Потому что я люблю вас. И встать рано, чтобы приготовить завтрак или сделать что-либо другое, для меня способ сказать, что я люблю вас. Мне это приятно. Понимаешь?
— Думаю, что да.
Порой она думала, действительно ли он понимает это, но в последние месяцы Уиздом перестал сомневаться. Ведь именно из такой любви они, уезжая на сегодня, оставили ей огромную груду дров. Именно поэтому Мэтью передал свой карабин Уиздому.
Встречая в книгах слова «неэгоистичная любовь», она удивлялась. Без «эго», без «я» и любви быть не может.
Люди, не понимавшие, что такое любовь, считали ее совершено неэгоистичной, тогда как в реальности любовь была наиболее эгоистичным чувством в мире, прекрасно эгоистичным.
Чайник, в котором она кипятила воду для растворимого кофе, стал свистеть. Машинально она положила чайную ложку с небольшим верхом на дно чашки и залила ее кипящей водой.
«Уиздом — уже почти взрослый человек, — сказала Лилли себе, — и Мэтью скорей умрет, чем допустит, чтобы с ним что-либо случилось». Такого чувства люди по-настоящему не понимали. Мэтью умрет, чтобы спасти Уиздома, потому что тот фактически был для него сыном.
Она научила Уиздома многому, но Мэтью научил его еще большему, особенно в том, что касалось чисто мужских дел. И оба они научили его прежде всего одному: нельзя ценить что-либо, не ценя себя. Вот почему доктор Холден эфбээровец Стил и Билл Раннингдир, так же, как и индейцы, она и Уиздом, сражались с ФОСА и президентскими «Ударными отрядами». Они так ценили личную свободу, что были готовы умереть за нее, ибо для них чувство свободы было органичной ценностью, а не неким приятным ощущением, ради которого не стоило отдавать жизнь.
Может, именно поэтому надо было сражаться именно сейчас: ведь слишком мало людей понимало истинную сущность свободы.
Лилли держала чашку с кофе обеими руками, стараясь согреться.
Она немного почитает, а затем найдет себе еще какое-нибудь занятие, чтобы скоротать время, пока Мэтью и Уиздом не вернутся, и она вновь станет жить, а не существовать в эмоциональном напряжении…
* * *
Дэвида Холдена представили им, как только они приехали. Из-за пересеченной местности и снегопада все были на лошадях. Сейчас метель мела вновь, и поднявшийся ветер, скрывая следы, делал встречу более безопасной.
Здесь были посланцы всех племен этого края: сиу, шайены, арапахо и другие, неизвестные ему даже по старым вестернам или книгам.
Всего — человек пятнадцать, от почти сорокалетних до шестидесятилетних; с каждым из них приехало несколько сопровождавших. Чем старше выглядел вождь, тем внушительней эскорт.
Но странно, что все они больше напоминали ковбоев, чем индейцев.
На них были ковбойские шляпы всех форм и размеров с полями, украшенными перьями, или серебряными раковинами, или просто ленточками; тяжелые ботинки, у кого поношенные, а у кого поблескивающие, несмотря на снег; блестящие ременные пряжки, синие джинсы и соответствующие рубахи. Волосы у молодых были темные, длинные. У одного — распущенные, как у женщины, у других заплетенные в косички. Холден подумал, что эти прически для них не просто оригинальность, а символ принадлежности к индейскому народу.
А еще у них было самое разное оружие: от заряжающихся с дула штуцеров до винтовок с оптическим прицелом.
И теперь Дэвид Холден стоял перед ними.
Они сидели на одеялах, расстеленных в пещере, или стояли у стен, куря сигареты или трубки. Один из них пожевывал сигару.
Мэтью Смит — мужчина, странно напоминающий Сократа, покуривал длинную тонкую сигару, а рядом с ним стоял юноша Уиздом Тубирс. Глядя на Уиздома, Холден сразу вспоминал о собственном сыне, погибшем при попытке защитить жизнь своей матери и обеих сестер.
Холден прочистил внезапно сжавшееся горло:
— Я почти не знаю вас, но думаю, что эта война оставила нам слишком мало времени на любезности. Многие должны удивиться, почему я попросил Боба Тубирса созвать всех вас сюда. Я думаю, вы понимаете, что я хочу попросить вас принять участие в нашей борьбе, но, может быть, не понимаете, ради чего я делаю это и за что ведется борьба.
— Человек, именующий себя президентом Соединенных Штатов, — продолжал Холден, — приказал, чтобы всех офицеров, как мужчин, так и женщин, сохранивших верность Конституции США, арестовали и привезли сюда в телячьих вагонах, чтобы убить их в тюрьме, если они под пытками и после промывания мозгов не перейдут на сторону президентских «Ударных отрядов».
— Естественно, есть некая горькая ирония в том, что американских индейцев просят помочь американской армии и другим вооруженным формированиям, — кое-кто засмеялся, а кое-кто улыбнулся. — Почему люди, лишенные своей исконной земли под дулом винтовки и изгнанные в резервации, должны рисковать своей жизнью во имя Конституции, более двух веков игнорировавшей их существование?
— Я думаю, на это можно дать лишь один ответ, — произнес Холден.
— Потому что из всех американцев вы — самые истинные. С тех пор, как белые люди появились здесь, вы видели редкие моменты нашей славы, видели и наши глупости, но независимо от того, равным или неравным было наше партнерство, эта земля — наша общая. И, возможно, сейчас вам предоставляется шанс подтвердить это так, чтобы мои слова стали для всех неоспоримой истиной. Впрочем, не знаю. Но я знаю, что цвет кожи, национальное происхождение и все остальное не имеет значения, когда делаешь выбор между добром и злом. Пренебрежение сегодняшней несправедливостью — не меньшее зло, чем пренебрежение нашими предками несправедливостью в далекие времена. Хорошие люди, столкнувшись со злом, не могут отказаться от борьбы, то ли словами, то ли идеями, то ли оружием.
— Теперь, — произнес Дэвид Холден, — настало время для оружия. Через несколько дней мои люди и я соединимся с «Патриотами» из отряда Боба Тубирса и Мэтью Смита и всеми остальными, кто пожелает нам помочь. Независимо от того, много нас будет или мало, мы собираемся атаковать форт Маковски, чтобы освободить захваченных офицеров. Нам нужно, чтобы они вернулись в свои подразделения и сражались на нашей стороне. Да и вообще люди, не утратившие совести, не могут, стоя в стороне, равнодушно глядеть на жестокость, не становясь ее невольными соучастниками. Все необходимое вооружение я вам предоставлю, — сказал он, имея в виду захват Рози оружия, амуниции и взрывчатки на базе «Дельты». — Но даже если по какой-либо причине обещанное оружие не прибудет, даже если нам придется пользоваться старыми охотничьими дробовиками, ножами, камнями и всем остальным, что под руку попадется, мы не можем уклониться от нашего долга. Я хочу знать, на кого я могу рассчитывать.
Безмолвие было холодным и каменным, как своды пещеры. Холдену хотелось курить, но он не желал отводить взгляда от индейцев.
Наконец один из пожилых вождей медленно, пошатываясь, встал с одеяла и снял заношенную серую фетровую шляпу. Такую носили в вестернах сороковых годов. На правом бедре виднелась кобура, пришитая к джинсам, кобура с «Кольтом» армейского образца.
Вождь курил трубку, но, когда начал говорить, вынул ее изо рта:
— Странно слышать, чтобы белый человек с таким уважением говорил об индейцах. Разве тех, кого уважаешь, можно было гнать все дальше, дальше и дальше, в то время как наши женщины и дети гибли от голода, а юноши гибли нравственно от нищеты, пьянства и отчаяния? И все же ты говорил о нас с уважением. И ты знаешь, что мы ответим. Честь живет в нас. Я думаю, она живет и в тебе. Я не могу говорить за всех моих братьев, сидящих здесь, но могу говорить о моем народе. Мои юноши будут сражаться. И молодые женщины тоже будут сражаться. Те, кто слишком стар для войны, помогут иначе. Я хочу видеть разрушенным это прибежище зла — форт Маковски. Хочу видеть уничтоженным зло, заполонившее эту землю. Хочу этого ради себя, а не ради вас, но работать мы можем вместе.
Дэвид Холден вздохнул.
Он подумал, что теперь можно закурить.
Глава седьмая
Роуз Шеперд надела наушники. Она сидела одна в палатке связистов.
Она решила, что сейчас скажет обо всем Дэвиду. Но их система радиосвязи в Монтане была весьма сложной. К тому же, из-за помех его голос казался очень далеким.
Может, поэтому Рози так и не сказала ему ничего.
Она знала, когда все это случилось.
Недавно, когда ее задела шальная пуля, пришлось сдать анализ крови. Доктор Вонг (он помогал «Патриотам» с самого начала и покинул город, чтобы работать с ними все время) сказал ей, что — слава Богу — она принадлежит к тем счастливым женщинам, которым уже нельзя принимать таблетки, поскольку это плохо сказывается на давлении.
Рози подумала, что в этом все и дело.
Она, конечно, сообщила об этой перемене Дэвиду, и он как будто не встревожился, и сказала, что если… Роуз тяжело и глубоко вздохнула.
Она подумала, что на самом деле настояла на перевозке оружия в Монтану под ее личным контролем только из-за того, чтобы взглянуть Дэвиду в глаза и рассказать ему обо всем.
Конечно, решить проблему можно было по-разному. Но Роуз помнила о фотографии стоящего где-то в Италии памятника жене Гарибальди — в одной руке пистолет, в другой — припавший к груди ребенок.
Какие бы сложности ее не ожидали — лучше всего сохранить существо, даровать жизнь которому она так страстно желала. Ведь это — половинка ее и половинка Дэвида. Если уничтожить его ради продолжения борьбы с Маковски, Таунсом, Борзым и всеми остальными врагами, разве это не станет победой Маковски и его приспешников? Человек имеет право делать то, что желает — рожать ребенка, красить волосы в голубой цвет или стричься налысо. Рози решила, что хочет этого ребенка, когда доктор Вонг сообщил ей о беременности.
У нее были подруги, катавшиеся на водных лыжах за две недели до родов. Война не более тяжелое занятие, чем подобный спорт. Разве не так?
Ее страшило, что Дэвид может не захотеть ребенка сейчас. Конечно, он не скажет об этом прямо, но что если она почувствует его подлинное отношение к случившемуся?
Она помнила выражение лица доктора Вонга.
— Рози, ты в положении.
— Но ведь у многих женщин бывают задержки, когда они…
— У тебя не задержка. Если б у тебя была только она, то ты бы ко мне не пришла, правда?
— Да.
— Рози, это ты с Дэвидом?
— Конечно… о Господи, — Рози помнила эту ночь. Они так устали. Его не было два дня. Естественно, это произошло тогда… Она вставила эту чертову штуку на пару минут позже.
— Ты очень здоровая женщина, Рози, — она слушала доктора Вонга, закрыв глаза. — Ты должна родить хорошего ребенка. Думаю, Дэвид будет счастлив.
— О, да.
— Конечно, будет. У вас все только начинается. Ни о чем не беспокойся и будь счастлива.
Рози поблагодарила доктора Вонга и ушла.
Больше об этом никто не знал.
Но принимая солнечные ванны вместе с остальными женщинами в лагере, нельзя будет скрывать свое положение слишком долго. К тому же, в последние дни она стала прожорливой, как гризли. Дэвид захочет отправить ее отсюда. «Из соображений безопасности». Такая мысль выводила из себя. Она может сражаться не хуже, а пожалуй, и лучше всех мужчин в лагере, за исключением Дэвида. И она стала чертовски хорошим стратегом. Или тактиком. Ей была неясна разница между этими двумя понятиями.
Будь что будет.
Роуз Шеперд посмотрела на передатчик:
— Дэвид, я беременна. Ты будешь папой, — она покачала головой, закрыв глаза. Почему все так сложно?
Глава восьмая
Смит и Уиздом вместе с Лютером Стилом и Дэвидом Холденом подъехали верхом к краю каньона, на другом конце которого на узком, окруженном с трех сторон обрывом, клочке каменистой земли находился форт Маковски.
Смит лежал на животе, опираясь на локти, и смотрел в бинокль.
— На вид — неприступная крепость, — сказал лежавший рядом справа Стил.
— Гм-м-м, — проворчал Смит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Думаю, что да.
Порой она думала, действительно ли он понимает это, но в последние месяцы Уиздом перестал сомневаться. Ведь именно из такой любви они, уезжая на сегодня, оставили ей огромную груду дров. Именно поэтому Мэтью передал свой карабин Уиздому.
Встречая в книгах слова «неэгоистичная любовь», она удивлялась. Без «эго», без «я» и любви быть не может.
Люди, не понимавшие, что такое любовь, считали ее совершено неэгоистичной, тогда как в реальности любовь была наиболее эгоистичным чувством в мире, прекрасно эгоистичным.
Чайник, в котором она кипятила воду для растворимого кофе, стал свистеть. Машинально она положила чайную ложку с небольшим верхом на дно чашки и залила ее кипящей водой.
«Уиздом — уже почти взрослый человек, — сказала Лилли себе, — и Мэтью скорей умрет, чем допустит, чтобы с ним что-либо случилось». Такого чувства люди по-настоящему не понимали. Мэтью умрет, чтобы спасти Уиздома, потому что тот фактически был для него сыном.
Она научила Уиздома многому, но Мэтью научил его еще большему, особенно в том, что касалось чисто мужских дел. И оба они научили его прежде всего одному: нельзя ценить что-либо, не ценя себя. Вот почему доктор Холден эфбээровец Стил и Билл Раннингдир, так же, как и индейцы, она и Уиздом, сражались с ФОСА и президентскими «Ударными отрядами». Они так ценили личную свободу, что были готовы умереть за нее, ибо для них чувство свободы было органичной ценностью, а не неким приятным ощущением, ради которого не стоило отдавать жизнь.
Может, именно поэтому надо было сражаться именно сейчас: ведь слишком мало людей понимало истинную сущность свободы.
Лилли держала чашку с кофе обеими руками, стараясь согреться.
Она немного почитает, а затем найдет себе еще какое-нибудь занятие, чтобы скоротать время, пока Мэтью и Уиздом не вернутся, и она вновь станет жить, а не существовать в эмоциональном напряжении…
* * *
Дэвида Холдена представили им, как только они приехали. Из-за пересеченной местности и снегопада все были на лошадях. Сейчас метель мела вновь, и поднявшийся ветер, скрывая следы, делал встречу более безопасной.
Здесь были посланцы всех племен этого края: сиу, шайены, арапахо и другие, неизвестные ему даже по старым вестернам или книгам.
Всего — человек пятнадцать, от почти сорокалетних до шестидесятилетних; с каждым из них приехало несколько сопровождавших. Чем старше выглядел вождь, тем внушительней эскорт.
Но странно, что все они больше напоминали ковбоев, чем индейцев.
На них были ковбойские шляпы всех форм и размеров с полями, украшенными перьями, или серебряными раковинами, или просто ленточками; тяжелые ботинки, у кого поношенные, а у кого поблескивающие, несмотря на снег; блестящие ременные пряжки, синие джинсы и соответствующие рубахи. Волосы у молодых были темные, длинные. У одного — распущенные, как у женщины, у других заплетенные в косички. Холден подумал, что эти прически для них не просто оригинальность, а символ принадлежности к индейскому народу.
А еще у них было самое разное оружие: от заряжающихся с дула штуцеров до винтовок с оптическим прицелом.
И теперь Дэвид Холден стоял перед ними.
Они сидели на одеялах, расстеленных в пещере, или стояли у стен, куря сигареты или трубки. Один из них пожевывал сигару.
Мэтью Смит — мужчина, странно напоминающий Сократа, покуривал длинную тонкую сигару, а рядом с ним стоял юноша Уиздом Тубирс. Глядя на Уиздома, Холден сразу вспоминал о собственном сыне, погибшем при попытке защитить жизнь своей матери и обеих сестер.
Холден прочистил внезапно сжавшееся горло:
— Я почти не знаю вас, но думаю, что эта война оставила нам слишком мало времени на любезности. Многие должны удивиться, почему я попросил Боба Тубирса созвать всех вас сюда. Я думаю, вы понимаете, что я хочу попросить вас принять участие в нашей борьбе, но, может быть, не понимаете, ради чего я делаю это и за что ведется борьба.
— Человек, именующий себя президентом Соединенных Штатов, — продолжал Холден, — приказал, чтобы всех офицеров, как мужчин, так и женщин, сохранивших верность Конституции США, арестовали и привезли сюда в телячьих вагонах, чтобы убить их в тюрьме, если они под пытками и после промывания мозгов не перейдут на сторону президентских «Ударных отрядов».
— Естественно, есть некая горькая ирония в том, что американских индейцев просят помочь американской армии и другим вооруженным формированиям, — кое-кто засмеялся, а кое-кто улыбнулся. — Почему люди, лишенные своей исконной земли под дулом винтовки и изгнанные в резервации, должны рисковать своей жизнью во имя Конституции, более двух веков игнорировавшей их существование?
— Я думаю, на это можно дать лишь один ответ, — произнес Холден.
— Потому что из всех американцев вы — самые истинные. С тех пор, как белые люди появились здесь, вы видели редкие моменты нашей славы, видели и наши глупости, но независимо от того, равным или неравным было наше партнерство, эта земля — наша общая. И, возможно, сейчас вам предоставляется шанс подтвердить это так, чтобы мои слова стали для всех неоспоримой истиной. Впрочем, не знаю. Но я знаю, что цвет кожи, национальное происхождение и все остальное не имеет значения, когда делаешь выбор между добром и злом. Пренебрежение сегодняшней несправедливостью — не меньшее зло, чем пренебрежение нашими предками несправедливостью в далекие времена. Хорошие люди, столкнувшись со злом, не могут отказаться от борьбы, то ли словами, то ли идеями, то ли оружием.
— Теперь, — произнес Дэвид Холден, — настало время для оружия. Через несколько дней мои люди и я соединимся с «Патриотами» из отряда Боба Тубирса и Мэтью Смита и всеми остальными, кто пожелает нам помочь. Независимо от того, много нас будет или мало, мы собираемся атаковать форт Маковски, чтобы освободить захваченных офицеров. Нам нужно, чтобы они вернулись в свои подразделения и сражались на нашей стороне. Да и вообще люди, не утратившие совести, не могут, стоя в стороне, равнодушно глядеть на жестокость, не становясь ее невольными соучастниками. Все необходимое вооружение я вам предоставлю, — сказал он, имея в виду захват Рози оружия, амуниции и взрывчатки на базе «Дельты». — Но даже если по какой-либо причине обещанное оружие не прибудет, даже если нам придется пользоваться старыми охотничьими дробовиками, ножами, камнями и всем остальным, что под руку попадется, мы не можем уклониться от нашего долга. Я хочу знать, на кого я могу рассчитывать.
Безмолвие было холодным и каменным, как своды пещеры. Холдену хотелось курить, но он не желал отводить взгляда от индейцев.
Наконец один из пожилых вождей медленно, пошатываясь, встал с одеяла и снял заношенную серую фетровую шляпу. Такую носили в вестернах сороковых годов. На правом бедре виднелась кобура, пришитая к джинсам, кобура с «Кольтом» армейского образца.
Вождь курил трубку, но, когда начал говорить, вынул ее изо рта:
— Странно слышать, чтобы белый человек с таким уважением говорил об индейцах. Разве тех, кого уважаешь, можно было гнать все дальше, дальше и дальше, в то время как наши женщины и дети гибли от голода, а юноши гибли нравственно от нищеты, пьянства и отчаяния? И все же ты говорил о нас с уважением. И ты знаешь, что мы ответим. Честь живет в нас. Я думаю, она живет и в тебе. Я не могу говорить за всех моих братьев, сидящих здесь, но могу говорить о моем народе. Мои юноши будут сражаться. И молодые женщины тоже будут сражаться. Те, кто слишком стар для войны, помогут иначе. Я хочу видеть разрушенным это прибежище зла — форт Маковски. Хочу видеть уничтоженным зло, заполонившее эту землю. Хочу этого ради себя, а не ради вас, но работать мы можем вместе.
Дэвид Холден вздохнул.
Он подумал, что теперь можно закурить.
Глава седьмая
Роуз Шеперд надела наушники. Она сидела одна в палатке связистов.
Она решила, что сейчас скажет обо всем Дэвиду. Но их система радиосвязи в Монтане была весьма сложной. К тому же, из-за помех его голос казался очень далеким.
Может, поэтому Рози так и не сказала ему ничего.
Она знала, когда все это случилось.
Недавно, когда ее задела шальная пуля, пришлось сдать анализ крови. Доктор Вонг (он помогал «Патриотам» с самого начала и покинул город, чтобы работать с ними все время) сказал ей, что — слава Богу — она принадлежит к тем счастливым женщинам, которым уже нельзя принимать таблетки, поскольку это плохо сказывается на давлении.
Рози подумала, что в этом все и дело.
Она, конечно, сообщила об этой перемене Дэвиду, и он как будто не встревожился, и сказала, что если… Роуз тяжело и глубоко вздохнула.
Она подумала, что на самом деле настояла на перевозке оружия в Монтану под ее личным контролем только из-за того, чтобы взглянуть Дэвиду в глаза и рассказать ему обо всем.
Конечно, решить проблему можно было по-разному. Но Роуз помнила о фотографии стоящего где-то в Италии памятника жене Гарибальди — в одной руке пистолет, в другой — припавший к груди ребенок.
Какие бы сложности ее не ожидали — лучше всего сохранить существо, даровать жизнь которому она так страстно желала. Ведь это — половинка ее и половинка Дэвида. Если уничтожить его ради продолжения борьбы с Маковски, Таунсом, Борзым и всеми остальными врагами, разве это не станет победой Маковски и его приспешников? Человек имеет право делать то, что желает — рожать ребенка, красить волосы в голубой цвет или стричься налысо. Рози решила, что хочет этого ребенка, когда доктор Вонг сообщил ей о беременности.
У нее были подруги, катавшиеся на водных лыжах за две недели до родов. Война не более тяжелое занятие, чем подобный спорт. Разве не так?
Ее страшило, что Дэвид может не захотеть ребенка сейчас. Конечно, он не скажет об этом прямо, но что если она почувствует его подлинное отношение к случившемуся?
Она помнила выражение лица доктора Вонга.
— Рози, ты в положении.
— Но ведь у многих женщин бывают задержки, когда они…
— У тебя не задержка. Если б у тебя была только она, то ты бы ко мне не пришла, правда?
— Да.
— Рози, это ты с Дэвидом?
— Конечно… о Господи, — Рози помнила эту ночь. Они так устали. Его не было два дня. Естественно, это произошло тогда… Она вставила эту чертову штуку на пару минут позже.
— Ты очень здоровая женщина, Рози, — она слушала доктора Вонга, закрыв глаза. — Ты должна родить хорошего ребенка. Думаю, Дэвид будет счастлив.
— О, да.
— Конечно, будет. У вас все только начинается. Ни о чем не беспокойся и будь счастлива.
Рози поблагодарила доктора Вонга и ушла.
Больше об этом никто не знал.
Но принимая солнечные ванны вместе с остальными женщинами в лагере, нельзя будет скрывать свое положение слишком долго. К тому же, в последние дни она стала прожорливой, как гризли. Дэвид захочет отправить ее отсюда. «Из соображений безопасности». Такая мысль выводила из себя. Она может сражаться не хуже, а пожалуй, и лучше всех мужчин в лагере, за исключением Дэвида. И она стала чертовски хорошим стратегом. Или тактиком. Ей была неясна разница между этими двумя понятиями.
Будь что будет.
Роуз Шеперд посмотрела на передатчик:
— Дэвид, я беременна. Ты будешь папой, — она покачала головой, закрыв глаза. Почему все так сложно?
Глава восьмая
Смит и Уиздом вместе с Лютером Стилом и Дэвидом Холденом подъехали верхом к краю каньона, на другом конце которого на узком, окруженном с трех сторон обрывом, клочке каменистой земли находился форт Маковски.
Смит лежал на животе, опираясь на локти, и смотрел в бинокль.
— На вид — неприступная крепость, — сказал лежавший рядом справа Стил.
— Гм-м-м, — проворчал Смит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22