До суда, однако, дело не дошло. Жулик тот удивительно ловко выкрутился. На Эдика это произвело сильнейшее впечатление. Он вообще человек впечатлительный, темпераментный и энергичный. И еще самолюбивый. Он уволился со студии и по совету одного друга пошел в ОБХСС. Мне кажется, уязвленное чувство справедливости привело его туда. Он стал крупным специалистом. И не таких жуликов, как его бывший директор, отправлял он на скамью подсудимых.
В последние годы Эдик работает как раз по тем «линиям», которые сейчас меня интересуют. И тут он может оказаться незаменимым консультантом.
Эдик не сразу настраивается на мои дела и заботы. Но вот я замечаю, как в его больших агатовых глазах возникает наконец живой интерес, узкое, до синевы выбритое лицо становится сосредоточенным, худенькая фигурка подается вперед. Вот теперь он готов качать деловой разговор со мной и «толкать идеи».
— Погоди, дорогой, погоди, — торопливо говорит Эдик. — Давай разделим все на два вопроса. Строительные дела — это сейчас моя линия. Фабрика не моя. Один момент!
Он срывает трубку телефона, набирает какой-то номер и кричит:
— Володя?.. Привет! Срочно зайди в сто седьмую. Есть кое-что для тебя. Ну давай, давай, одна нога там, другая здесь. Пока человек не ушел.
Когда он вешает трубку, я с удивлением спрашиваю:
— С чего ты взял, что я собираюсь уйти?
— Э! — машет рукой Эдик. — Его заспешить надо. Хороший парень, понимаешь, но немножко спит. Ну так вот. Теперь с твоим «удельным князем». Кое-что я тебе дам. Авось пригодится. По этому тресту мы, понимаешь, работали. Сейчас увидишь. Момент!
Он снова хватается за телефон.
— Ниночка? Знаешь, как я тебя люблю?.. А то, что другу моему надо срочно помочь. Помнишь дело по семнадцатому тресту?.. Умница! Приготовь, будь ласкова. Я сейчас забегу.
В это время в комнату неторопливо входит высокий полный человек в очках, светлые волосы гладко зачесаны назад, мясистое лицо его невозмутимо, даже немного сонно.
— Вот он! — вскакивает Эдик и обращается к вошедшему: — Знакомься, Володя. Это мой друг Лосев, из уголовного розыска. Он тебе все расскажет. А я сейчас…
И он стремительно выскакивает из комнаты.
— Старший инспектор Сурков, — представляется Володя и протягивает большую пухлую руку.
Рука оказывается неожиданно сильной.
Я снова рассказываю о фабрике, о Зурихе и о кофточках.
— Из Ленинграда, говорите, приехал… — задумчиво повторяет Сурков. — Хм, хм… Скорей всего, пожалуй, Сокольский ему там наворожил.
— Точно, — подтверждаю я. — Зурих именно с ним и говорил из Москвы по телефону.
— Так, так. Ну этого прохвоста Сокольского мы знаем. И с товарищами из Ленинграда контактируем. Они вокруг него уже работают. А вот… Зурих, вы говорите?
— Да, Зурих.
— Это новая фигура. Какие же его связи выявлены по нашей линии? Ну Сокольский — раз. А в Москве?
— Фабрика. И там, видимо, начальник отдела сбыта. Сивоконь.
— И этот нам знаком. Но каждый в отдельности. А тут, оказывается, цепочка…
Сурков на минуту задумывается, потом снова обращается ко мне:
— Повторите, у кого в Москве вы обнаружили эти кофточки. Васильковые, а не голубые. Артикул семьдесят два семьдесят. Цена двадцать шесть шестьдесят. Товар знакомый.
Я повторяю. Сурков записывает. Потом молча и не спеша проглядывает список.
— Ну Зурих — это ясно, — говорит он. — Работница фабрики Варвара Глотова… Скорей всего для себя купила. А вот Инночка… Какая она собой, можете описать?
Я припоминаю внешность дочери Веры Михайловны. У меня было время ее рассмотреть, пока она вела тот странный разговор с матерью в гостинице. Заодно я описываю и пакет, который она передала Вере Михайловне. Сурков меня не прерывает. Когда я дохожу до пакета, Сурков спрашивает:
— Не помните день и час, хотя бы приблизительно, когда она его принесла?
Конечно, все это я помню.
Сурков записывает, потом говорит:
— Мы эту спекулянтскую цепочку ухватили с другого конца. Инночку засекли. Но я, честно говоря, все сомневался. Семья, полагал, приличная. Да и сама… Эх!
Он огорченно вздыхает и качает головой. Сейчас он мне напоминает учителя, вынужденного ставить двойку хорошему ученику.
— Можно о ней упомянуть в разговоре с отцом? — спрашиваю я. — Разговор у нас предстоит серьезный.
— Нежелательно, — говорит Сурков. — Это может нам помешать.
— Тогда исключается, — соглашаюсь я и снова спрашиваю: — А какова тут может быть роль Зуриха, как полагаете?
Сурков с ответом не спешит, видимо, что-то про себя прикидывает. На мясистом, складчатом лице его ничего прочесть невозможно. Глаза прищурены, руками он упирается в толстые колени. Просто изваяние какое-то. Удивительно человек умеет отключаться.
— Фигура опасная, — наконец изрекает Сурков. — Скорей всего организатор. И с размахом. Сбыт товара в других городах.
— Неужели на этом можно так уж крупно заработать?
— А вы думали? — усмехается Сурков. — Вот смотрите. Элементарный расчет. Фабрика выпускает в течение года кофточки этого артикула партией, допустим, в триста тысяч штук. Из них только около пятидесяти тысяч имеют дефицитный и, надо сказать, действительно превосходный васильковый цвет. На большее количество у фабрики пока не хватает красителей. Что делает жулик, такой, как этот начальник отдела сбыта? Он передает дефицитные кофточки трем-четырем «своим» директорам магазинов, тоже, конечно, жуликам. С накидочкой, допустим, по рублю за кофточку. Это, как видите, уже пятьдесят тысяч рублей. Ну возьмем не пятьдесят, а двадцать пять тысяч: половину кофточек он вынужден передать честным директорам. Далее. Те самые жулики директора перепродают затем эти кофточки спекулянтам, вроде той самой Инночки, тоже накинув, скажем, всего лишь по рублю. И новый куш у них в кармане, еще двадцать пять тысяч! Теперь такой «делец», как ваш Зурих, организует сбыт этих кофточек в другом городе, где их вообще не производят и в магазинах их нет. И он уже накидывает по три, а то и по четыре рубля на штуку. Это же бешеные деньги, как видите. Тут можно окупить любые расходы по перевозке и услугам местных спекулянтов. Вот какая картина получается. Это, заметьте, не только экономическая диверсия, это политический и нравственный удар по государственной системе торговли, подрыв доверия к ней. За это надо карать беспощадно!
Володя Сурков сжимает свой огромный кулак, и впервые на его невозмутимом, чуть сонном лице отражается волнение.
— Так вот, мы установили, — продолжает Сурков, — что кофточки этого артикула идут не только в Ленинграде, но и в Одессе. Я имею в виду спекулянтов, конечно. Есть у нас такие сигналы.
— Каналы пока не установлены?
— Именно что, — с ударением произносит Сурков.
— Хотелось бы посмотреть материалы по Одессе и Ленинграду.
Сурков не спеша кивает круглой головой.
— Можно. Сейчас поднимем. Пока все? — И добавляет, подняв толстый палец: — Между прочим, такая же картина и со стройматериалами. Только там дефицита еще больше, учтите.
Он тяжело поднимается со стула. Мы прощаемся, и снова я ощущаю его сильное пожатие.
— Спасибо и вам, — говорит Сурков. — А бумаги я сейчас пришлю.
В это время в комнату врывается Эдик. Под мышкой у него три толстенные папки.
— Ага, законтачили? — весело говорит он, ухватив последние слова Суркова.
— Кое-что есть, — улыбаюсь я.
Сурков невозмутимо кивает и уходит.
— Ну у меня, наверное, побольше, — отдуваясь, говорит Эдик и складывает на стол свои папки.
Затем он разваливается в кресле, кидает себе в рот сигарету и, лихо щелкнув красивой газовой зажигалкой, говорит:
— Ну, друже, и гусь тебе попался. Первый сорт, понимаешь. Говори сразу, что тебя интересует: махинации по Москве или по другим городам?
— По другим, — отвечаю я не задумываясь.
— Так я и знал. И Ниночка догадалась, понимаешь. Мы тебе приготовили несколько документов, пальчики оближешь, — он кивает на лежащие перед ним папки, и я замечаю в них несколько закладок. — Даже, понимаешь, фамилия «Зурих» упоминается.
Я чуть не подскакиваю на стуле.
— Где упоминается?
— Тут, тут, — самодовольно улыбается Эдик. — Но… странное дело, понимаешь, — лицо его становится озабоченным. — То он называется представителем одного ОКСа из Ростова, то какого-то СУ из Одессы. Вот гляди.
Эдик вскакивает, раскрывает одну из папок, и мы углубляемся в изучение бумаг там. Да, Зурих действительно упоминается. Но только в допросах других лиц. Причем упоминается мельком, как человек малознакомый и к тому же незначительный. Он, судя по этим допросам, не был причастен к хищениям, о которых шла речь.
В качестве свидетеля допрашивался и сам Бурлаков. Но только в качестве свидетеля. В одном месте он тоже упоминает Зуриха. Вот это уже весьма ценно. Значит, они все-таки знакомы!
Я с особым вниманием читаю соответствующее место в допросе Бурлакова.
Он утверждал, что Зурих был у него в кабинете, когда зашел один из обвиняемых. Это упоминание нужно было Бурлакову, чтобы доказать, что он не мог при постороннем человеке взять взятку. Речь шла в данном случае о незаконной отправке труб в Ростов. «Кто был тот человек?» — спрашивает следователь о Зурихе. И Бурлаков небрежно отвечает: «Один коллега из Одессы». Далее следователь задает новый, весьма любопытный вопрос: «Вам знаком заместитель начальника ОКСа ростовского завода Палатов?» И Бурлаков, видимо, вынужден ответить утвердительно. Однако эпизод с трубами доказать не удалось. Палатов от всего отказался. Других улик обнаружено не было, и Бурлаков благополучно выкрутился. Как, впрочем, и из других, весьма для него щекотливых ситуаций. Кстати, одним из подсудимых упоминался и эпизод с двадцатью тоннами керамзита, незаконно отправленными в Одессу. Но и тут ничего доказать не удалось. При этом мелькнула фамилия какого-то Богдана Теляша из Одессы.
Наверное, уже часа четыре вожусь я с этими папками и делаю немало интересных выписок. Давно ушел Эдик, у него полно неотложных дел. Он лишь время от времени заглядывает в комнату, где я расположился, и, запыхавшись, спрашивает:
— Ну как улов? — И, довольный моей запаркой и очевидным возбуждением, весело мне подмигивает: — Знай наших, понимаешь. Друга в беде никогда не оставляем. — И снова куда-то стремительно исчезает.
Приносят бумаги и от Суркова, и я их пока откладываю в сторону. Но потом просматриваю и их. Там тоже оказывается кое-что любопытное, в частности некоторые фамилии. Среди них я неожиданно вижу весьма мне знакомую: Галина Кочерга! Через нее было реализовано немало «наших» кофточек. Одну из них купила некая Инга Сиволап, работница одного из строительных управлений в Одессе. Кажется, того самого, где трудится упомянутый выше Богдан Теляш.
Я тут же проверяю это немаловажное обстоятельство и убеждаюсь, что так оно и есть. После чего с удовольствием беру его тоже на заметку.
Все связано в этом мире, все имеет свои закономерности, свою логику. Люди сцеплены интересами и обстоятельствами. Жулики тоже. И деться тут некуда.
Я смотрю на часы.
Поздно. Пора вернуть бумаги и отправляться домой. Совсем уже поздно. В ОБХСС работают, оказывается, не меньше нашего.
Пожалуй, я все-таки могу еще позвонить Светке и хотя бы пожелать ей спокойной ночи.
Утром я докладываю обо всем Кузьмичу.
Кузьмич молча поглядывает поверх очков и мнет в пальцах сигарету.
Присутствующий тут же Петя Шухмин наконец щелкает перед ним зажигалкой.
— Первая, Федор Кузьмич, — считает своим долгом отметить он.
— Сам знаю, — ворчит Кузьмич, прикуривая. — Счетовод на мою голову нашелся.
Когда я кончаю, Кузьмич некоторое время молчит. Ждет, как всегда, чтобы высказались другие. Но Петя и Валя Денисов тоже молчат. Тогда Кузьмич затягивается, разгоняет рукой дым и задумчиво произносит:
— М-да… Еще один узелочек, слава богу, завязывается, — и поворачивается к Вале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52