Немного изменилась форма носа, другими стали очертания подбородка и ушных раковин. Но она видела, что это все тот же Ред, — его глаза смотрели на нее, как смотрят заключенные из-за тюремной решетки.
— Ред, зачем ты это сделал?
Вопрос был глупый, она это понимала, но у нее появилось такое чувство, словно она лишилась старого друга. Всегда так получается: только узнаешь человека поближе и тут же его теряешь. Или он умирает, или исчезает куда-то, или превращается в кого-нибудь совсем другого.
— Зачем? А как ты думаешь, зачем? Затем же, зачем и ты. И еще человек двадцать из Ассоциации. Или, по-твоему, тебе одной понадобилось изменить внешность?
— Ты ничего об этом не говорил.
— У тебя хватало собственных забот.
Сара сообразила, что об этой стороне дела в самом деле почти не задумывалась. Поглощенная своими переживаниями, она совсем забыла, что и с другими может происходить то же самое.
— Это разные вещи, — сказала она. — Для тебя это дело привычное.
Ред потер рукой нос и подбородок.
— Ну, только не это. Все лицо болит не меньше, чем у тебя. Конечно, имя и биографию мне изменять приходилось. А кому не приходилось? Но собственную физиономию мне до сих пор удавалось сохранить. — Он повернулся в профиль. — Как ты думаешь, я стал красивее? Мне-то всегда казалось, что тут улучшать нечего.
— Ред, прости меня. Это я виновата.
Ред пожал плечами.
— А, брось. Надо — значит, надо. Я только рад, что у нас система оказалась лучше защищена, чем у них. Почти вся твоя распечатка шла из файлов Общества. Со стороны Кеннисона это непростительная халатность. Если бы он работал у меня, я бы его уволил. Ты даже и близко не подошла к моей собственной… — Он внезапно умолк. — Ну, ты знаешь, о чем я говорю.
Сара поняла, что речь идет о тайной базе данных, которую создал Ред со своей группой заговорщиков. Он уже говорил ей, что, когда работал ее вирус, эта база данных была отключена от системы. Случайность, но она их спасла. Сара подумала, что сделал бы Кэм Бетанкур, если бы увидел среди распечаток тайные файлы Реда. Как поступает Ассоциация с изменниками?
— Ну и что ты делаешь сейчас?
— До нас дошло, что мое прежнее начальство…
— ЦРУ?
— Да нет, — недовольно ответил он. — Не пытайся делать вид, будто ты все на свете знаешь. На самом деле я работал в ОРУ. В Оборонном разведывательном управлении. Не под именем Реда Мелоуна, конечно. Меня звали… Впрочем, сейчас это уже неважно.
Он снова провел рукой по лицу.
— Так получилось, что в пресловутой «бомонтовской распечатке» кому-то в Управлении попалась на глаза моя «крыша». От одного из тех, кто там еще работает, до нас дошло, что Управление начало расследование. Они взялись за мою «крышу» и раскололи ее. — Он опустил глаза и снова принялся перебирать клапаны кларнета. — Знала бы ты, как трудно было вообще проникнуть к этим сукиным детям под липовым именем. — Он пожал плечами. — В общем, с этим теперь покончено. Мое лицо было им известно, вот и пришлось его изменить. А отпечатки пальцев поменять нельзя — во всяком случае, настолько, чтобы эти черти не догадались. И вот я тут. — Он сыграл короткую гамму. — В отпуске.
— Значит, не все думают, что распечатка была розыгрышем?
— Нет, не все. Кое-кто там считает своим долгом рассматривать всерьез любую версию. Может быть, там таких даже слишком много.
— Ты как будто не слишком огорчен.
— Огорчен? Нет. Я получаю пособие по безработице. И не забудь, я богат. Нет, пойми меня правильно, работать в Управлении было интересно. И важно. Нам нужен доступ во все эти закрытые базы данных, и мне нравилось то, чем я там занимался. А то, что я угодил бы в военную тюрьму Ливенуорт, если бы попался, только добавляло остроты. — Он приложил мундштук к губам и смочил его слюной. — Я там пристрастился к картам, этого мне будет не хватать. И все-таки… — Он пожал плечами. — То, что я с этим покончил, тоже хорошо. Можно будет попробовать что-нибудь новенькое. Может быть, снова пойти в корректировщики.
Он сыграл до-мажорную гамму.
— Или обзавестись семьей? — спросила Сара.
Кларнет издал пронзительное верхнее «фа». Ред опустил инструмент и принялся разглядывать мундштук.
— Значит, ты про это знаешь.
Это был не вопрос, а констатация факта.
— Статья девятнадцатая, — сказала она.
— Ну да, — проворчал он.
— И как ты собираешься… ну, ее исполнить?
— Я же тебе говорил — я строптив и непокорен. Не люблю чувствовать себя связанным.
Он покосился на потолок.
— Интересно было бы знать, нет ли у меня где-нибудь незаконных детишек. Может, это их удовлетворит.
Он посмотрел на нее.
— Между прочим, статья девятнадцатая относится и к тебе. Ты теперь одна из наших Сестер.
— Угу. Босоногая и вечно беременная. Всю жизнь только об этом и мечтала. Машина по производству детишек для Утопии.
— Да перестань, что за цинизм? — Он помолчал, потом начал совсем другим тоном: — Скажи мне вот что. Представь себе, что ты взялась организовать группу для конструирования будущего. Как бы ты добивалась, чтобы все действовали осторожно и ответственно?
— Ну, я вербовала бы только таких, у кого есть чувство ответственности перед обществом.
Ред покачал головой.
— Нет, не проходит. Как это измерить? Как твои вербовщики смогут таких людей отбирать? Как обеспечить, чтобы это передавалось из поколения в поколение? Нет, тут должен быть какой-то простой механизм — надежный и действующий автоматически. Что-нибудь такое, что само собой заставляет чувствовать ответственность.
— «У каждого Брата и у каждой Сестры должен быть некто, кого они любят, чтобы он стал заложником будущего», — процитировала она.
Ред криво улыбнулся.
— Вот именно. Эта статья — не о том, чтобы рожать детей. Она о том, чтобы брать на себя ответственность и обеспечить неизменность цели. Для этого Куинн и Карсон и встроили в систему личную заинтересованность. Не альтруизм. На альтруиста нельзя положиться, он в любой момент продаст тебя в рабство, если того потребует высшая справедливость. Чувство ответственности будет работать само по себе только тогда, когда есть отрицательная обратная связь. Это то же самое, что обязать домовладельцев жить в тех самых домах, которые они сдают в наем, или директоров заводов — устраивать водозаборы ниже по течению, чем их же сточные трубы, или авиамехаников — летать на тех самых самолетах, которые они чинили. Понимаешь? Во всех таких случаях добиться выполнения правил очень легко, а это и будет означать, что домовладелец, или директор завода, или авиамеханик будет чувствовать свою ответственность. Не может быть прав помимо ответственности. А ключ ко всему — личная заинтересованность, Альтруизм — это как плотина, он не может действовать вечно. Рано или поздно река истории прорвет плотину, и это кончится катастрофой. А личная заинтересованность как будто плывет по течению, но в то же время направляет его, заставляет его производить работу. Основатели полагали, что самый лучший способ не допустить безответственного вмешательства в будущее — сделать так, чтобы те, кто будет в него вмешиваться, были заинтересованы в результатах. Тогда они будут тщательнее продумывать свои планы.
— В теории это очень хорошо, — сказала Сара. — Но я вижу тут два слабых места.
— Только два? — проворчал Ред.
— Как добиться того, чтобы члены Общества не ограничивались одной видимостью действий? Можно родить ребенка, заплатить за его содержание, но совершенно о нем не думать. Я знаю множество родителей, которые ни на что иное не способны. А если они о нем и будут думать, то для кого они будут строить лучшее будущее — для всех или только для собственных детей?
— Не спорю, система не идеальная. Идеала вообще не существует.
Его самоуверенность начала ее раздражать. Как будто говоришь с чужим человеком.
— Существует, — возразила она.
— Да? Например?
— Трио из «Мэйпл-Лиф Рэг».
Он озадаченно взглянул на нее, потом засмеялся.
— Ну, ладно.
Кивнув на пианино, стоявшее у стены, он сказал:
— Попробуй, докажи.
— Что?..
— Или тебя заставить насильно? Давай, давай.
Он встал и потянул ее за руку.
Очевидно, Ред был согласен говорить о чем угодно, но только не о статье девятнадцатой применительно к собственной персоне. Сара позволила ему усадить себя за старенькое пианино. Сыграв на пробу несколько пассажей, она почувствовала, что пальцы у нее стали какими-то толстыми и неуклюжими.
— Я очень давно не играла, — возразила она. — В последнее время как-то не до того было.
Ред мотнул головой.
— Нужно, чтобы всегда было до того.
Она сыграла первую фразу, ошиблась и начала снова. Сначала она играла осторожно и неуверенно, но потом взяла нужный темп. Рэгтайм никогда не надо играть слишком быстро, говорил Джоплин. Левой рукой она поддерживала четкий ритм в басах, а правой вела синкопированную мелодию. Классический рэг пишется по строгой схеме — «ля-ля-си-си-ля-до-до-ре», но она не стала повторять первые две темы, чтобы поскорее добраться до трио. Струны легко звучали под ее пальцами, порхавшими по всей клавиатуре. В музыке Джоплина всегда слышатся сладостная горечь и торжество, что-то грустное и то же время величественное — как будто это гимн по случаю некоей одержанной втайне победы. А «Мэйпл-Лиф» — вершина его музыки, не зря эту вещь называли «королем рэгтаймов». Каждая нота в ней звучит в точности так, как надо.
Кончив играть, она почувствовала, что настроение у нее почему-то улучшилось — давно уже ей не было так хорошо. Как будто тяжкий груз свалился с плеч. Пальцы ее сами собой начали наигрывать еще какой-то рэг — ей вспомнились мелодии, составлявшие музыкальное сопровождение ее детских лет.
— Хочешь, попробуем вместе? — спросила она Реда. Он покачал головой.
— Мне так не суметь.
— «Хай Сосайети» у тебя получалось неплохо. Я слышала из коридора. Соло, которое ты играл, — пробный камень для всех джазовых кларнетистов.
— Не в том дело, — ответил он. — Не в технике. Дело… в слухе, наверное. Я не могу играть со слуха, мне нужно видеть перед собой ноты. И выучить их. — К ее большому удивлению, он покраснел и смущенно отвел глаза. — Я играю ноты, а не музыку.
— Ты сказал это таким тоном, будто сознался в гомосексуализме.
— Поиграй еще, а? Знаешь, я люблю эти старинные мелодии.
Она сыграла «Панаму», потом «Оклахома Рэг». Этот рэг был написан белым — одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал такую музыку. Сара чувствовала, что Ред не сводит с нее глаз. Такое сосредоточенное внимание как будто должно было ей мешать, но почему-то казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя куда-то далеко-далеко. Пальцы сами находили нужные клавиши, нужно было только о них не думать. Это все равно что езда на велосипеде — раз уж научился, никогда не забудешь.
Но когда она снова открыла глаза и взглянула на него, то увидела, что он смотрит вовсе не на ее руки. Она потупилась и опустила глаза на клавиатуру.
— Я не в форме, — снова сказала она.
— Пожалуйста, не извиняйся. У тебя очень здорово получалось. Знаешь, тут есть небольшая джазовая группа. Я с ними несколько раз играл, когда приезжал сюда. Чикагский стиль и немного дикси. Может быть, тебе тоже с ними поиграть? По-моему, это было бы хорошо.
Она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо. В новое, незнакомое лицо. На нем она уже ничего не могла прочитать. А раньше могла? Она внезапно поняла, что почти ничего не знает о том, что за человек Ред Мелоун.
— Я хочу сказать, хорошо для группы. У них нет постоянного пианиста.
Она покачала головой.
— Я не могу играть в группе. Я играю только для себя.
— А ты попробуй. В самом деле, попробуй. Когда играешь в группе, в этом что-то есть. — Он снова сел и смочил слюной мундштук. — Не могу описать что. Когда все играют в лад и рождается гармония, появляется такое ощущение… Помню, как-то однажды, — давным-давно, еще в колледже — наш оркестр репетировал в перерыве между лекциями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97