Тот мрачнеет, заскорузлой рукой подергивает усы и минуту что-то усиленно соображает, наконец выдавливает из себя:
— Не положено.
— Я понимаю, что не положено, но бывает так или нет? — допытываюсь я.
— Вы мне… того… конкретно укажите.
— Что указать?
— Ну что интересует-то? Человека укажите. Конкретно.
— Это вы мне укажите, если такие случаи были.
— Не могу знать.
— А кто может знать?
— Ну… словом… кто заказывает. Конкретно.
— А вам такие случаи неизвестны?
— Мне-то?..
Начальник охраны проявляет все большее беспокойство. Очевидно, он боится, как бы самому не попасть впросак или не подвести кого-нибудь из начальства.
— Да. Вам лично, — говорю я, ощущая всю безнадежность своих попыток.
— Откуда же… Не могу знать… Вот ежели конкретно…
Это, кажется, самое умное слово, какое он знает.
— Ну хорошо, — со вздохом соглашаюсь я. — К примеру, тут вот нескольким гражданам выписаны пропуска по указанию директора. Вот этому… этому… этому… — я указываю на записи в книге и среди прочих включаю Зуриха. — Они все шли именно к директору?
Дядя в шинели теребит усы и тупо следит за моим пальцем, потом хмуро изрекает:
— Не могу знать.
К нашему разговору с любопытством прислушивается полненькая краснощекая девушка-вахтер в серой, кокетливо сдвинутой набок солдатской ушанке и в черной шинели с зелеными уголками на воротнике, туго перепоясанной широким ремнем.
— А чего тут знать-то, — беспечно говорит она, озорно блестя глазами. — Ему небось как Зоя Федоровна утречком списочек даст, он и подмахнет. Дело какое.
— А ты молчи, Сазонова, — сердито обрывает ее начальник охраны. — Тебя не спрашивают.
— Как же молчать-то, если вы человеку ответить сами не можете, — обижается девушка.
Надув пухлые губки, она с независимым видом отворачивается к столику возле окошечка, где выписывают разовые пропуска. За окошечком видна проходная и второй вахтер, тоже женщина.
— А вот на сегодня у вас такой списочек есть? — спрашиваю я девушку.
— Ясное дело, есть, — отвечает она не поворачиваясь.
— Покажите, — прошу я.
И переписываю девять фамилий к себе в блокнот.
Сделав еще несколько выписок из книги регистрации, я прощаюсь и снова иду через двор, вдоль длинного фабричного корпуса. За широкими окнами мне видны сейчас тянущиеся под потолком яркие голубые трубки ламп дневного света. Дальше, за зданием цеха, расположились низкие складские помещения, возле них стоят грузовые машины, некоторые с прицепами.
Я поднимаюсь на второй этаж знакомого мне уже административного корпуса и через минуту здороваюсь с невысокой черноволосой женщиной в строгом костюме — секретарем директора Зоей Федоровной. Это весьма деятельная и энергичная особа. Ее со всех сторон осаждают вопросами и просьбами, подсовывают различные бумаги, тут же непрерывно звонит то один, то другой из телефонов на тумбочке возле ее стола. Тем не менее Зоя Федоровна выбирает время и для меня. Быстро просмотрев список, который я ей показываю, она говорит:
— Вот этот товарищ идет в фабком, этот к главному механику, эти двое в бухгалтерию. Остальные к нам.
Но самое замечательное в Зое Федоровне, оказывается, ее память. Она помнит буквально всех посетителей, которые побывали у директора фабрики за последний месяц. Я называю самые разные выписанные мною фамилии, в том числе и Зуриха.
— А этот товарищ, — говорит о нем Зоя Федоровна, — приехал из Ленинграда. Их промторг хотел заключить договор с нами.
— И заключил? — удивленно спрашиваю я.
Мне, пожалуй, не следовало бы задавать этого вопроса, ни о ком другом я дополнительных вопросов не задавал, но уж очень поразило меня неожиданное амплуа Зуриха.
— Это можно выяснить в плановом отделе или в отделе сбыта, — деловито отвечает Зоя Федоровна и тут же звонит по одному из телефонов. Через минуту оказывается, что договора с ленинградским промторгом нет.
— А кто этим вопросом интересуется? — любопытствует чей-то мужской голос в трубке.
— Звонили из управления, — даже не улыбнувшись, спокойно отвечает Зоя Федоровна, видимо не собираясь зря волновать своих сослуживцев.
— В связи с приездом товарища из Ленинграда? — не унимается ее собеседник.
— Наверное.
— Я могу дать пояснения!
— Никаких ваших пояснений не требуется, — строго говорит Зоя Федоровна.
Мне хорошо слышен этот разговор, и я легко улавливаю то напряжение, с которым он ведется, во всяком случае, на том конце провода. Поэтому я, исправляя свой промах, задаю дополнительные вопросы и о других посетителях, а ей снова приходится звонить в отдел сбыта.
— С кем вы там говорили? — спрашиваю я под конец.
— С начальником отдела, товарищем Сивоконем.
Эту фамилию я запоминаю.
Что ж, для начала я, кажется, узнал немало. Дальше предпринимать какие-либо шаги опасно, пока я не проконсультировался с моими коллегами из ОБХСС.
Я прощаюсь с Зоей Федоровной, которую вновь уже осаждают со всех сторон сотрудники. Но она все же находит момент, чтобы улыбнуться мне в ответ.
И вот опять я бреду по огромному фабричному двору и неожиданно вижу Варвару. Накинув на плечи пальто, под которым виден синий халат, она выбегает из фабричного корпуса. Ветер срывает с ее головы белую косынку, и Варвара еле успевает подхватить ее.
— Варя! — окликаю я ее. — Здравствуйте!
Варвара оглядывается, узнает меня и, улыбаясь, кричит:
— Здравствуйте! Здравствуйте! Ну и ветер!..
Я подхожу, и мы укрываемся от ветра в просторном тамбуре. Варвара поправляет волосы и спрашивает:
— Чего это вы у нас делаете?
— Интересуюсь одним гражданином, — загадочно говорю я. — Вам, кстати, знакомым.
— Толиком небось, зазнобой моей разнесчастной?
— Да нет. Интересует меня совсем другой гражданин. Иван Харитонович. Помните такого?
— Как не помнить? Такие предложения делал, — она лукаво смотрит на меня и добавляет: — Ему, между прочим, тоже Толик помешал было. Но он его спровадил повежливей, чем вы. Это тут, во дворе, случилось. Отвел его в сторонку. Пошептались. И Толик его, по-моему, даже благодарить стал. Вот как надо.
Варвара смеется. А я смотрю на часы. Ого! Надо спешить на вокзал, провожать Игоря. Да и вспоминать лишний раз о Толике мне неприятно. Поэтому я торопливо прощаюсь.
На вокзал я приезжаю вовремя. Поезд только что подали к перрону, пассажиров возле вагонов немного, и я довольно быстро обнаруживаю Игоря. Он в темном пальто и светлой пушистой кепке, с портфелем в руке одиноко стоит возле вагона и курит. Лицо его хмуро и озабочено. Много бы я дал, чтобы знать, о чем он сейчас думает. У него сложнейшая задача: вместе с местными товарищами предстоит раскрыть убийство Клячко, с учетом многих, весьма усложняющих дело обстоятельств, о которых мы пока только догадываемся. Но думает ли Игорь о том, что его ждет, или о том, что оставляет, это еще вопрос.
Заметив меня, он неторопливо идет навстречу. Мы здороваемся. Игорь отрывисто сообщает:
— Звонил Рогозин. Страхович опознал в человеке, который провожал Зуриха второго октября на вокзале в Куйбышеве, Клячко. Это раз. Второе. Рогозин установил, что до второго октября Клячко все дни был на работе. А вот третьего взял за свой счет четыре дня. И куда-то уехал. Вернулся седьмого.
— И седьмого вечером, — добавляю я, — ему звонил из Москвы Зурих.
— Именно. Теперь дальше. Самое интересное. — Игорь немного оживляется.
— Мушанский признался еще в одной краже.
— Паспорт Клячко? — быстро спрашиваю я.
— Да. Но знаешь, где он эту кражу совершил?
— Откуда же мне знать?
— В Одессе.
— В Одессе? — с удивлением переспрашиваю я.
— Представь себе.
— Вот это да. Значит, Клячко махнул зачем-то в Одессу? Интересно…
— Да уж куда интереснее, — хмуро подтверждает Игорь и смотрит куда-то в сторону.
Он опять погрузился в свои невеселые мысли. Некоторое время мы молчим. Что касается меня, то я невольно обдумываю новость, которую мне сообщил Игорь. Итак, опять Одесса. Какой-то тугой узел завязывается и там. Москва, Пунеж, Одесса… В Пунеж едет сейчас Игорь. Что его там ждет?
Игорь продолжает угрюмо смотреть куда-то мимо меня, в пространство. Дальше разговор у нас явно не клеится. Тут я вдруг замечаю, что в руке у Игоря незнакомый мне портфель.
— Чей это ты портфель прихватил? — спрашиваю я.
— Отцовский, — неохотно отвечает Игорь.
И я начинаю кое о чем догадываться.
— Разве ты не из дома едешь?
— Я сейчас у стариков живу.
Черт возьми, еще одна новость. Значит, так далеко все у них зашло с Аллой. И Игорь, очевидно, ушел из дома. Но что-то мешает мне спросить у него обо всем напрямик. Да и чего уж тут спрашивать…
Мы опять умолкаем. Ох, как мне трудно стало с моим другом! Никогда так не было. Разве раньше я думал, что ему сказать и чего не говорить? И как сказать? Да никогда. А вот теперь я каждый раз ловлю себя на этом.
— Ты… уже решил? — через силу все-таки спрашиваю я.
— Все решилось само собой… Давно… — цедит Игорь, внимательно разглядывая что-то у себя под ногами.
Он словно боится встретиться со мной взглядом, наверное, чтобы не дрогнуть, не изменить принятое решение. Так, во всяком случае, мне почему-то кажется.
— Но это не может решиться само собой, — возражаю я. — Нельзя, чтобы это решалось само собой.
— Эх… — Игорь со снисходительным сожалением смотрит на меня. — Много ты понимаешь…
— Надо сто раз подумать, — тихо говорю я, — чтобы не пожалеть потом.
— Я думал тысячу раз…
— Один?
— Чудак… — Игорь горько усмехается.
А я начинаю злиться и с трудом подавляю в себе это чувство. Мне так хочется сказать ему: «Об этом надо думать с другом. С другом, а не одному». Но я этого, конечно, не говорю. Я говорю совсем другое:
— Ты меня не понял. Лена… тоже так думает?
— Лена тут ни при чем. У нас с Аллой все равно этим бы кончилось. Ну как бы тебе объяснить… Она требует от меня порабощения, понимаешь? Полного порабощения. И мечтает поработиться сама. Я так не могу… И она ничего не желает понять… Нет, это невозможно объяснить…
— А я думаю…
— Ты ничего не можешь думать, — резко обрывает меня Игорь. — Никто не может. Только я. Ну и Алла. Это всегда касается только двоих. Всегда! Поймите же наконец, черт возьми! Только двоих!..
Игорь сейчас почти кричит. Да, да, совсем тихо, чуть не шепотом, но кричит. У него уже не выдерживают нервы. Его не хватает даже на борьбу с самим собой, а тут еще… Он же кричит все это не только мне, но и еще кому-то, всем, кто лезет к нему со всякими дурацкими мнениями и советами.
Я ловлю на себе его злой, отчаянный, какой-то раненый взгляд и понимаю, как ему сейчас тяжело. И мне вдруг становится ясно, что Игоря нельзя отпускать в таком состоянии, вообще никуда нельзя отпускать, тем более в Пунеж, с таким заданием… Но тут же мне в голову приходит совершенно противоположная мысль, что ему непременно надо уехать, надо на что-то переключиться, и чем это «что-то» будет труднее и опаснее, тем лучше, потому что ничего хуже и опаснее, чем то, что есть сейчас, Игоря уже ждать не может. Вот если бы только я мог поехать с ним! Если бы мог. Надо попробовать поговорить с Кузьмичом, объяснить ему. И тогда я прилечу.
В этот момент по перрону разносится скрежещущий, резкий голос из репродуктора:
— До отхода поезда… пассажиров просим…
— Ну бывай, — говорит Игорь и протягивает мне руку. — Только не сердись на меня.
Мне так хочется Игоря обнять. Но я только крепко жму ему руку. Наверное, я все-таки чересчур сентиментален.
После обеда я отправляюсь к ребятам в ОБХСС. Мне надо о многом с ними посоветоваться. Там есть классные специалисты. Например, мой приятель Эдик Албанян.
По специальности Эдик экономист и, как ни странно, кончил экономический факультет во ВГИКе. Мечтал о кино. Года два работал на «Мосфильме» помощником директора картины. Последнего своего директора он поймал на липовых нарядах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52