.. Ведь он, должно быть, последний человек, который видел ее живой.
– Может, и знает. Но кто он? Неда пожала плечами.
Так… рядом с Зорницей появился еще один мужчина – вернее, пока только его голос. Борисова нет в живых. Патронев уже несколько дней как лишен свободы передвижения.
Задумавшись, я не уловил перемены, происшедшей с Недой. Того поворота, к которому она с самого начала вела меня. Опустив глаза, она сосредоточенно склонилась над чашкой, с удовольствием вдыхая пары коньяка. Как я теперь понимаю, она готовилась к давно назревшему разговору. Много раз за внешним проявлением ее чувств я угадывал какое-то подводное течение. Но это вызывало у меня обратную реакцию – я всеми силами старался не прикасаться к ее жизни, уверенный, что от всяких мер предосторожности и советов, которые обычно спешат дать окружающие (люди вроде меня – непосредственно заинтересованные), нет никакого толку. Я ничего не знал, и потому без труда сопротивлялся соблазну давать советы, указывать правильный путь и прочее. Мне не приходило в голову, что мое участие могло иметь и другое значение – допустим, Неда – жертва и нуждается в моей помощи.
Нуждается в помощи!.. Запоздалая мысль.
– Хорошо, что произошла вся эта история, – сказала Неда, – иначе я не поняла бы самого важного – того, что я занимаю чужое место.
– Какое место?
– Рядом с тобой. Тебе нужен человек, на которого ты мог бы положиться. А во мне то, чем ты занимаешься, вызывает отвращение.
– Ладно, брось эти глупости насчет верной жены, помощницы сотрудника милиции!
– Я тебе не жена, – ответила Неда. – И не понимаю, почему я до сих пор с тобой… И почему ты со мной?
Я помолчал, глядя как она пьет чай с коньяком.
– А я не понимаю, почему ты так говоришь… Нет, пожалуй, у меня есть одно объяснение.
Она горько улыбнулась:
– Не может у тебя быть никакого объяснения… Какое у тебя объяснение, скажи, ну?
– Мы дошли до перекрестка, где пути расходятся… Она покачала головой с видом человека, которого не понимают и никогда не поймут.
– Не думаю, что мы с тобой шли по одной дороге. Мы шли каждый своей дорогой…
– Ну, продолжай: мужчина и женщина – существа разной породы, полная общность между ними невозможна… Известна мне эта теория.
– Не повторяй чужие фразы… Дело в том, что ты ничего обо мне не знаешь. Я продолжаю идти той дорогой, по которой шла до того, как познакомилась с тобой…
Холодно мне стало от этих слов.
– То, о чем я не знаю, меня не интересует.
– Вот видишь… Ты мне это не раз говорил и опять повторяешь. Думаешь, мне это приятно?
– Человек должен быть свободен в своем выборе, – ответил я убежденно. – Нет ничего дороже свободы!
– Неужели? Выбор… А после того, как он выберет? Теряет он свою свободу или нет?
– Это его личное дело, каждый решает сам для себя. Человек чувствует себя свободным, только сделав выбор. Покончив с затруднениями, которые вызывает необходимость выбора.
Неда засмеялась, но тут же снова стала серьезной.
– Не превращай в софистику конкретные вещи. Эта свобода, которую ты мне так демонстративно даришь, нисколько меня не радует… Мне было бы гораздо приятней, если бы ты больше интересовался мной. Ты узнал бы то, что тебе давно следовало знать…
– Не понимаю, к чему? Я хочу сказать тебе только одно: ты мне необходима. И незачем возвращаться к этому… несостоявшемуся разговору.
– Ты сам виноват, что он не состоялся. Ты всегда уходил от него в самую последнюю секунду, не давая мне возможности рассказать тебе все.
Мы снова замолчали. Я мог бы встать, сказать, что меня ждет Троянский и что мы поговорим по душам в другой раз… Я не сделал этого, потому что чувствовал, как меня охватывают усталость и злоба. Все во мне противилось желанию Неды просветить меня, я решительно не хотел ничего знать.
Неда была задумчива и бледна. Она взглянула на меня умоляюще, но быстро опустила глаза, глубоко вздохнула и вся сжалась. Потом мотнула головой – какая-то обреченность была в этом движении – и посмотрела на меня если не с ненавистью, то с вызовом.
– Хорошо! Поговорим!.. Я думала, как только ты согласишься выслушать меня, мне станет легко. Но не получается… Смотри, даже руки дрожат, – и она раздвинула пальцы, которые действительно дрожали.
– Перестань, – сказал я. – Давай в другой раз. Ты сейчас плохо себя чувствуешь…
– Нет! Сейчас!
Возвращаясь к этой сцене, я вижу, как она похожа на многие другие, происходившие в моей жизни, так что я должен был бы чувствовать себя в этот момент привычно и удобно. Правда, мы сидели в приспособленном для жилья подвале с красными ситцевыми занавесками и с бессильной против сырости печкой. На стене над кроватью Неды пестрел коврик, в нише дымился чайник, в руках мы держали чашки чая, разбавленного коньяком… И все же картина напоминала мне мой служебный кабинет. Позиции были сходные: один человек делает признание или по крайней мере сообщает что-то неизвестное другому, а тот сидит и внимательно слушает… Только все было наоборот, как вывернутая наизнанку перчатка, и у меня было чувство, что это я ожидаю приговора, а не девушка, которая лихорадочно всматривается в свою жизнь, чтобы… чтобы осудить себя.
Я мог бы пересказать многие из тех исповедей, которые мне довелось выслушать в той комнате с голым столом…
Исповедь, которую я услышал в подвале Неды, не походила на покаяния многочисленных грешников, которые, тщательно подбирая слова, двусмысленным тоном описывали свои злодеяния. Даже те, кто раскаивался и бичевал себя, выступали собственными адвокатами, и из потока грязи, которую они выливали на себя, каким-то непонятным образом выходили чистенькими, и их влажные глаза говорили: понять – значит простить!
– И все-таки я, а не ты виновата в том, что ты до сих пор не знаешь. Единственное мое оправдание – ты не интересуешься ничем, что касается меня. Ты играешь со мной в какую-то игру, которая у спортсменов называется «фэйр плей»… Но тебе лучше других известно, что тот, кто играет в эту игру, всегда рискует быть обманутым. Подлецы не терпят благородства, они инстинктивно ненавидят того, кто играет честно, – он раздражает их, они не выносят его, они сторонятся его, как белой вороны, и наконец используют эту «фэйр плей», эту его слабость, чтобы растоптать его! Поэтому я больше не могу пользоваться твоей доверчивостью – все равно, притворяешься ли ты или действительно веришь мне. Твоя доверчивость мне мешает!
– Ну хорошо. – Я воспользовался краткой паузой. – Я готов все выслушать. Не ходи, как волк вокруг добычи, начинай!
Шутка не получилась. Строго взглянув на меня, Неда продолжала:
– Я хотела заранее оправдаться. Ладно, не вышло… Это началось задолго до нашего с тобой знакомства. Я кончала одиннадцатый класс и весной встретила этого человека. А осенью началось… Все было мучительно, потому что было тайно, и тянулось два года. Он был так энергичен, так умен, он настолько превосходил меня, что я шла за ним, как зачарованная. Жила его мыслями, его чувствами, его желаниями… Как собачонка, которую дрессируют, преисполненная обожания и готовности к полному подчинению. В этом было что-то слепое, животное, инстинктивное… Боже, до чего у меня руки дрожат… Потому что… потому что… Это слепое, инстинктивное продолжается, привычка подчиняться теперь у меня в крови, и я, живя уже другой, и казалось бы, свободной жизнью, в любую минуту готова подчиниться этому человеку. Стоит ему свистнуть – и я бегу! Я не могу не подчиниться! Он создал меня, научил меня думать и чувствовать… Ну вот, теперь ты знаешь, что я живу двойной жизнью. Но так не может больше продолжаться, я просто больше не могу, не могу!..
Неда тяжело дышала, стискивала руки. Она низко опустила голову, отчего ее шея, казалось, вот-вот надломится, и раскачивалась всем телом из стороны в сторону, подчиняясь какому-то ритму. Мне чудилось, что это чуть заметное движение происходит внутри нее, в ее душе, она колеблется от отрицания к утверждению, от энергичного душевного порыва к смертельной усталости…
Ее настроение словно бы передалось и мне. Я потерял желание, а может, и способность оценить услышанное и быстро отреагировать… Я был бессилен определить свое отношение к тому, что только что услышал. Если бы в эту абсурдную ситуацию попал кто-нибудь другой, а не мы с Недой, я воспринял бы ее всего лишь как житейскую историю, как один из бесчисленных вариантов отношений между мужчиной и женщиной.
Я сделал невольно движение к Неде, положил руку ей на голову, провел ладонью по волосам еще раз и еще… Неда отстранилась и тихо сказала:
– Уходи.
Я опустил руку.
– Уходи, – повторила она.
Я взял плащ, шагнул к двери и уже выходя услышал голос Неды:
– Этой женщине я сказала, что она проститутка… Что она убила отца Евы.
В темном коридоре я ощупью добрался до ступенек, которые вели к выходу из подвала.
ГЛАВА XXV
Это была бессонная ночь. Я отправился прямо домой.
Проходя мимо комнаты матери, услышал легкое покашливание – знак, что она не спит и что, если я хочу, то могу к ней зайти.
Как обычно, я не обратил внимания на этот знак и прошел в холл, который днем служил гостиной, где мать принимала соседок, а ночью – моей спальней. На диване уже была постлана постель, и я тут же лег. Я хотел заснуть прежде, чем на меня нахлынут мысли о Неде, но заснуть не удалось, и я лежал, уставившись в потолок, стараясь с помощью аутотренинга выключить сознание, но в конце концов отказался и от этих попыток. И тогда впервые я сделал то, что давал себе клятву никогда не делать. Как к спасителю, кинулся я к матери и попросил какое-нибудь из ее лекарств. У нее всегда было снотворное. Я посмотрел, какая доза рекомендуется, и принял двойную.
Снотворное вскоре начало оказывать свое действие, но охватившая меня сонливость все же не прогнала мыслей, а лишь сделала их путаными, неясными и расплывчатыми, точно акварельные краски на промокашке, и они стали незначительными и не такими тягостными.
Так я дошел до того, что принялся жалеть себя, находя в этом удовольствие. Я думал: моя судьба – видеть только теневую сторону человеческой жизни. Глядя на окна, за которыми тысячи людей живут на первый взгляд спокойно и счастливо, я знаю, что в каждое из них может вползти, бросить там семя, укорениться и взрасти бесчеловечность, от одной искры которой за самым чистым из окон вспыхивает огонь ненависти или стяжательства!..
Вспоминаю, что к утру, когда стало светать, мне удалось выработать некую систему отношения к миру… Неда живет в жалком своем подвале, терпеливым и честным трудом стараясь доказать и себе и другим, что она – личность и имеет право занять какое-то свое место под солнцем (я не знаю, какое именно), не ловча, не «устраиваясь» в жизни, – это я могу засвидетельствовать. Допустим, что воображаемый иконописный образ Неды не совпадает с реальным, что он – мое собственное произведение. Но разве не была она для меня опорой в этом городе, разве не был ее подвал солнечным островом в тумане? Неда не знает, думал я злорадно, что ее исповедь, какой бы мрачной она ни была, не заставит меня отказаться от образа, который я сам себе создал. Ведь я могу жить – как и жил до сих пор! – с той половиной ее жизни, которая отвечает моим представлениям, у меня будет моя Неда, вопреки тому, что она заставила меня узнать… Я привык забывать, вычеркивать из памяти все, что мне известно о теневых сторонах жизни, привык отбрасывать мысли об этом, чтобы не мешали жить. Я научился если не оправдывать, то хотя бы объяснять причины самых странных людских поступков. Разве не научился я и разве не привык играть в двойную игру, о которой говорила Неда, и разве жизнь каждого человека не есть цепь событий и переживаний, имеющих двойной смысл?..
Вот какие мысли мучили меня в тот предрассветный час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Может, и знает. Но кто он? Неда пожала плечами.
Так… рядом с Зорницей появился еще один мужчина – вернее, пока только его голос. Борисова нет в живых. Патронев уже несколько дней как лишен свободы передвижения.
Задумавшись, я не уловил перемены, происшедшей с Недой. Того поворота, к которому она с самого начала вела меня. Опустив глаза, она сосредоточенно склонилась над чашкой, с удовольствием вдыхая пары коньяка. Как я теперь понимаю, она готовилась к давно назревшему разговору. Много раз за внешним проявлением ее чувств я угадывал какое-то подводное течение. Но это вызывало у меня обратную реакцию – я всеми силами старался не прикасаться к ее жизни, уверенный, что от всяких мер предосторожности и советов, которые обычно спешат дать окружающие (люди вроде меня – непосредственно заинтересованные), нет никакого толку. Я ничего не знал, и потому без труда сопротивлялся соблазну давать советы, указывать правильный путь и прочее. Мне не приходило в голову, что мое участие могло иметь и другое значение – допустим, Неда – жертва и нуждается в моей помощи.
Нуждается в помощи!.. Запоздалая мысль.
– Хорошо, что произошла вся эта история, – сказала Неда, – иначе я не поняла бы самого важного – того, что я занимаю чужое место.
– Какое место?
– Рядом с тобой. Тебе нужен человек, на которого ты мог бы положиться. А во мне то, чем ты занимаешься, вызывает отвращение.
– Ладно, брось эти глупости насчет верной жены, помощницы сотрудника милиции!
– Я тебе не жена, – ответила Неда. – И не понимаю, почему я до сих пор с тобой… И почему ты со мной?
Я помолчал, глядя как она пьет чай с коньяком.
– А я не понимаю, почему ты так говоришь… Нет, пожалуй, у меня есть одно объяснение.
Она горько улыбнулась:
– Не может у тебя быть никакого объяснения… Какое у тебя объяснение, скажи, ну?
– Мы дошли до перекрестка, где пути расходятся… Она покачала головой с видом человека, которого не понимают и никогда не поймут.
– Не думаю, что мы с тобой шли по одной дороге. Мы шли каждый своей дорогой…
– Ну, продолжай: мужчина и женщина – существа разной породы, полная общность между ними невозможна… Известна мне эта теория.
– Не повторяй чужие фразы… Дело в том, что ты ничего обо мне не знаешь. Я продолжаю идти той дорогой, по которой шла до того, как познакомилась с тобой…
Холодно мне стало от этих слов.
– То, о чем я не знаю, меня не интересует.
– Вот видишь… Ты мне это не раз говорил и опять повторяешь. Думаешь, мне это приятно?
– Человек должен быть свободен в своем выборе, – ответил я убежденно. – Нет ничего дороже свободы!
– Неужели? Выбор… А после того, как он выберет? Теряет он свою свободу или нет?
– Это его личное дело, каждый решает сам для себя. Человек чувствует себя свободным, только сделав выбор. Покончив с затруднениями, которые вызывает необходимость выбора.
Неда засмеялась, но тут же снова стала серьезной.
– Не превращай в софистику конкретные вещи. Эта свобода, которую ты мне так демонстративно даришь, нисколько меня не радует… Мне было бы гораздо приятней, если бы ты больше интересовался мной. Ты узнал бы то, что тебе давно следовало знать…
– Не понимаю, к чему? Я хочу сказать тебе только одно: ты мне необходима. И незачем возвращаться к этому… несостоявшемуся разговору.
– Ты сам виноват, что он не состоялся. Ты всегда уходил от него в самую последнюю секунду, не давая мне возможности рассказать тебе все.
Мы снова замолчали. Я мог бы встать, сказать, что меня ждет Троянский и что мы поговорим по душам в другой раз… Я не сделал этого, потому что чувствовал, как меня охватывают усталость и злоба. Все во мне противилось желанию Неды просветить меня, я решительно не хотел ничего знать.
Неда была задумчива и бледна. Она взглянула на меня умоляюще, но быстро опустила глаза, глубоко вздохнула и вся сжалась. Потом мотнула головой – какая-то обреченность была в этом движении – и посмотрела на меня если не с ненавистью, то с вызовом.
– Хорошо! Поговорим!.. Я думала, как только ты согласишься выслушать меня, мне станет легко. Но не получается… Смотри, даже руки дрожат, – и она раздвинула пальцы, которые действительно дрожали.
– Перестань, – сказал я. – Давай в другой раз. Ты сейчас плохо себя чувствуешь…
– Нет! Сейчас!
Возвращаясь к этой сцене, я вижу, как она похожа на многие другие, происходившие в моей жизни, так что я должен был бы чувствовать себя в этот момент привычно и удобно. Правда, мы сидели в приспособленном для жилья подвале с красными ситцевыми занавесками и с бессильной против сырости печкой. На стене над кроватью Неды пестрел коврик, в нише дымился чайник, в руках мы держали чашки чая, разбавленного коньяком… И все же картина напоминала мне мой служебный кабинет. Позиции были сходные: один человек делает признание или по крайней мере сообщает что-то неизвестное другому, а тот сидит и внимательно слушает… Только все было наоборот, как вывернутая наизнанку перчатка, и у меня было чувство, что это я ожидаю приговора, а не девушка, которая лихорадочно всматривается в свою жизнь, чтобы… чтобы осудить себя.
Я мог бы пересказать многие из тех исповедей, которые мне довелось выслушать в той комнате с голым столом…
Исповедь, которую я услышал в подвале Неды, не походила на покаяния многочисленных грешников, которые, тщательно подбирая слова, двусмысленным тоном описывали свои злодеяния. Даже те, кто раскаивался и бичевал себя, выступали собственными адвокатами, и из потока грязи, которую они выливали на себя, каким-то непонятным образом выходили чистенькими, и их влажные глаза говорили: понять – значит простить!
– И все-таки я, а не ты виновата в том, что ты до сих пор не знаешь. Единственное мое оправдание – ты не интересуешься ничем, что касается меня. Ты играешь со мной в какую-то игру, которая у спортсменов называется «фэйр плей»… Но тебе лучше других известно, что тот, кто играет в эту игру, всегда рискует быть обманутым. Подлецы не терпят благородства, они инстинктивно ненавидят того, кто играет честно, – он раздражает их, они не выносят его, они сторонятся его, как белой вороны, и наконец используют эту «фэйр плей», эту его слабость, чтобы растоптать его! Поэтому я больше не могу пользоваться твоей доверчивостью – все равно, притворяешься ли ты или действительно веришь мне. Твоя доверчивость мне мешает!
– Ну хорошо. – Я воспользовался краткой паузой. – Я готов все выслушать. Не ходи, как волк вокруг добычи, начинай!
Шутка не получилась. Строго взглянув на меня, Неда продолжала:
– Я хотела заранее оправдаться. Ладно, не вышло… Это началось задолго до нашего с тобой знакомства. Я кончала одиннадцатый класс и весной встретила этого человека. А осенью началось… Все было мучительно, потому что было тайно, и тянулось два года. Он был так энергичен, так умен, он настолько превосходил меня, что я шла за ним, как зачарованная. Жила его мыслями, его чувствами, его желаниями… Как собачонка, которую дрессируют, преисполненная обожания и готовности к полному подчинению. В этом было что-то слепое, животное, инстинктивное… Боже, до чего у меня руки дрожат… Потому что… потому что… Это слепое, инстинктивное продолжается, привычка подчиняться теперь у меня в крови, и я, живя уже другой, и казалось бы, свободной жизнью, в любую минуту готова подчиниться этому человеку. Стоит ему свистнуть – и я бегу! Я не могу не подчиниться! Он создал меня, научил меня думать и чувствовать… Ну вот, теперь ты знаешь, что я живу двойной жизнью. Но так не может больше продолжаться, я просто больше не могу, не могу!..
Неда тяжело дышала, стискивала руки. Она низко опустила голову, отчего ее шея, казалось, вот-вот надломится, и раскачивалась всем телом из стороны в сторону, подчиняясь какому-то ритму. Мне чудилось, что это чуть заметное движение происходит внутри нее, в ее душе, она колеблется от отрицания к утверждению, от энергичного душевного порыва к смертельной усталости…
Ее настроение словно бы передалось и мне. Я потерял желание, а может, и способность оценить услышанное и быстро отреагировать… Я был бессилен определить свое отношение к тому, что только что услышал. Если бы в эту абсурдную ситуацию попал кто-нибудь другой, а не мы с Недой, я воспринял бы ее всего лишь как житейскую историю, как один из бесчисленных вариантов отношений между мужчиной и женщиной.
Я сделал невольно движение к Неде, положил руку ей на голову, провел ладонью по волосам еще раз и еще… Неда отстранилась и тихо сказала:
– Уходи.
Я опустил руку.
– Уходи, – повторила она.
Я взял плащ, шагнул к двери и уже выходя услышал голос Неды:
– Этой женщине я сказала, что она проститутка… Что она убила отца Евы.
В темном коридоре я ощупью добрался до ступенек, которые вели к выходу из подвала.
ГЛАВА XXV
Это была бессонная ночь. Я отправился прямо домой.
Проходя мимо комнаты матери, услышал легкое покашливание – знак, что она не спит и что, если я хочу, то могу к ней зайти.
Как обычно, я не обратил внимания на этот знак и прошел в холл, который днем служил гостиной, где мать принимала соседок, а ночью – моей спальней. На диване уже была постлана постель, и я тут же лег. Я хотел заснуть прежде, чем на меня нахлынут мысли о Неде, но заснуть не удалось, и я лежал, уставившись в потолок, стараясь с помощью аутотренинга выключить сознание, но в конце концов отказался и от этих попыток. И тогда впервые я сделал то, что давал себе клятву никогда не делать. Как к спасителю, кинулся я к матери и попросил какое-нибудь из ее лекарств. У нее всегда было снотворное. Я посмотрел, какая доза рекомендуется, и принял двойную.
Снотворное вскоре начало оказывать свое действие, но охватившая меня сонливость все же не прогнала мыслей, а лишь сделала их путаными, неясными и расплывчатыми, точно акварельные краски на промокашке, и они стали незначительными и не такими тягостными.
Так я дошел до того, что принялся жалеть себя, находя в этом удовольствие. Я думал: моя судьба – видеть только теневую сторону человеческой жизни. Глядя на окна, за которыми тысячи людей живут на первый взгляд спокойно и счастливо, я знаю, что в каждое из них может вползти, бросить там семя, укорениться и взрасти бесчеловечность, от одной искры которой за самым чистым из окон вспыхивает огонь ненависти или стяжательства!..
Вспоминаю, что к утру, когда стало светать, мне удалось выработать некую систему отношения к миру… Неда живет в жалком своем подвале, терпеливым и честным трудом стараясь доказать и себе и другим, что она – личность и имеет право занять какое-то свое место под солнцем (я не знаю, какое именно), не ловча, не «устраиваясь» в жизни, – это я могу засвидетельствовать. Допустим, что воображаемый иконописный образ Неды не совпадает с реальным, что он – мое собственное произведение. Но разве не была она для меня опорой в этом городе, разве не был ее подвал солнечным островом в тумане? Неда не знает, думал я злорадно, что ее исповедь, какой бы мрачной она ни была, не заставит меня отказаться от образа, который я сам себе создал. Ведь я могу жить – как и жил до сих пор! – с той половиной ее жизни, которая отвечает моим представлениям, у меня будет моя Неда, вопреки тому, что она заставила меня узнать… Я привык забывать, вычеркивать из памяти все, что мне известно о теневых сторонах жизни, привык отбрасывать мысли об этом, чтобы не мешали жить. Я научился если не оправдывать, то хотя бы объяснять причины самых странных людских поступков. Разве не научился я и разве не привык играть в двойную игру, о которой говорила Неда, и разве жизнь каждого человека не есть цепь событий и переживаний, имеющих двойной смысл?..
Вот какие мысли мучили меня в тот предрассветный час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30