Из разговора с Зорницей по телефону он узнал, что она готова признать себя морально виновной в смерти Борисова и рассказать, как все было на самом деле. Тут мы подходим ко второму предположению, которое вытекает из первого и является его естественным продолжением.
Проанализируем последний вечер в жизни Зорницы, когда она сказала Билялову, что больше не станет лгать. Вероятно, она сказала также, что звонила мне, но не дозвонилась. Билялов был у нее, когда пришли девушки. Естественно, что Зорница должна была задуматься над вопросом, куда же девались деньги, которые ей предлагал Борисов. И она, конечно, задала его Красену. Он понимает, что вопрос о деньгах встает ребром, что мы непременно нападем на его след, если Зорница расскажет о свидании с Борисовым, если станет известно, что Красен последним видел умершего… Что ему остается делать? Он идет к Зорнице. Она уже опустила письмо в почтовый ящик. Вероятно, Красен убеждает ее не признаваться ни в чем. Может быть, угрожает ей. Она не говорит ему, что послала письмо, но продолжает настаивать на том, что должна сказать правду. Возможно, Красен пришел к ней с готовым решением, а может быть, уже там, у Зорницы, решил, что единственный выход – это убрать ее. Ему ясно, что Зорница-свидетель, который рано или поздно привлечет к нему наше внимание, и правда о его злодеянии откроется. Какими еще мотивами может руководствоваться мужчина, который находился многие годы в сложных, по всей вероятности, отношениях с молодой женщиной? Очевидно, были и другие побуждения, заставившие его прибегнуть к крайней мере. Для нас достаточно основного мотива – желания избавиться от единственного свидетеля, который может разоблачить его. И тогда Красен Билялов совершает второе преступление. Он находит способ справиться с женщиной. Схема та же, снова инсценировка самоубийства, на этот раз выбрана форма, подходящая для домашних условий: она вскрывает себе вены. Такого рода самоубийство предполагает тяжелое психическое расстройство: девяносто процентов пытавшихся покончить жизнь таким образом не выдерживают, взглянув в страшное лицо смерти, они в ужасе зовут на помощь. Зорница, которая несколько часов тому назад написала нам письмо, проявляя достаточно здравого смысла, чтобы принять правильное решение – рассказать правду, Зорница в том настроении, когда человек далек от мысли о самоубийстве, как небо от земли.
Еще дальше она от того психического отклонения, которое позволило бы ей выдержать медленное приближение смерти. Из всего этого следует вывод: Зорницу убил Красен Билялов, который каким-то образом, причем без физического насилия, лишил ее возможности сопротивляться. Вероятнее всего, способ тот же: он сумел привести ее в бессознательное состояние, заставив выпить небольшую дозу сильного снотворного, присутствие которого в организме невозможно установить после такой большой потери крови. Это, так сказать, тайна, которая известна пока только Красену Билялову.
Таково заключение и аргументы, подтверждающие его. Два главных доказательства, – письмо Зорницы Стойновой, которое в сущности представляет собой показания, подписанные свидетелем, и взятая с ее балкона веревка для сушки белья, на которой был повешен Ангел Борисов.
Когда я закончил, Троянский еще долго сидел задумавшись. Как тени облаков, по лицу его пробегали то согласие, то сомнения, несколько раз он, видимо, собирался меня прервать, но не сделал этого.
– Все, что ты говоришь, логично и соответствует фактам. Хотя с тобой можно и спорить. К тому же у тебя нет доказательств. Но мы принимаем твою версию, во всяком случае, на сегодняшний день! У меня, правда, есть возражение: не все в письме Зорницы можно считать неоспоримым доказательством, зная, как эта женщина любила сочинять… Второе – веревка с балкона. Но и здесь кто-то сможет спорить. Такой педант, как я, например. Путь этой веревки от балкона Зорницы до дачи ее любовника нельзя проследить с абсолютной точностью… Вообще все твои логические построения нуждаются в подтверждении… Прежде всего необходимо признание главного виновника преступления. Желаю приятной встречи с Биляловым. Надо начать с его алиби в момент самоубийства Зорницы, о чем он, вероятно, позаботился.
– Я должен арестовать Красена, товарищ Троянский.
– Ну что ж, выдадим тебе ордер на его предварительный арест.
ГЛАВА XXVIII
Сейчас, завершая эти записки, я считаю себя обязанным поделиться теми раздумьями, которыми я, естественно, не мог поделиться с Троянским.
Когда преступление совершено, когда преступник сделал свое черное дело, приходит черед тех, чья обязанность – раскрыть преступление. Цепочка действий, предпринимаемых следствием, вызывает порой контрмеры преступника, но так или иначе мы определяем ход событий, мы нападаем, а преступник вынужден обороняться.
От этих рассуждений недалеко до мысли о том, что судьба Зорницы была в значительной степени предопределена моим поведением. Моими визитами, во время которых я, чуя носом запах преступления, разыгрывал из себя не слишком любопытного и бесконечно добродушного детектива. Поездка в Стара-Загору, мелькнувший, как метеор, и исчезнувший в наших коридорах Патронев, поход девушек к Зорнице – если его не следует переоценивать, то нельзя и недооценивать, потому что он ускорил события, а возможно, и определил характер дальнейших действий Билялова, – я имею в виду способ, с помощью которого он отправил Зорницу в последнее в ее жизни путешествие.
Но есть ли какие-то основания так считать? Конечно же, нет! Нельзя винить следователя в том, что он дал не тот толчок событиям, в том, что раскрывая одно преступление, стал причиной другого. Откуда у меня эти мысли? Уж не элемент ли это двойной игры, о которой говорила Неда?
А может, думаю я сейчас, охваченный желанием проникнуть в тончайший смысл слов, это не лицемерие? Может, каждый должен взять на себя частицу общей вины?
Я запасся бумагой, которая давала мне право взять Красена Билялова под наше крылышко. Вместе с Донковым и светловолосым парнем по фамилии Парушев в служебной машине отправился я на работу к Красену Билялову.
Заведующий салоном красоты разочаровал нас.
– Он звонил, предупредил, что не придет. У него дочь больна, ему нужно отвести ее к врачу.
Мы отправились дальше, домой к Красену Билялову.
Дверь открыла маленькая темноволосая женщина с тяжелым взглядом. Из кухни пахло горелым маслом.
– Муж на работе, – сказала она. – Спросите его в салоне.
– А он разве не был с дочерью у врача? – Я предположил, что она, возможно, скрывает отсутствие мужа с работы.
– Нет, что вы… Дочка вон дома.
Как бы в доказательство приоткрылась стеклянная дверь в глубине прихожей, и на меня уставилась та самая девочка в очках, с которой мы беседовали утром.
– Это вы утром приходили?
– Да.
– Ничего не знаю… Он ушел после обеда, сказал, вернется вовремя. А вы к нему, собственно, по какому делу?
– Насчет машины…
Я спускался вниз к ждавшим меня ребятам, на ходу обдумывая вопрос жены Билялова, я ли приходил утром. Значит, мой приход не остался без внимания. Красен, наверно, заставил девочку описать меня и благодаря некой запоминающейся детали догадался, кто к нему приходил. Такой визит даже невинного человека заставит занять оборонительную позицию. А у Красена были все основания опасаться. Мое посещение он мог объяснить только тем, что у меня к нему срочное, не терпящее никакого отлагательства дело, до того срочное, что я даже не стал его вызывать, а пришел сам… А ясно, какое у меня к нему может быть дело… Таким образом, Красен Билялов был предупрежден, и мое утреннее появление в этом доме было ошибкой. Но тогда я еще не получил письма Зорницы и подозрения мои еще не таили в себе той конкретной и страшной угрозы, которая почудилась ему и заставила его скрыться, по крайней мере до тех пор, пока он не поймет, насколько она реальна, или не подготовится к встрече со мной. Внутренне подготовиться к встрече, о которой он, конечно, не мечтает, но от которой не сможет увернуться.
Машина стояла у подъезда, Парушев сидел за рулем, а Донков куда-то исчез.
– Товарищ Донков пошел к другому входу в дом, – объяснил Парушев. – Мы узнали, что тут есть еще один вход.
– Оставайтесь здесь, – сказал я, – вы знаете, что делать, если этот человек вдруг появится. А я поищу Донкова.
Красен Билялов жил на третьем этаже шестиэтажного дома. Дом находится на углу оживленного перекрестка. Подъезды выходят на разные улицы. Удобно, если нужно уйти от преследования, подумал я, не подозревая, насколько близок к истине. Повернув за угол, я увидел в толпе возле перекрестка голову Донкова, который начал энергично пробираться ко мне.
– Один тип, очень похожий на того, кого мы ищем, вышел из этого подъезда, но тут же вернулся обратно. А я стою жду вас.
– Он понял, что ты его видел?
– Думаю, что нет.
– Ты уверен, что это он?
– Уверен.
Я раздумывал. Донков может и ошибаться. Но мы должны расставить капканы повсюду. У меня ордер на арест. Раз Билялов пытался скрыться, то надо действовать срочно.
Дом состоял как бы из двух строений, не связанных между собой, с отдельными лестницами. Зато подвалы и чердаки у таких домов общие. Следовательно, необходимо блокировать оба входа.
Я оставил Донкова у второго подъезда, а сам отправился к первому, где меня ждал Парушев. Он стоял у машины. Я приказал ему войти в подъезд, а сам поднялся на третий этаж. Позвонил, чтобы удостовериться, не взял ли верх здравый смысл, не вернулся ли домой Билялов. Если такому человеку нужна защита, то ему следует искать ее у себя дома.
Жена его сразу же открыла дверь и удивилась моему возвращению. По ней не было заметно, чтобы она пыталась спрятать мужа.
– Он не возвращался. Вы же только что приходили.
Я спустился вниз в темный, пахнущий плесенью подвал. В дом провели паровое отопление, и подвалы, которые раньше служили угольными и дровяными складами, теперь никак не используются. Эти мрачные помещения оставлены строителями в неотделанном виде, с неровным полом, неоштукатуренными бетонными стенами, которые покрылись сажей и мохнатой паутиной. Лампы в таких помещениях обычно бывают разбиты, освещения никакого. Фонарика у меня с собой не было – я не готовился преследовать преступника при аресте. Я зажег спичку. Так, посвечивая себе спичками, я пробрался по коридору среди ломаной мебели, досок и кирпичей до стены. Подвалы не сообщались между собой, глухая стена разделяла обе части дома.
Я вышел на улицу. Мне показалось, что стало вдвое светлее. Парушев отряхнул мне спину. Смешиваясь с толпой, я повернул за угол и издали увидел Донкова, торчащего у подъезда. Во втором подвале горел свет, хотя в общем он не отличался от первого.
Я поднялся по лестнице на шестой этаж. Прислушался, не спускается ли кто на лифте, чтобы не разминуться с тем, кого я ищу. Но лифт стоял на месте.
Я поднимался выше, на чердак. Старался ступать неслышно, как будто ждал, что что-то случится. Что?
…Во дворах неподалеку от кладбища я преследовал двух подростков-хулиганов, совершивших убийство в трамвае. Стрелял в воздух, чтобы испугать их. В вагоне поезда я с пистолетом в руках арестовал человека, который убил свою жену и ее сестру. Я догнал поезд в Карлово и, подъезжая к Казанлыку, отыскал в туалете готового оказать сопротивление маленького, разъяренного как рысь, мужчину. Не раз пистолет служил мне в качестве последнего аргумента, если приходилось убеждать чересчур упрямых людей. Лежащий в кармане пистолет тяжел, как якорь, он служит опорой, укрепляет уверенность в своей правоте, придает твердость.
В этот день я был без оружия. Я мог бы объяснить это тем, что забыл его на столе в кабинете. Но не берусь утверждать. В сущности, я словно бы решил забыть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30