и ему семья не нужна. Он жил так, будто и не терял семьи, будто есть у него дом и другого ему не нужно. И я ему все откровенно высказала этим летом в Созополе. Прямо до скандала дошло, я так и сказала: ты живешь не для себя – для дочери ты живешь!.. В общем, всю правду ему в глаза…
Эти сведения совпадали с другими – полученными от секретарши Конова. Я ждал, что последует рассказ о драматических событиях, происшедших в августе в Созополе, всего три месяца назад. Возможно, тогда и начался путь, приведший Ангела Борисова к веревке.
– А теперь, – сказала Зорница, – я сделаю перерыв – я каждый час отдыхаю пять минут – и сварю кофе. Что-то я чересчур разговорилась. Но вам, должно быть, интересно, верно? А заодно выпьем кофе, если вы ничего не имеете против кофеина. Есть ведь люди, которые отрицательно относятся к кофеину!..
– Я к нему отношусь положительно, – сказал я. – Употребляю в неограниченном количестве.
– Вот и чудесно.
Зорница одарила меня улыбкой, приоткрывшей белые и ровные, точно у кукол, зубы (от роли труженицы, она, очевидно, переходила к роли светской дамы).
Окно было приоткрыто, чтобы выветривался запах краски, и затылком я чувствовал холодок – мне показалось, что это холодок туманного сырого вечера, хотя час был ранний. Но сейчас я склонен думать, что холодок этот вызвало соприкосновение с железным характером Зорницы Стойновой, а вовсе не дуновение влажного воздуха, проникавшего в комнату.
Зорница накрывала на стол. Поставила дорогие кофейные чашки японского фарфора, прозрачные, как папиросная бумага (эти чашки она, наверное, доставала для самых почетных гостей). Когда она наливала кофе, она словно танцевала – слегка изгибалась в талии, подчиняясь одной ей слышному ритму, плечи и грудь ее подрагивали, а тонкая, но сильная шея грациозно изгибалась, как бы следуя за тонкой струйкой кофе. Весьма кокетливая демонстрация линий и форм. Но может, подумал я, женщина с таким рациональным подходом к жизни считает, что после часа напряженной работы ей нужно двигаться, это просто гимнастика, обыкновенная гимнастика. Сейчас мне кажется, что я был несправедлив к ней. Мы часто ошибаемся, когда по одной черте характера судим о человеке в целом. Все же должен признаться, что впечатление у меня осталось приятное.
Зорница села с чашкой в руке напротив меня на диван, положила одну красивую ногу на другую и, деликатно отпивая кофе, продолжала свой не слишком деликатный рассказ. Однако именно такой мне и был нужен.
– Расскажу вам подробно о том, что случилось в Созополе, потому что, может быть, это хоть как-то объяснит поступок Ангела… В Созополе мы пробыли с десятого августа до конца месяца. Мы поехали в это время, поскольку большинство наших друзей тоже собиралось ехать туда. Нет, это не совсем верно. Мы выбрали это время из-за его дочери. В июле ей надо было сдавать экзамены, и он, конечно, как любящий отец, не мог оставить ее одну в Софии на мученья… А для нее, должна вам сказать, это было мученье. Ведь одним наука дается, а другим не дается. Она девушка неглупая, могла бы, наверно, и хорошо сдать, да голова у нее забита другим. И вообще у нее такая каша – девчоночьи мечты плюс женские капризы, – она и сама не знает, чего хочет… До этой поездки в Созополь у нее словно была одна цель в жизни – держать отца в подчинении. Но после Созополя она изменилась. Так и должно было быть, раз у нее появился наконец настоящий мужчина… Она почувствовала себя женщиной.
Зорница сделала краткую паузу – видимо, вслушавшись в свои последние слова, она почувствовала, что выходит из образа, который хотела создать для меня, а может, и для себя самой.
– Да, так вот что произошло, – продолжала она, обдумывая свои слова. – В августе в Созополь приезжают веселые компании из Софии – ну, знаете, люди, которые вечно веселятся, для которых жизнь сплошной праздник. Они не отдыхать приезжают, а туалеты показывать… Вы давно были в Созополе последний раз?
– Как вам сказать, – ответил я, – всегда получается, что мне дают отпуск в январе…
– Ну, в январе в Созополе делать нечего, да и веселых людей там в это время нет, разве что они вдруг решат собираться, чтобы демонстрировать зимние туалеты… и не советую туда ездить. Я, например, туда ни за что больше не поеду. Противно смотреть, как они тупо бездельничают. Встречаются, конечно, и приличные люди, которые приезжают, чтобы нормально отдохнуть и поразвлечься, – художники разные, музыканты, артисты, но я вам признаюсь, меня они совершенно не интересуют, хотя их теперь в Созополе большинство. Бывают там и киношники – у меня среди них есть знакомые. Ну, у этих к жизни свой подход – они знают, что жизнь коротка, как фильмы, которые снимают. Вот и стараются получить за минимум времени максимум удовольствия. В последние годы в Созополь стали иностранцы приезжать, в основном поляки, тоже все люди искусства. Теперь Созополь в моде. На первый взгляд интересно, но я вам не советую ездить туда: каждый смотрит, какие у другого тряпки, а сам из кожи вон лезет, чтобы не походить на других.
– Хорошо, хорошо, – сказал я, – не поеду, разве что по работе пошлют.
– Все равно откажитесь!
То, что случилось в августе, похоже, оставило у Зорницы такой неприятный осадок, что она как практичный человек сделала для себя необходимые выводы – никогда туда не ездить и, исходя из своего горького опыта, настоятельно советовала это другим.
– Ангел Борисов приехал с дочерью. А ведь я ему ясно намекала, что мне будет куда приятнее, если мы поедем только вдвоем.
Я с нетерпением ждал, когда она заговорит по существу, и тут подумал, что она, должно быть, не ограничилась намеками, а прямо просила не брать дочь.
– Он снял нам комнаты в одном доме – вот и все, что он сделал в ответ на мою просьбу быть вместе… Может, он думал, что его дочь, пожив с нами, свыкнется, примирится. До того момента его дочь, кажется, считала, что отец ее – ну просто евнух. Однако надеялся Ангел напрасно. Честно говоря, мне все это было до того отвратительно! Терпела я только потому, что была сильно привязана к Ангелу. Она по целым дням плакала, отказалась ходить с нами на пляж. Бродит вокруг, следит за нами издалека, точно мы бог знает чем занимаемся. Как видите, болезненная история, странная в наши дни, когда девочки все знают еще с детсадовского возраста. Это было что-то ненормальное, психическое. Что поделаешь, приходилось терпеть. Ангел два-три раза ездил с дочерью в Бургас, возил ее на машине на юг до Ахтополя… Умолял меня извинить его за то, что оставляет меня одну. Я его прощала. Вполне понятно, почему она такая: мать ведь тоже бросила девчонку, уехала работать за границу, опять же ради барахла… Так что меня можно меньше всего обвинять в том, что случилось… В один прекрасный день она вдруг исчезла, правда, оставив записку, что уехала с одним знакомым Ангела, который вертелся около нас… Инженер. Владимир Патронев.
Что-то, наверно, дрогнуло во мне, чем-то я себя выдал, хотя воображаю, что у меня железные нервы, потому что Зорница прервала свой рассказ и спросила:
– Вы что, знакомы с ним?
– Нет, – ответил я. – Имя вроде бы слышал, но лично не знаком.
Я действительно не был с ним знаком, хотя с самого начала Патронев, имя которого значилось на листочке покойного Ангела Борисова, принимал участие в карточной игре – пока что лишь как скромная шестерка. Но, как известно, если шестерка – козырь, она бьет и туза.
Зорница была очень проницательна: почуяв что-то, она замолчала. Потом встала и непринужденно сказала:
– Вы извините, мне надо работать. Я должна выполнить полторы нормы – только с этим условием мне разрешили съездить на конкурс в Стара-Загору.
Снова усевшись перед построенными в ряд куклами, она взяла из высокого стакана нужную кисточку, выдавила из тюбика кроваво-красную краску, размыла ее какой-то жидкостью – все это быстро и легко, точными красивыми движениями – и принялась за очередную куклу.
– Так, значит, девушка уехала с как его… Патроневым?
– Да, уехала с Патроневым и оставила нас с ее отцом драться да мириться.
Я засмеялся.
– Да, да, точно так оно и вышло, – сказала Зорница, глядя мне прямо в глаза. Она не скрывала волнения, – В том, что дочь сбежала, он обвинил меня, – дескать, я ее чем-то обидела. Тут я уже просто взбесилась. Мы переполошили весь дом, дело было вечером, в доме полно народу, там и чехи жили, они как раз ужинали. И все это перед чужими людьми… Вспоминать тошно. Никогда в жизни такого стыда не переживала. А кончилось тем, что я ему сказала… не помню даже что, но, верно, что-то очень обидное – я уже совсем не соображала, – и он закатил мне две пощечины, так что пришлось приводить меня в чувство. А потом… потом я собрала свои вещички и уехала. Вот и все, что случилось в Созополе.
– После этого вы виделись с Ангелом Борисовым?
– Да он сто раз хотел со мной помириться, только я не торопилась… Я не говорила, что мы никогда больше не увидимся, но поставила условие: чтобы дочь не вмешивалась в его жизнь. Бросить ее, он, конечно, не мог, куда тут денешься – она в него впилась как клещ… В общем, отказывалась я с ним встречаться. Иногда мы разговаривали по телефону, это все, на что я соглашалась.
– Когда вы с ним говорили в последний раз?
– В последний раз… в последний раз… Он позвонил мне в понедельник утром. В тот день, когда я уезжала в Стара-Загору. Он просил меня встретиться… Очень настаивал, говорил нервно, прямо истерично. Я сказала, что могу уделить ему несколько минут, пусть приезжает в семь. Я знала, что в это время уже буду далеко.
– Он проделал это над собой… той же ночью. Зорница смотрела на меня с возмущенной, точно заранее приготовленной улыбкой:
– Вы что хотите сказать? Что он до того расстроился, не застав меня, что… Да как можно отвечать за то, что другому взбредет в голову?
Зорница встала меня проводить.
Я пожелал ей успешной работы.
ГЛАВА XII
Троянский все еще сидел в кабинете. Это был один из тех редких случаев, когда я шел к нему не раздумывая. В сущности, в такие мгновения раскрывался истинный смысл нашей… нашей дружбы, хотя это сентиментальное признание может прозвучать несколько странно, если учесть наши служебные отношения и особенности характера моего начальника.
Он ждал меня. Наступал кульминационный момент. Пора действовать вместе, сообща, дружно. Я доложил о том, что успел предпринять за последнее время. Откровенно признался, что уверовал в версию с подброшенным пузырьком. Принятая за факт, она словно дорожный знак указывала на человека, с которого следовало распутывать дело – на автослесаря Спиридона Спасова. Однако на пузырьке найдены только отпечатки пальцев Борисова, и это исключает присутствие на даче кого-то, кто помогал ему переселиться на тот свет. На Донкова же падает обвинение в грубой ошибке при осмотре машины. Я постарался не слишком подчеркивать вину молодого человека.
Троянский выслушал меня молча, с невозмутимым видом. Я решил, что с этой частью доклада покончено, и уже собрался продолжать, но он остановил меня и предложил подумать. Мы почтили мою версию минутой молчания.
– И все-таки, все-таки… Во-первых, если на пузырьке отпечатки пальцев Борисова, это, конечно, снимает подозрения с автослесаря. И тем не менее он взял машину в тот же вечер – это подозрительно. Во-вторых, допустил ли Донков оплошность, еще неизвестно. Гораздо вероятнее, что не допустил…
Тут настало время рассказать о беседе с отцом Борисова.
– Можно считать почти установленным, – сказал я, – что не отец Борисова первый вспомнил о машине. Спиридон Спасов сам предложил ему свои услуги.
– Ты уверен? – глянул на меня вопросительно Троянский.
– Уверен. Старик, правда, с трудом, но все же припомнил свой разговор с Спиридоном Спасовым. Вряд ли, узнав о смерти сына, он думал о машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Эти сведения совпадали с другими – полученными от секретарши Конова. Я ждал, что последует рассказ о драматических событиях, происшедших в августе в Созополе, всего три месяца назад. Возможно, тогда и начался путь, приведший Ангела Борисова к веревке.
– А теперь, – сказала Зорница, – я сделаю перерыв – я каждый час отдыхаю пять минут – и сварю кофе. Что-то я чересчур разговорилась. Но вам, должно быть, интересно, верно? А заодно выпьем кофе, если вы ничего не имеете против кофеина. Есть ведь люди, которые отрицательно относятся к кофеину!..
– Я к нему отношусь положительно, – сказал я. – Употребляю в неограниченном количестве.
– Вот и чудесно.
Зорница одарила меня улыбкой, приоткрывшей белые и ровные, точно у кукол, зубы (от роли труженицы, она, очевидно, переходила к роли светской дамы).
Окно было приоткрыто, чтобы выветривался запах краски, и затылком я чувствовал холодок – мне показалось, что это холодок туманного сырого вечера, хотя час был ранний. Но сейчас я склонен думать, что холодок этот вызвало соприкосновение с железным характером Зорницы Стойновой, а вовсе не дуновение влажного воздуха, проникавшего в комнату.
Зорница накрывала на стол. Поставила дорогие кофейные чашки японского фарфора, прозрачные, как папиросная бумага (эти чашки она, наверное, доставала для самых почетных гостей). Когда она наливала кофе, она словно танцевала – слегка изгибалась в талии, подчиняясь одной ей слышному ритму, плечи и грудь ее подрагивали, а тонкая, но сильная шея грациозно изгибалась, как бы следуя за тонкой струйкой кофе. Весьма кокетливая демонстрация линий и форм. Но может, подумал я, женщина с таким рациональным подходом к жизни считает, что после часа напряженной работы ей нужно двигаться, это просто гимнастика, обыкновенная гимнастика. Сейчас мне кажется, что я был несправедлив к ней. Мы часто ошибаемся, когда по одной черте характера судим о человеке в целом. Все же должен признаться, что впечатление у меня осталось приятное.
Зорница села с чашкой в руке напротив меня на диван, положила одну красивую ногу на другую и, деликатно отпивая кофе, продолжала свой не слишком деликатный рассказ. Однако именно такой мне и был нужен.
– Расскажу вам подробно о том, что случилось в Созополе, потому что, может быть, это хоть как-то объяснит поступок Ангела… В Созополе мы пробыли с десятого августа до конца месяца. Мы поехали в это время, поскольку большинство наших друзей тоже собиралось ехать туда. Нет, это не совсем верно. Мы выбрали это время из-за его дочери. В июле ей надо было сдавать экзамены, и он, конечно, как любящий отец, не мог оставить ее одну в Софии на мученья… А для нее, должна вам сказать, это было мученье. Ведь одним наука дается, а другим не дается. Она девушка неглупая, могла бы, наверно, и хорошо сдать, да голова у нее забита другим. И вообще у нее такая каша – девчоночьи мечты плюс женские капризы, – она и сама не знает, чего хочет… До этой поездки в Созополь у нее словно была одна цель в жизни – держать отца в подчинении. Но после Созополя она изменилась. Так и должно было быть, раз у нее появился наконец настоящий мужчина… Она почувствовала себя женщиной.
Зорница сделала краткую паузу – видимо, вслушавшись в свои последние слова, она почувствовала, что выходит из образа, который хотела создать для меня, а может, и для себя самой.
– Да, так вот что произошло, – продолжала она, обдумывая свои слова. – В августе в Созополь приезжают веселые компании из Софии – ну, знаете, люди, которые вечно веселятся, для которых жизнь сплошной праздник. Они не отдыхать приезжают, а туалеты показывать… Вы давно были в Созополе последний раз?
– Как вам сказать, – ответил я, – всегда получается, что мне дают отпуск в январе…
– Ну, в январе в Созополе делать нечего, да и веселых людей там в это время нет, разве что они вдруг решат собираться, чтобы демонстрировать зимние туалеты… и не советую туда ездить. Я, например, туда ни за что больше не поеду. Противно смотреть, как они тупо бездельничают. Встречаются, конечно, и приличные люди, которые приезжают, чтобы нормально отдохнуть и поразвлечься, – художники разные, музыканты, артисты, но я вам признаюсь, меня они совершенно не интересуют, хотя их теперь в Созополе большинство. Бывают там и киношники – у меня среди них есть знакомые. Ну, у этих к жизни свой подход – они знают, что жизнь коротка, как фильмы, которые снимают. Вот и стараются получить за минимум времени максимум удовольствия. В последние годы в Созополь стали иностранцы приезжать, в основном поляки, тоже все люди искусства. Теперь Созополь в моде. На первый взгляд интересно, но я вам не советую ездить туда: каждый смотрит, какие у другого тряпки, а сам из кожи вон лезет, чтобы не походить на других.
– Хорошо, хорошо, – сказал я, – не поеду, разве что по работе пошлют.
– Все равно откажитесь!
То, что случилось в августе, похоже, оставило у Зорницы такой неприятный осадок, что она как практичный человек сделала для себя необходимые выводы – никогда туда не ездить и, исходя из своего горького опыта, настоятельно советовала это другим.
– Ангел Борисов приехал с дочерью. А ведь я ему ясно намекала, что мне будет куда приятнее, если мы поедем только вдвоем.
Я с нетерпением ждал, когда она заговорит по существу, и тут подумал, что она, должно быть, не ограничилась намеками, а прямо просила не брать дочь.
– Он снял нам комнаты в одном доме – вот и все, что он сделал в ответ на мою просьбу быть вместе… Может, он думал, что его дочь, пожив с нами, свыкнется, примирится. До того момента его дочь, кажется, считала, что отец ее – ну просто евнух. Однако надеялся Ангел напрасно. Честно говоря, мне все это было до того отвратительно! Терпела я только потому, что была сильно привязана к Ангелу. Она по целым дням плакала, отказалась ходить с нами на пляж. Бродит вокруг, следит за нами издалека, точно мы бог знает чем занимаемся. Как видите, болезненная история, странная в наши дни, когда девочки все знают еще с детсадовского возраста. Это было что-то ненормальное, психическое. Что поделаешь, приходилось терпеть. Ангел два-три раза ездил с дочерью в Бургас, возил ее на машине на юг до Ахтополя… Умолял меня извинить его за то, что оставляет меня одну. Я его прощала. Вполне понятно, почему она такая: мать ведь тоже бросила девчонку, уехала работать за границу, опять же ради барахла… Так что меня можно меньше всего обвинять в том, что случилось… В один прекрасный день она вдруг исчезла, правда, оставив записку, что уехала с одним знакомым Ангела, который вертелся около нас… Инженер. Владимир Патронев.
Что-то, наверно, дрогнуло во мне, чем-то я себя выдал, хотя воображаю, что у меня железные нервы, потому что Зорница прервала свой рассказ и спросила:
– Вы что, знакомы с ним?
– Нет, – ответил я. – Имя вроде бы слышал, но лично не знаком.
Я действительно не был с ним знаком, хотя с самого начала Патронев, имя которого значилось на листочке покойного Ангела Борисова, принимал участие в карточной игре – пока что лишь как скромная шестерка. Но, как известно, если шестерка – козырь, она бьет и туза.
Зорница была очень проницательна: почуяв что-то, она замолчала. Потом встала и непринужденно сказала:
– Вы извините, мне надо работать. Я должна выполнить полторы нормы – только с этим условием мне разрешили съездить на конкурс в Стара-Загору.
Снова усевшись перед построенными в ряд куклами, она взяла из высокого стакана нужную кисточку, выдавила из тюбика кроваво-красную краску, размыла ее какой-то жидкостью – все это быстро и легко, точными красивыми движениями – и принялась за очередную куклу.
– Так, значит, девушка уехала с как его… Патроневым?
– Да, уехала с Патроневым и оставила нас с ее отцом драться да мириться.
Я засмеялся.
– Да, да, точно так оно и вышло, – сказала Зорница, глядя мне прямо в глаза. Она не скрывала волнения, – В том, что дочь сбежала, он обвинил меня, – дескать, я ее чем-то обидела. Тут я уже просто взбесилась. Мы переполошили весь дом, дело было вечером, в доме полно народу, там и чехи жили, они как раз ужинали. И все это перед чужими людьми… Вспоминать тошно. Никогда в жизни такого стыда не переживала. А кончилось тем, что я ему сказала… не помню даже что, но, верно, что-то очень обидное – я уже совсем не соображала, – и он закатил мне две пощечины, так что пришлось приводить меня в чувство. А потом… потом я собрала свои вещички и уехала. Вот и все, что случилось в Созополе.
– После этого вы виделись с Ангелом Борисовым?
– Да он сто раз хотел со мной помириться, только я не торопилась… Я не говорила, что мы никогда больше не увидимся, но поставила условие: чтобы дочь не вмешивалась в его жизнь. Бросить ее, он, конечно, не мог, куда тут денешься – она в него впилась как клещ… В общем, отказывалась я с ним встречаться. Иногда мы разговаривали по телефону, это все, на что я соглашалась.
– Когда вы с ним говорили в последний раз?
– В последний раз… в последний раз… Он позвонил мне в понедельник утром. В тот день, когда я уезжала в Стара-Загору. Он просил меня встретиться… Очень настаивал, говорил нервно, прямо истерично. Я сказала, что могу уделить ему несколько минут, пусть приезжает в семь. Я знала, что в это время уже буду далеко.
– Он проделал это над собой… той же ночью. Зорница смотрела на меня с возмущенной, точно заранее приготовленной улыбкой:
– Вы что хотите сказать? Что он до того расстроился, не застав меня, что… Да как можно отвечать за то, что другому взбредет в голову?
Зорница встала меня проводить.
Я пожелал ей успешной работы.
ГЛАВА XII
Троянский все еще сидел в кабинете. Это был один из тех редких случаев, когда я шел к нему не раздумывая. В сущности, в такие мгновения раскрывался истинный смысл нашей… нашей дружбы, хотя это сентиментальное признание может прозвучать несколько странно, если учесть наши служебные отношения и особенности характера моего начальника.
Он ждал меня. Наступал кульминационный момент. Пора действовать вместе, сообща, дружно. Я доложил о том, что успел предпринять за последнее время. Откровенно признался, что уверовал в версию с подброшенным пузырьком. Принятая за факт, она словно дорожный знак указывала на человека, с которого следовало распутывать дело – на автослесаря Спиридона Спасова. Однако на пузырьке найдены только отпечатки пальцев Борисова, и это исключает присутствие на даче кого-то, кто помогал ему переселиться на тот свет. На Донкова же падает обвинение в грубой ошибке при осмотре машины. Я постарался не слишком подчеркивать вину молодого человека.
Троянский выслушал меня молча, с невозмутимым видом. Я решил, что с этой частью доклада покончено, и уже собрался продолжать, но он остановил меня и предложил подумать. Мы почтили мою версию минутой молчания.
– И все-таки, все-таки… Во-первых, если на пузырьке отпечатки пальцев Борисова, это, конечно, снимает подозрения с автослесаря. И тем не менее он взял машину в тот же вечер – это подозрительно. Во-вторых, допустил ли Донков оплошность, еще неизвестно. Гораздо вероятнее, что не допустил…
Тут настало время рассказать о беседе с отцом Борисова.
– Можно считать почти установленным, – сказал я, – что не отец Борисова первый вспомнил о машине. Спиридон Спасов сам предложил ему свои услуги.
– Ты уверен? – глянул на меня вопросительно Троянский.
– Уверен. Старик, правда, с трудом, но все же припомнил свой разговор с Спиридоном Спасовым. Вряд ли, узнав о смерти сына, он думал о машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30