Поул и я переправляли «Кортину», судно его отца, в Коус-Уик. Он все время был на руле. А я ставил и убирал паруса, готовил чай и занимался навигацией. «Кортина» была быстрым тридцативосьмифутовым шлюпом. В то время у нас в «Саут-Крике» вовсе не было таких. Я к тому времени уже делал успехи в гонках малых яхт и с наивностью девятнадцатилетнего парня надеялся, что после этой перегонки меня попросят остаться на борту и на время гонок. Я даже делал кое-какие намеки. Поул улыбался своей приятной итонской улыбочкой и говорил, что он посмотрит, что можно будет сделать. Когда мы пришли в Медину, на борт поднялся экипаж. А Поул вручил мне конверт: в нем была пятифунтовая банкнота и билет второго класса до «Саут-Крика».
— Спасибо за помощь, — небрежно сказал мне Поул.
Я уставился на него.
— А как же насчет гонок?
— Ужасно сожалею, — ответил Поул. — Нет места.
И он рассмеялся, как будто это было очень смешно. Первые несколько дней прошли относительно спокойно. Мы привыкли к некой рутине — шесть часов на вахте, шесть часов свободен. «Альдебаран» двигался прямо на юго-юго-восток и требовал минимум внимания. Все, что мы должны были делать, это слушать прогноз погоды, заводить двигатель на три часа в день для подзарядки аккумуляторов, питающих автопилот и другую электронику, держать трюм сухим, выкачивая воду, и оставаться цивилизованными людьми при встречах. По крайней мере я старался быть таким. Поул не слишком утруждал себя этим. В конце своей вахты я готовил спагетти или тушеное мясо для нас обоих. Когда же вахту нес Поул, он ел сандвичи с ветчиной, ничего не предлагая мне.
На корабле вообще легко выйти из себя, а мой характер был не из тихих. Поул так явно старался задеть меня за живое, что я был близок к тому, чтобы начать делать сандвичи только для себя, мыться в камбузе и подсмеиваться над ним, когда он хмурится. Всякий раз, когда напряженность усиливалась, я заставлял себя думать о Кубке Марбеллы. Будто мы уже там, в голубых водах Биская, ведем кубковую гонку. И каждый раз, когда я отказывался принимать всерьез его колкости, я немного выигрывал.
Мы находились в пути уже неделю, оставалась сотня миль до северо-западной оконечности Испании, когда начались наши неприятности. В полночь я прослушал прогноз погоды для судов: ветер западный от пяти до шести баллов. А когда проснулся, чтобы встать на раннюю вахту, увидел, что характер движения судна изменился.
Раньше мы шли уверенным курсом под плотным натиском ветра на паруса. Теперь нас сносило, и время от времени судно рыскало, нос зарывался в воду, и при этом были слышны глухие удары волн.
Я выкатился из спального мешка, сунул ноги в сапоги и побежал в темную пещеру трюма, чтобы запустить генератор. Тут же, задыхаясь, тяжело заработали помпы. Потом я надел непромокаемые куртку и брюки и вышел на палубу.
Раньше, когда луна светила над морем, волны были похожи на большие темные спины китов. Теперь, в мрачном утреннем свете, волны приобрели цвет грифельной доски. Западный ветер свистел в старом такелаже «Альдебарана», срывал гребешки с волн и поднимал длинные ленты грязной пены.
Поул стоял у штурвала. Я дал ему чаю и стал так, чтобы заслонить его от ветра, который мог выбить из рук кружку.
Он повернул голову и кивнул мне. У него от усталости под глазами залегли тяжелые тени. Я тоже устал. Даже в отличную погоду яхта длиной в семьдесят футов слишком велика для того, чтобы ее вели два человека.
— Автопилот не держит ее, — сказал он. — Старая сука.
— Она хочет, чтобы мы взяли рифы. Это ведь не гоночная яхта.
Он резко обернулся ко мне:
— Я должен туда попасть вовремя.
С правого борта налетел холодный страшный порыв ветра. Вой в вантах превратился в непрерывный вопль. Палуба под ногами круто накренилась. Поул боролся со штурвалом, чтобы удержать судно на курсе. Я тоже схватился за рукоятку штурвала и стал помогать ему. Яхта медленно легла на курс. Внизу визжали трюмные помпы, засасывая воздух вместе с водой и выплевывая воду далеко за борт.
— Дело дрянь, — констатировал я. — Может быть, уберем главный парус?
Он посмотрел сначала на парус, потом на меня. Его верхняя губа чуть дрогнула, что означало улыбку.
— Хочешь быть в безопасности, чтобы потом не сожалеть? Я не стал объяснять ему, что тот, кто хочет выглядеть героем, как правило, ничего не получает. Я пристегнул скобу безопасности к лееру, идущему вдоль палубы, и начал убирать главный парус. Это была тяжелая работа, все равно — с лебедкой или без нее. Без помощи Поула это заняло полчаса.
Когда я закончил. «Альдебаран» пошел спокойней, имея по одному парусу на каждом конце: кливер впереди и парус на бизань-мачте на корме Напряженность немного ослабла. Судно перестало рыскать и снова стало слушаться автопилота.
— Чертовски медленно, — выразил недовольство Поул, когда я, весь взмокший, вернулся в кокпит.
— Лучше быть в безопасности, чем потом кусать себе локти, — сказал я.
Небо стало мрачным и туманным, солнце опоясало грязное серое кольцо. Внизу, в салоне, потрескивало радио. Шли штормовые предупреждения для районов Бискайского залива и мыса Финистерре. А мы как раз угодили в это место. Радиопрогноз предсказывал нам западный штормовой ветер с последующим переходом в северо-западный.
Я сошел вниз, оставив яхту на автопилоте. Поул занимался своим обычным делом — готовил себе сандвич с ветчиной и жевал его. Я подождал, когда он закончит, сделал сандвич для себя и сказал:
— На нас идет шторм.
— Я слышал прогноз погоды.
Салон сильно кренился каждый раз, когда «Альдебаран» зарывался носом в волны. Я пробрался к навигационному прибору и нажал кнопку. В полутьме салона засветились цифры на табло. Мы находились в пятидесяти пяти милях к западу от мыса Финистерре, у северо-западной оконечности Испании.
— Ну и что вы собираетесь делать? — спросил я.
— Искать укрытия.
Я ответил:
— Мы не успеем достичь берега к ночи. К тому времени сила шторма будет восемь, а может быть, и девять баллов. Как вы пойдете впереди шторма?
— Я не буду этого делать! — Его голос был чуть выше и тверже, чем следовало бы. — Я командую этой проклятой посудиной.
Это было сказано холодным тоном, но я заметил, что на висках у него выступил пот.
Я вспомнил, что говорил мне Генри: «Не спускай с этого типа глаз». И ответил:
— Мы оба идем на этой яхте. Генри Макферлейн требует, чтобы мы доставили ее в Марбеллу в целости и сохранности. И вы, выполняя данное вам поручение, хотите того же самого. Я же заинтересован, чтобы Генри получил за эту яхту деньги, которые ему причитаются.
Он смотрел на меня и, казалось, готов был ударить, но понимал, что я прав.
— Надо еще убавить паруса, — посоветовал я настолько дружелюбно, насколько мог. — Тогда мы получим шанс немного вздремнуть.
На палубе ветер обрушился на нас холодной лавиной. От его порывов угрожающе скрипел такелаж. «Альдебаран» кренился так сильно, что его борт черпал воду. Я пробрался на корму и взял три рифа на парусе бизань-мачты. Парус был так стар, что на ощупь напоминал старую замшу.
Теперь и Поул начал помогать мне, у него уже не возникало вопроса, оставаться у штурвала или нет. Мы с трудом пробрались вперед на фордек. Надо было убрать кливер, который крепился на бушприте при помощи шкива. Я ослабил его, а Поул подполз на коленях и потянул на себя.
Шкив не двигался с места.
— Заело! — закричал он.
— Иду! — ответил я.
Он смотрел на бушприт. «Альдебаран» находился в этот момент на гребне волны. Под ним разверзся пятнадцатифутовый провал. Потом яхта стремительно упала вниз, ее нос зарылся в зеленую воду, и над нами прокатился водяной вал, от бушприта полетели белые струи воды. Поул посмотрел на меня: его лицо было бледным. Я знал, о чем он сейчас думает. О том, что там, в салоне, он вел себя не лучшим образом, и теперь это как-то надо исправить.
Он закрепился и начал продвигаться вперед по бушприту. И сумел добраться до нужного места. Я смотрел, как напряженно дергались его плечи, когда он пытался высвободить заевшую снасть. И тут я увидел эту волну.
От основания мачты, где я находился, мне были хорошо видны бушприт и в восьми футах на нем фигура Поула в куртке с капюшоном. Как раз за ним поднималась громадная серая стена, рычащая и клокочущая. Он поднял голову. Внезапно наступило мгновенное затишье, созданное прикрытием этой исполинской волны. В этот миг тишины я услышал его крик и увидел, как он начал судорожно пятиться назад, к основанию бушприта. Когда нос яхты воткнулся в стену воды, верхушка гребня загнулась вперед, нависая над Поулом. Я бросился к нему, схватил его страховочный линь и сильно потянул на себя. Потом поймал его за куртку и вытянул на палубу. И тут ударила волна.
Она прошлась по яхте, как бульдозер. Меня перевернуло вниз головой, что-то прошлось по лицу, я невольно открыл рот, чтобы закричать, но тут же захлебнулся. Меня резко дернуло за верхнюю часть груди. Я подумал, что это страховочный линь. Мои ноги болтались в воде, как флаг под напором ветра. Это конец, подумал я. Мы пропали.
Но толща воды перед моими глазами стала постепенно светлеть. Я снова мог дышать. Волна прокатилась дальше, к корме. Моя правая рука все еще судорожно что-то сжимала: это был капюшон Поула. Капюшон был пристегнут к куртке, а Поул все еще был в ней. Я закричал:
— Вы в порядке?
Он шевельнулся и повернул голову.
— О Боже! — только простонал он.
Я посмотрел на конец бушприта. Заевший блок снесло. И парус тоже.
— Помоги мне, — попросил я. — Штормовой кливер. Помоги же.
Он не двинулся. Тогда я открыл люк парусного отсека, выхватил штормовой кливер и кое-как поднял его на мачту. Когда я управился с этим, Поул был уже на корме.
Я перевел кливер на подветренную сторону, прошел на корму и закрепил руль. «Альдебаран» развернулся по ветру и лег в дрейф, принимая волны правым бортом. Это все, что можно было сделать в тот момент. Я сошел вниз.
На диванчике, прямо в мокрой одежде, спал Поул. Я решил, что это шок и накрыл его одеялом. Сам я не испытывал ужаса. Я дозаправил генератор, запустил помпы. Потом сел в углу и стал ждать.
Ветер постоянно усиливался, штормило все больше. Солнце скрылось за черной завесой облаков. В сумрачном свете покрытые пеной волны достигали высоты главной мачты. Я зажег в каюте масляную лампу. Она дико раскачивалась на шарнирах, отбрасывая причудливые тени на покрытые пятнами панели.
К девяти вечера ночь стала такой же черной, как сажа в печной трубе, но гораздо более шумной. Поул все лежал на своем диванчике. Его лицо в свете лампы казалось зеленым, глаза были закрыты. Значит, мне надо отстоять вахту и за него. А так хотелось лечь и заснуть! Я взглянул на навигационный прибор, потом вернулся и встряхнул Поула за плечи.
Он тут же открыл глаза.
— Твоя вахта, — сказал я.
Его зрачки показались мне расширенными.
— Что? — спросил он.
— Мы в дрейфе в пятидесяти милях к западу от Виго. Ветер от восьми до девяти баллов.
Он лежал, глядя на меня и ничего не видя. У него был совсем отсутствующий взгляд. И я понял почему. Он прислушивался.
Я прислушался тоже.
Каждый раз, когда волна разбивалась о нос яхты, раздавался удар, как будто кто-то бил в борт кувалдой. Годы плавания на яхтах, сделанных из фибергласа и алюминия, заставили меня забыть, как скрипит и стонет деревянный корпус старой яхты в хороший шторм. Но это вовсе не было поскрипыванием и вызывало сильное беспокойство. Это были тяжелые всплески воды в трюме.
Я сказал:
— Я уже запустил помпы. Надо посмотреть, что творится внизу.
Луч фонарика осветил в трюме тонкий слой воды на внутренней поверхности корпуса. С нижнего уровня палубы то тут, то там пробивались струйки воды: ее уже набралось не два-три фута, а гораздо больше.
Я завел генератор и нажал выключатели на помпах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36