Правда, он не упомянул об осквернении гроба. Об этом он не мог знать, если только… Если только он не знал об этом лучше кого бы то ни было. В конце концов, приходская дверь всегда открыта, и любой может попасть в церковь незаметно, минуя ворота и монастырский двор.
— Сдается мне, — продолжал Родри, — Томас из Бристоля привез с собой что-то очень ценное, и некто не на шутку этим заинтересовался. Настолько, что убил купца, обыскал его баржу, обшарил палатку, да только все попусту. А после этого кто-то убивает Эана из Шотвика, и оказывается, что в его палатке все вверх дном перевернуто. Не могу поручиться, что в этом случае ничего не украли. Товар у перчаточника легкий, унести его нетрудно — почему бы и не поживиться, коли случай представился. Но в то, что его убили ради наживы, я нипочем не поверю. Сам посуди — двое купцов приехали на ярмарку с разных концов страны, разделенной враждой. Не иначе как должны были встретиться по очень важному делу. И учти, один из них служит графу Честерскому, а другой — графу Глостерскому.
— А третий, — спросил Кадфаэль, — кому служит третий?
— Третий?
— Ну да, третий. Тот, кто проявил к этим двоим столь сильный интерес, что и отправил их к праотцам. Как думаешь, кто мог его послать?
— Ну что тут скажешь… Нынче в Англии много партий, и каждая имеет своих лазутчиков. Взять, например, сторонников короля. Ясное дело, им важно было узнать, не кроются ли за приездом на ярмарку купцов из Честера и Глочестера тайные сношения их господ. И это важно не только для короля. В стране и помимо графа Ранульфа достаточно могущественных сеньоров, которые мнят себя королями в своих владениях. Такие на все пойдут, почуяв малейшую угрозу своим интересам. И, наконец, — ты уж не обижайся, брат, — нельзя сбрасывать со счетов церковь. Слышал, наверное, как сурово обошелся недавно король Стефан с некоторыми епископами? Он раздразнил всю церковную братию. Дошло до того, что его братец, епископ Генри Винчестерский, из самого верного союзника короля превратился чуть ли не в его злейшего врага. А ведь Генри не просто епископ — он еще и папский легат. Может статься, что он приложил руку к событиям на ярмарке. Правда, я в этом сомневаюсь, ведь Генри все время оставался на юге, в своих владениях. Ну да все равно — Линкольн, Винчестер или кто другой: влиятельные лорды, желающие узнать замыслы своих соперников, всегда сумеют нанять людей, которые выполнят всю грязную работенку, пока их хозяева будут спокойно отсиживаться в своих замках.
«И не только лорды, — подумал Кадфаэль, — богатый купец тоже может спокойно сидеть в своей лавке у всех на глазах, в то время как его наемники делают свое черное дело». А кудлатый валлиец довольно усмехался, будто не понимая, какой вывод можно сделать из его слов. Кадфаэль догадывался, что Родри его поддразнивает, но не мог уяснить, невинное ли это озорство или изощренное издевательство преступника, понимающего, что его все одно не припереть к стенке. Но стоит ли обижаться на Родри, если тот малость и пошутил. Ишь, ухмыляется! Да и Бог с ним, с Родри, пусть себе веселится. Зато, глядишь, можно будет из него еще кое-что вытянуть. Да и мед у него отменный.
— Здесь, на ярмарке, — задумчиво промолвил Кадфаэль, — есть и другие гости из Чешира, возможно даже, что кто-то из них близок ко двору Ранульфа. Вот ты, например, прибыл из краев, что граничат с его владениями, и наверняка наслышан о тамошних делах, людях и настроениях. Если ты прав в своих предположениях, выходит, преступник знал, кому мастер Томас собирался вручить свое сокровище. Иначе почему он, убедившись в том, что среди пожитков покойного интересующего его предмета нет, направился к Эану из Шотвика, а, скажем, не к тебе? Это я для примера, ты уж не обижайся!
— И не подумаю! — воскликнул ап Хув. — Почему не ко мне, говоришь? Это разговор особый. Я-то знаю, что не служу Ранульфу Честерскому, но ни ты и никто другой не может быть в том уверен. Впрочем, есть одна мелочь: Томас из Бристоля не говорил по-валлийски.
— А ты не понимаешь по-английски, — вздохнул Кадфаэль, — я и забыл!
— С месяц назад, — продолжил Родри довольный тем, что может похвастаться своей осведомленностью, — один менестрель проездом в Глочестер остановился на ночь в замке графа Ранульфа и, говорят, сподобился неслыханной милости: его пригласили спеть и сыграть в графских покоях для самого графа и его супруги, после чего он фазу же покинул двор. Все бы ничего, но прежде мне не доводилось слышать, чтобы Ранульф слыл любителем музыки. Нет, брат, тут дело совсем в другом. Французские песенки были лишь предлогом, а менестрель — гонцом, связным между Ранульфом и его тестем. Думаю, граф Честерский решил узнать, что затевается в Глочестере и что он может выгадать в случае удачи. — Родри расплылся в улыбке и разлил остаток меда. — Твое здоровье, брат. Ты-то, по крайней мере, не помышляешь о выгоде, не то что мы в миру. Я не раз задумывался: может ли хоть что-нибудь на свете оказаться сильнее этой страсти?
— Пожалуй, да, — ответил Кадфаэль, — стремление к истине. Или к справедливости.
Незадолго до полудня тюремщик отпер дверь темницы, в которой сидел Филип Корвизер, и, отступив в сторону, пропустил провоста. Отец и сын посмотрели друг другу в глаза, и, хотя взгляд мастера Джеффри оставался мрачным и суровым, взгляд Филипа — упрямым и вызывающим, встретившись, отец и сын почувствовали облегчение. В конце концов, они всегда понимали друг друга.
— Ты освобожден под мое поручительство, — заявил провост. — Обвинение с тебя пока не снято, и по первому зову ты должен будешь предстать перед шерифом. Ну а до той поры я сам постараюсь научить тебя уму-разуму.
— Так мне можно вернуться домой? — изумленно спросил Филип.
Он ничего не знал о том, что происходило за стенами замка, и никак не ждал столь скорого освобождения. Юноша принялся поспешно отряхиваться и приводить в порядок свое платье, обеспокоенный тем, что ему придется идти с отцом через весь город, а выглядит он далеко не лучшим образом.
— Но почему меня отпускают? Поймали убийцу? — спросил Филип с надеждой, ибо это могло бы окончательно очистить его от подозрений в глазах Эммы.
— Которого убийцу? — угрюмо переспросил отец. — Ладно, потом поговорим, сперва надо забрать тебя отсюда.
— Ты, парень, поторопился бы, — поигрывая ключами, посоветовал благодушно настроенный стражник, — а то, неровен час, шериф передумает. У нас на ярмарке что ни день, то новости. Того и гляди, захлопнется у тебя дверь перед носом, и выбраться не успеешь.
Так и не разобравшись, в чем дело, Филип последовал за отцом, и оба вышли из замка. Юноша радовался солнышку, от которого отвык в полумраке темницы. Ясное, ослепительно голубое небо напомнило ему о бездонных глазах Эммы Вернольд. Филип понимал, что дома его ждет выволочка, но все равно заметно приободрился. Молодым свойственно надеяться на лучшее и быстро забывать о дурном.
Между тем провост рассказал сыну обо всем, что произошло, пока тот томился взаперти.
— Стало быть, какие-то злодеи побывали на барже и в палатке мистрисс Вернольд? — переспросил Филип. — Напали на ее слугу и похитили ее вещи?
Юноша уже напрочь забыл о своей перепачканной и измятой одежде и шагал к дому с высоко поднятой головой и почти с таким же задорным видом, с каким вел своих приятелей через мост в тот злополучный вечер накануне ярмарки.
— Но виновный-то схвачен? Неужто нет? Но тогда ей и самой может грозить опасность! Боже праведный, о чем только думает наш шериф! — с негодованием воскликнул Филип.
— Уж у кого-кого, а у нашего шерифа хлопот хватает. Ему приходится разбираться с постыдными выходками молодых лоботрясов вроде тебя и твоих приятелей, — отрезал провост, но эта гневная тирада не заставила его отпрыска даже покраснеть. — Что же до мистрисс Вернольд, — продолжил Джеффри, — то она, если хочешь знать, находится в странноприимном доме на попечении самого Хью Берингара и его жены, так что о ней нечего беспокоиться. Ты бы лучше подумал о себе да о том, что ты натворил. Беда-то еще не миновала.
— А что я такого натворил? Я сделал то же самое, что и ты за день до меня. Ну, может, малость перегнул палку, — с отсутствующим видом отвечал Филип, которого вовсе не беспокоили возможные неприятности, ибо все помыслы его сосредоточились на девушке. Он думал о том, что даже в странноприимном доме Эмме может грозить опасность, поскольку, похоже, убийца ее дяди не успокоится и после смерти мастера Томаса. Известие о гибели другого купца не произвело на Филипа особого впечатления, ибо он никак не связал это событие с происками против Томаса из Бристоля, а стало быть, и его племянницы.
— Она была так великодушна и справедлива, — сказал Филип, — уж ей-то не пришло в голову возводить на меня напраслину.
— Что правда, то правда! Эмма свидетельствовала по совести, этого я не отрицаю. Но о ней и без тебя есть кому позаботиться. Лучше о матери своей вспомни, она за это время все глаза выплакала. И хоть нынче шериф выпустил тебя из темницы, он не снял с тебя подозрения, и его люди глаз с тебя не спускают. Тебе бы сейчас мать улестить да успокоить. Дома тебя ждет горячий прием, это я тебе обещаю.
Голова Филипа была занята другим, но как только он вошел в дом, расположенный за выходившей на улицу мастерской сапожника, его и впрямь встретил горячий прием. Завидев сына, хлопотавшая у очага госпожа Корвизер — дородная, цветущая, речистая дама — вскрикнула и, бросив половник, устремилась к своему чаду, словно корабль на всех парусах. Она принялась тормошить его, обнимать, колошматить, ласкать и бранить одновременно. Сморщив нос, она заявила, что от него несет темницей, ужаснулась тому, во что он превратил праздничную одежду, а увидев запекшуюся на его волосах кровь, жалобно запричитала и, усадив сына, взялась очищать рану. Филип счел за благо не сопротивляться и дать матушке выговориться.
— Негодник, — тарахтела госпожа Корвизер, — ты опозорил всю нашу семью, а меня чуть в гроб не вогнал. Я и штопаю, и стряпаю, и стираю, а чем ты отплатил за мою заботу. Это же неслыханно, чтобы сын провоста угодил в темницу. Неужели тебе не стыдно?
Не переставая причитать, она смыла засохшую кровь и вздохнула с облегчением, увидев, что на голове сына остался один лишь едва заметный шрам, но когда на ее вопрос он весело ответил: «Ни капельки, мама!», пребольно дернула его за волосы.
— Бесстыдник ты после этого и бездельник. Ну теперь-то, надеюсь, ты возьмешься за работу, вместо того чтобы шататься по городу да сбивать с толку сыновей почтенных людей вздорными затеями.
— Матушка, я хотел того же, что и отец, а заодно и весь городской совет, так что прежде тебе следовало бы выбранить их. А уж каков я бездельник, лучше спросить у тех, кто носит сшитые мной башмаки, что-то я не слышал нареканий на свою работу.
Филип и вправду был усердным и умелым работником, и в других обстоятельствах госпожа Корвизер не преминула бы похвалиться его мастерством. Юноша порывисто обнял мать и чмокнул ее в щеку, но она оттолкнула его и проворчала:
— Нечего ко мне подлизываться. Подумай-ка о том, как очиститься от подозрений и искупить свою вину. А сейчас поешь — небось изголодался.
Обед был превосходным, прежде такие ему случалось едать только по большим праздникам. Филип основательно подкрепился, а потом, вместо того чтобы переодеться, тщательно побрился, увязал в узелок чистые штаны и рубаху и, взяв одежду под мышку, направился к выходу.
— Куда это ты собрался? — насторожилась мать.
— На речку. Искупаться и смыть с себя всю эту грязь.
Выше по течению, у самого берега реки, неподалеку от ратуши, Корвизеры, как и большинство горожан, имели небольшой садик, где выращивали фрукты и овощи. Там можно было поваляться на травке и обсохнуть на солнышке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Сдается мне, — продолжал Родри, — Томас из Бристоля привез с собой что-то очень ценное, и некто не на шутку этим заинтересовался. Настолько, что убил купца, обыскал его баржу, обшарил палатку, да только все попусту. А после этого кто-то убивает Эана из Шотвика, и оказывается, что в его палатке все вверх дном перевернуто. Не могу поручиться, что в этом случае ничего не украли. Товар у перчаточника легкий, унести его нетрудно — почему бы и не поживиться, коли случай представился. Но в то, что его убили ради наживы, я нипочем не поверю. Сам посуди — двое купцов приехали на ярмарку с разных концов страны, разделенной враждой. Не иначе как должны были встретиться по очень важному делу. И учти, один из них служит графу Честерскому, а другой — графу Глостерскому.
— А третий, — спросил Кадфаэль, — кому служит третий?
— Третий?
— Ну да, третий. Тот, кто проявил к этим двоим столь сильный интерес, что и отправил их к праотцам. Как думаешь, кто мог его послать?
— Ну что тут скажешь… Нынче в Англии много партий, и каждая имеет своих лазутчиков. Взять, например, сторонников короля. Ясное дело, им важно было узнать, не кроются ли за приездом на ярмарку купцов из Честера и Глочестера тайные сношения их господ. И это важно не только для короля. В стране и помимо графа Ранульфа достаточно могущественных сеньоров, которые мнят себя королями в своих владениях. Такие на все пойдут, почуяв малейшую угрозу своим интересам. И, наконец, — ты уж не обижайся, брат, — нельзя сбрасывать со счетов церковь. Слышал, наверное, как сурово обошелся недавно король Стефан с некоторыми епископами? Он раздразнил всю церковную братию. Дошло до того, что его братец, епископ Генри Винчестерский, из самого верного союзника короля превратился чуть ли не в его злейшего врага. А ведь Генри не просто епископ — он еще и папский легат. Может статься, что он приложил руку к событиям на ярмарке. Правда, я в этом сомневаюсь, ведь Генри все время оставался на юге, в своих владениях. Ну да все равно — Линкольн, Винчестер или кто другой: влиятельные лорды, желающие узнать замыслы своих соперников, всегда сумеют нанять людей, которые выполнят всю грязную работенку, пока их хозяева будут спокойно отсиживаться в своих замках.
«И не только лорды, — подумал Кадфаэль, — богатый купец тоже может спокойно сидеть в своей лавке у всех на глазах, в то время как его наемники делают свое черное дело». А кудлатый валлиец довольно усмехался, будто не понимая, какой вывод можно сделать из его слов. Кадфаэль догадывался, что Родри его поддразнивает, но не мог уяснить, невинное ли это озорство или изощренное издевательство преступника, понимающего, что его все одно не припереть к стенке. Но стоит ли обижаться на Родри, если тот малость и пошутил. Ишь, ухмыляется! Да и Бог с ним, с Родри, пусть себе веселится. Зато, глядишь, можно будет из него еще кое-что вытянуть. Да и мед у него отменный.
— Здесь, на ярмарке, — задумчиво промолвил Кадфаэль, — есть и другие гости из Чешира, возможно даже, что кто-то из них близок ко двору Ранульфа. Вот ты, например, прибыл из краев, что граничат с его владениями, и наверняка наслышан о тамошних делах, людях и настроениях. Если ты прав в своих предположениях, выходит, преступник знал, кому мастер Томас собирался вручить свое сокровище. Иначе почему он, убедившись в том, что среди пожитков покойного интересующего его предмета нет, направился к Эану из Шотвика, а, скажем, не к тебе? Это я для примера, ты уж не обижайся!
— И не подумаю! — воскликнул ап Хув. — Почему не ко мне, говоришь? Это разговор особый. Я-то знаю, что не служу Ранульфу Честерскому, но ни ты и никто другой не может быть в том уверен. Впрочем, есть одна мелочь: Томас из Бристоля не говорил по-валлийски.
— А ты не понимаешь по-английски, — вздохнул Кадфаэль, — я и забыл!
— С месяц назад, — продолжил Родри довольный тем, что может похвастаться своей осведомленностью, — один менестрель проездом в Глочестер остановился на ночь в замке графа Ранульфа и, говорят, сподобился неслыханной милости: его пригласили спеть и сыграть в графских покоях для самого графа и его супруги, после чего он фазу же покинул двор. Все бы ничего, но прежде мне не доводилось слышать, чтобы Ранульф слыл любителем музыки. Нет, брат, тут дело совсем в другом. Французские песенки были лишь предлогом, а менестрель — гонцом, связным между Ранульфом и его тестем. Думаю, граф Честерский решил узнать, что затевается в Глочестере и что он может выгадать в случае удачи. — Родри расплылся в улыбке и разлил остаток меда. — Твое здоровье, брат. Ты-то, по крайней мере, не помышляешь о выгоде, не то что мы в миру. Я не раз задумывался: может ли хоть что-нибудь на свете оказаться сильнее этой страсти?
— Пожалуй, да, — ответил Кадфаэль, — стремление к истине. Или к справедливости.
Незадолго до полудня тюремщик отпер дверь темницы, в которой сидел Филип Корвизер, и, отступив в сторону, пропустил провоста. Отец и сын посмотрели друг другу в глаза, и, хотя взгляд мастера Джеффри оставался мрачным и суровым, взгляд Филипа — упрямым и вызывающим, встретившись, отец и сын почувствовали облегчение. В конце концов, они всегда понимали друг друга.
— Ты освобожден под мое поручительство, — заявил провост. — Обвинение с тебя пока не снято, и по первому зову ты должен будешь предстать перед шерифом. Ну а до той поры я сам постараюсь научить тебя уму-разуму.
— Так мне можно вернуться домой? — изумленно спросил Филип.
Он ничего не знал о том, что происходило за стенами замка, и никак не ждал столь скорого освобождения. Юноша принялся поспешно отряхиваться и приводить в порядок свое платье, обеспокоенный тем, что ему придется идти с отцом через весь город, а выглядит он далеко не лучшим образом.
— Но почему меня отпускают? Поймали убийцу? — спросил Филип с надеждой, ибо это могло бы окончательно очистить его от подозрений в глазах Эммы.
— Которого убийцу? — угрюмо переспросил отец. — Ладно, потом поговорим, сперва надо забрать тебя отсюда.
— Ты, парень, поторопился бы, — поигрывая ключами, посоветовал благодушно настроенный стражник, — а то, неровен час, шериф передумает. У нас на ярмарке что ни день, то новости. Того и гляди, захлопнется у тебя дверь перед носом, и выбраться не успеешь.
Так и не разобравшись, в чем дело, Филип последовал за отцом, и оба вышли из замка. Юноша радовался солнышку, от которого отвык в полумраке темницы. Ясное, ослепительно голубое небо напомнило ему о бездонных глазах Эммы Вернольд. Филип понимал, что дома его ждет выволочка, но все равно заметно приободрился. Молодым свойственно надеяться на лучшее и быстро забывать о дурном.
Между тем провост рассказал сыну обо всем, что произошло, пока тот томился взаперти.
— Стало быть, какие-то злодеи побывали на барже и в палатке мистрисс Вернольд? — переспросил Филип. — Напали на ее слугу и похитили ее вещи?
Юноша уже напрочь забыл о своей перепачканной и измятой одежде и шагал к дому с высоко поднятой головой и почти с таким же задорным видом, с каким вел своих приятелей через мост в тот злополучный вечер накануне ярмарки.
— Но виновный-то схвачен? Неужто нет? Но тогда ей и самой может грозить опасность! Боже праведный, о чем только думает наш шериф! — с негодованием воскликнул Филип.
— Уж у кого-кого, а у нашего шерифа хлопот хватает. Ему приходится разбираться с постыдными выходками молодых лоботрясов вроде тебя и твоих приятелей, — отрезал провост, но эта гневная тирада не заставила его отпрыска даже покраснеть. — Что же до мистрисс Вернольд, — продолжил Джеффри, — то она, если хочешь знать, находится в странноприимном доме на попечении самого Хью Берингара и его жены, так что о ней нечего беспокоиться. Ты бы лучше подумал о себе да о том, что ты натворил. Беда-то еще не миновала.
— А что я такого натворил? Я сделал то же самое, что и ты за день до меня. Ну, может, малость перегнул палку, — с отсутствующим видом отвечал Филип, которого вовсе не беспокоили возможные неприятности, ибо все помыслы его сосредоточились на девушке. Он думал о том, что даже в странноприимном доме Эмме может грозить опасность, поскольку, похоже, убийца ее дяди не успокоится и после смерти мастера Томаса. Известие о гибели другого купца не произвело на Филипа особого впечатления, ибо он никак не связал это событие с происками против Томаса из Бристоля, а стало быть, и его племянницы.
— Она была так великодушна и справедлива, — сказал Филип, — уж ей-то не пришло в голову возводить на меня напраслину.
— Что правда, то правда! Эмма свидетельствовала по совести, этого я не отрицаю. Но о ней и без тебя есть кому позаботиться. Лучше о матери своей вспомни, она за это время все глаза выплакала. И хоть нынче шериф выпустил тебя из темницы, он не снял с тебя подозрения, и его люди глаз с тебя не спускают. Тебе бы сейчас мать улестить да успокоить. Дома тебя ждет горячий прием, это я тебе обещаю.
Голова Филипа была занята другим, но как только он вошел в дом, расположенный за выходившей на улицу мастерской сапожника, его и впрямь встретил горячий прием. Завидев сына, хлопотавшая у очага госпожа Корвизер — дородная, цветущая, речистая дама — вскрикнула и, бросив половник, устремилась к своему чаду, словно корабль на всех парусах. Она принялась тормошить его, обнимать, колошматить, ласкать и бранить одновременно. Сморщив нос, она заявила, что от него несет темницей, ужаснулась тому, во что он превратил праздничную одежду, а увидев запекшуюся на его волосах кровь, жалобно запричитала и, усадив сына, взялась очищать рану. Филип счел за благо не сопротивляться и дать матушке выговориться.
— Негодник, — тарахтела госпожа Корвизер, — ты опозорил всю нашу семью, а меня чуть в гроб не вогнал. Я и штопаю, и стряпаю, и стираю, а чем ты отплатил за мою заботу. Это же неслыханно, чтобы сын провоста угодил в темницу. Неужели тебе не стыдно?
Не переставая причитать, она смыла засохшую кровь и вздохнула с облегчением, увидев, что на голове сына остался один лишь едва заметный шрам, но когда на ее вопрос он весело ответил: «Ни капельки, мама!», пребольно дернула его за волосы.
— Бесстыдник ты после этого и бездельник. Ну теперь-то, надеюсь, ты возьмешься за работу, вместо того чтобы шататься по городу да сбивать с толку сыновей почтенных людей вздорными затеями.
— Матушка, я хотел того же, что и отец, а заодно и весь городской совет, так что прежде тебе следовало бы выбранить их. А уж каков я бездельник, лучше спросить у тех, кто носит сшитые мной башмаки, что-то я не слышал нареканий на свою работу.
Филип и вправду был усердным и умелым работником, и в других обстоятельствах госпожа Корвизер не преминула бы похвалиться его мастерством. Юноша порывисто обнял мать и чмокнул ее в щеку, но она оттолкнула его и проворчала:
— Нечего ко мне подлизываться. Подумай-ка о том, как очиститься от подозрений и искупить свою вину. А сейчас поешь — небось изголодался.
Обед был превосходным, прежде такие ему случалось едать только по большим праздникам. Филип основательно подкрепился, а потом, вместо того чтобы переодеться, тщательно побрился, увязал в узелок чистые штаны и рубаху и, взяв одежду под мышку, направился к выходу.
— Куда это ты собрался? — насторожилась мать.
— На речку. Искупаться и смыть с себя всю эту грязь.
Выше по течению, у самого берега реки, неподалеку от ратуши, Корвизеры, как и большинство горожан, имели небольшой садик, где выращивали фрукты и овощи. Там можно было поваляться на травке и обсохнуть на солнышке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38