пожал плечами.
– Всего-навсего убил на ее глазах нескольких людей.
– Утром?
Я кивнул и тяжело вздохнул.
– Возле Динадана нам устроили засаду. Среди них был Бернар.
Жинетт хорошо его знала по войне.
– Я слышала, что они с Элайном занялись такими делами. Так что неважно, от чьей руки он пал.
Я хотел было сказать, что это Харви, но решил, что она сама догадалась. Когда-то она неплохо думала обо мне, но никогда не считала, что я могу справиться с Бернаром.
Общая атмосфера за столом была, как на поминках в богадельне. Когда Морис поставил на стол блюдо с форелью на рашпере, я почувствовал, что должен срочно выдать что-нибудь бодрое или просто сунуть голову в духовку. И сказал:
– Спасибо за рыбу. Теперь нам не придется пить ваш "Пинель".
Жинетт откинулась на спинку стула и с упреком взглянула на меня.
– Ты же всегда говорил, что форель – единственная рыба, которую нельзя портить причудливым соусом. Потому я ее и приготовила.
– Я по-прежнему того же мнения. Кто пытается проделывать всякие фокусы с форелью просто растлитель малолетних, осквернитель могил и к тому же карточный шулер. Но сейчас я приветствую ее вдвойне, ведь с форелью я могу не пить твое ужасное вино.
Она с отчаянием махнула рукой и переключилась на Мэгенхерда, который усердно разделывал свою рыбину, стараясь не принимать участия в разговоре, – видимо, не забыл своего заявления о дутой репутации вина "Пинель".
– Милая Жинетт, – сказал я, – попроси ты от меня честного совета, я бы предложил тебе бросить виноделие и засадить все холмы капустой. Но еще сто лет назад графы де Мари осознали, что "Пинель" никогда не сделать лучше, и все силы положили на то, чтобы сделать его знаменитым. Теперь вы торгуете самой дорогой бурдой, а между прочим, гостей могли бы угощать настоящим вином.
Она чуть улыбнулась и позвонила в колокольчик. Появился Морис, собрал тарелки и поставил на стол сыр и бутылку "Пинель". Я поморщился.
Жинетт повернула бутылку так, чтобы я мог разглядеть этикетку.
– Как тебе наш новый рисунок?
Изображение шато исчезло, этикетка была уже и длиннее обычной, надпись выполнена каллиграфическим почерком. Фактура казалась плотной, но почти прозрачной, – как у дорогой бумаги с водяными знаками.
С невинным видом она спросила:
– Узнаешь?
Я покачал головой. Она улыбнулась.
– Старый пятифунтовый английский банкнот. Точный размер и шрифты. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать эти красивые бумажки.
Я мрачно заметил, повернувшись к Мэгенхерду:
– Говорили, что их легко подделать. И теперь я этому верю. Жинетт в Сопротивлении занималась подделкой документов: пропуска, продовольственные карточки. Приятно видеть, что кому-то военные навыки в мирное время пошли на пользу.
Он изобразил улыбку лично для меня и встал.
– Как я понимаю, у вас тот же случай, мистер Кейн. Прошу извинить, графиня, но мне нужно отдохнуть. И как следует подумать.
Жинетт любезно кивнула.
– Морис вас проводит.
Я вмешался:
– Стойте!
Мэгенхерд замер, еще не выбравшись из кресла.
– Полагаю, пришло время рассказать мне, зачем вам так нужно в Лихтенштейн.
– Не вижу необходимости.
Но он сел.
– Тогда поясню. Этим утром нас всех могли убить. Бернар всегда котировался выше Харви Лоуэлла, думаю и те, кто были с ним, котировались выше меня. К счастью, на деле вышло наоборот, но кто-то чертовски серьезно старается вас убрать. Это – во-первых. А во-вторых, они знают, чего вы добиваетесь, а я – нет. Все вместе дает слишком уж большой гандикап. Наши действия дважды предугадывали. В третий раз... – я пожал плечами.
Он посидел, изучая меня своим стальным взглядом, потом спросил:
– Что вам нужно знать?
– Всю вашу историю.
15
Он хмуро покосился на Жинетт. Я сказал:
– Мы оба умеем хранить секреты.
Он опять нахмурился, потом сообразил, что все равно пропадать, и повернулся ко мне.
– Что вы знаете про "Каспар Акционгезельшафт"?
– Только то, что компания владеет контрольными пакетами акций и является посредником в сбыте, что она зарегистрирована в Лихтенштейне и контролирует множество электронных фирм. И что вы имеете к ней отношение.
– Совершенно верно. Мне принадлежат 33 процента акций корпорации.
– Треть.
– Нет, мистер Кейн, – он позволил себе улыбку на два цента, но для него это было максимум возможного. – Вам известно преимущество регистрации в Лихтенштейне? Кроме налогов?
Я пожал плечами.
– Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
– Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня – 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
– Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
– 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
– А кому принадлежат 34 процента?
– Проблема в том, что мы этого не знаем, – заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
– Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
– Вот именно.
– А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги – сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены – даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.
Он снова кивнул.
– Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?
Мэгенхерд вздохнул.
– Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.
Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере – даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он – владелец газеты, в которой вы работаете.
Тут я кое-что вспомнил.
– Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!
Улыбка Мэгенхерда оставалась столь же скупой и тусклой.
– В том-то и дело, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом, и потребовал кардинальных перемен в компании. Как вы понимаете, при голосовании он одержит верх над герром Флетцем, если меня там не будет. С акциями на предъявителя представительства по доверенности быть не может. Единственное доказательство – вы сами с сертификатом в руке.
Мэгенхерд продолжал:
– По принятому в нашей компании порядку любой владелец акций может созвать в Лихтенштейне совет акционеров, уведомив об этом заранее за семь суток: от полуночи до полуночи.
– Когда истекает срок?
– Заседание должно начаться завтра сразу после полуночи. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.
Я кивнул.
– Должны успеть. Но если вы опоздаете, разве нельзя собраться еще через неделю и пересмотреть решение?
– Он предлагает немедленно продать реквизиты компании. Такого уже не пересмотришь.
– Хочет обратить акции компании в наличные и выйти из дела? Не слишком похоже на законного наследника. Кто он?
– Если верить герру Флетцу, его зовут Галлерон, бельгиец, из Брюсселя. Я никогда о нем не слышал.
Я взглянул на Жинетт. Та покачала головой – тоже не слышала.
Мэгенхерд холодно подвел итог:
– Даже если суд потом решит, что он не имел права на сертификат, компанию этим не восстановить.
– Сколько сейчас стоит компания?
– Примерно тридцать миллионов фунтов.
Я кивнул, сделав вид, что понимаю. Но я солгал. Такую сумму трудно воспринять. Но если вы вздумаете играть с такими ставками, не удивляйтесь, что за вами начнется охота.
– Да, – снова кивнул я. – На 34 процента этой суммы он без забот проживет до самой пенсии.
Он встал.
– Вы поняли достаточно, чтобы сопровождать меня в Лихтенштейн?
– По крайней мере я лучше понимаю противника.
Мэгенхерд поклонился Жинетт, покосился на меня и ушел. Жинетт повернулась ко мне.
– Что думаешь, Луи?
– А ты что думаешь?
– Ты ему веришь?
– Мэгенхерду? Верю, что все так и было. Будь у него хоть капля воображения, он давно увидел бы, что такие неприятности ждут его за ближайшим углом.
– А тот бельгиец Галлерон – он может это сделать?
– С акциями на предъявителя можно сделать что угодно. Они меняют логику: не нужно доказывать свое право на владение, теперь другим придется доказать, что у вас этого права нет. На какие выдумки идут люди только чтобы создать себе еще большие хлопоты!
Она улыбнулась.
– А как насчет коньяка?
На подносе с пузатыми, пыльными бутылками, который Морис оставил на буфете, я обнаружил "Курвуазье" 1914 года, попытался налить в рюмку, но вытекло лишь несколько капель. Жаль: я тоже не отказался бы выпить. Современные сладковатые сорта мне не нравятся, но урожай 1914 года – что можно иметь против?
Жинетт нахмурилась.
– Бутылку открыли всего неделю назад и я больше рюмки в день не пила.
– А Мориса ты исключаешь?
Она позвонила в колокольчик, приковылял Морис. Я вышел на залитую солнцем террасу и, чтобы не слушать, уставился на долину внизу.
Жинетт подошла совсем неслышно.
– Все очень просто, Луи. Морис предложил рюмку вашему мистеру Лоуэллу, а тот выпил все.
На самом солнцепеке я похолодел, как ноги трупа.
Жинетт беззаботно улыбалась.
– Только этого, – сказал я, – мне и не хватало.
16
Он просто отдыхал на солнечной террасе и попивал виски в обществе молодой девушки. А почему он должен выглядеть иначе? Почему должен сидеть в темном углу, присосавшись к бутылке? Вполне могло быть так, что пьет он не спеша, но непрерывно. До тех пор, пока хватит сил.
Лицо его расслабилось, рана, похоже, не беспокоила. Темная шерстяная рубашка скрыла повязку. На мисс Джермен, сидевшей в таком же белом садовом кресле, была ослепительно яркая блузка и соломенного цвета твидовая юбка.
При нашем приближении Харви встал гибко и уверенно.
– Не выдержали? – бросил я.
– Путешествие оказалось слишком длинным, – криво усмехнулся он и придвинул кресло Жинетт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27