А в Чечне война... А руководство федералов лжет, что в Чечне им дадут мирно жить и строить дома... А дети болеют и четвертый год не ходят в школу... Дети кашляли и черными глазами глядели на Айсет, как, наверное, с земли наверх глядят на небо люди, когда им плохо...
И Айсет трижды пожалела о том, что не сообразила взять для этих детей хотя бы несколько килограммов шоколадных конфет.
Дядя договорился с руководством местного телевидения, что им с Тенгизом на пару часов дадут монтажную студию - посмотреть и поколдовать, что получается с репортажем. Тенгиз был доволен.
Их возили с почетом. Их кормили на убой. Их всячески ублажали.
И Айсет даже не была уверена, давал ли себе Тенгиз отчет в том, что ублажали его с Ленкой не потому, что они такие столичные штучки, а потому, что одним из хозяев республики был ее, Айсет, дядя!
Но Айсет помалкивала и. занималась делом.
И если Тенгиз был доволен результатами, то Айсет - наоборот. И чем дальше, тем в большее уныние она приходила. Все получалось, как сочинение на заданную тему. Руководство телеканала в лице замороженной Астрид желало антифедеральный репортаж о несчастных и гонимых чеченцах. Местные, в лице дяди, желали того же.
Тенгиз расстарался! И получился - румынский хор, фальшиво завывающий возле метро на Лестер-сквер... "Мани фор фуд, мани фор фуд!" Хористки могли вызывать разве что брезгливую жалость, но никак не искреннее сочувствие. Они не выглядели страдалицами, они выглядели побирушками, поскольку в их горе не было ни на йоту достоинства... Айсет вспомнила старинную чеченскую мудрость, которую любил повторять отец: "Портится мужчина - пропадает семья, портится женщина - гибнет народ"...
"Мой народ обречен..." - подумала Айсет и испугалась своей мысли.
Она просмотрела на монтажном мониторе получившийся материал и чуть не расплакалась. И вдруг затосковала по Джону и по его пабу на Доул-стрит. "Айсет ю ап, Ай пут ю даун", - припомнила она любимый каламбур Джона, когда тот обыгрывал ее имечко, напевая рефрен из своих любимых "Дайр Стрэйтс": "I set you up, I put you down" - Я тебя завожу, и я тебя кидаю...
А тут наоборот получается. Ты меня завел. И ты меня кинул... You set me up, you put me down... Джон! Джон, где ты? И с кем ты там?
Глава 3
Мое сердце - дожди и дороги,
Пыль, что овцы подняли в тревоге,
Тень деревьев, столбы межевые,
Виноградников лозы кривые,
Дым над крышами, ласковый воздух,
Лай собак, и зола на бороздах,
И стада, и покосы без края,
И ворон торопливая стая...
Тудор Аргези
Азиз Саадаев, курсант диверсионно-разведывательной школы Абвера АК-201 по кличке Кунак, лежал на траве и смотрел в голубое крымское небо. Он лежал предпоследним в шеренге. Рядом с ним лежали три кабардинца, два осетина, ингуш, земляк-чеченец - слева и еще терский казак - справа. Длинная тень от инструктора школы лейтенанта Рунге легла на животы курсантов, которые даже от этого интуитивно напряглись.
Лейтенант Рунге бегал по животам больнее всех остальных инструкторов школы. Он наступал на курсантов не всей стопой, а острием каблука, отчего на теле оставались кровоподтеки в виде полумесяца. Еще он любил перепрыгивать через одного или внезапно повернуть назад, наступая по второму разу на одних и тех же.
- Я должент узнайт, курсант, что ты кушальт zum Fruhstuck*?! - орал он, исполняя свои странные половецкие пляски на живых людях.
______________
* на завтрак (нем.)
Надо сказать, что в первые дни обучения курсанты плохо скрывали от него содержимое своих желудков и кишечников. Но потом привыкли, угадывали замысловатые танцевальные па лейтенанта и даже умудрялись тихонько переговариваться.
- Кьяйн талу*, - шепнул земляк слева по кличке Абрек, кивнув на длинноногого фрица.
______________
* чума (чечен.)
Но лейтенант Рунге не зря занимался подготовкой диверсантов и разведчиков.
- Говорильт по-русски! - заорал он, балансируя на двух осетинах. Говорильт все понимайт! Он заставил группу принять упор лежа и отжиматься на три счета. "Eins" - исходное положение, "Zwei" - полусогнутые руки, "Drei" опуститься на землю. Потом опять следовал "Zwei" и так далее. Лейтенант Рунге предпочитал цифру два. Выкрикнув ее с особым злорадством, он прохаживался между курсантами, насвистывая веселый мотивчик, пока их мышцы не начинали мелко дрожать. Но, дав им опуститься грудью на теплую траву, он тут же опять вспоминал свой любимый "Zwei" и с усмешкой наблюдал, как курсанты пытаются отлепиться от матушки-земли.
- Поднимайт задница! Свободен Кавказ ждать герой! Задница сидеть дома, любить комиссар! Бей жида-политрука, морда просит кирпича!
Последнюю фразу Рунге больше всего любил выкрикивать, в ней одной он почти избавился от акцента.
Хватило семи-восьми затяжных отжиманий, чтобы вся группа ложилась на траву, не обращая внимания на счет. Только один Азиз продолжал четко выполнять команды.
- Кунак - есть герой, джигит!
Странное дело! Азиз, сгибая руки, просто защелкивал какой-то суставный замок и мог оставаться в таком неудобном положении бесконечно долго, в то время как остальные просто тянули жилы. Жаль, что только в этом упражнении он был недосягаем для остальных курсантов.
Для подрывного дела он был даже чересчур хладнокровен. Когда остальные курсанты уже бежали к укрытию, он еще вставлял в детонатор бикфордов шнур и прикусывал металлический патрончик. Но Аллах его хранил, и взрывы раздавались только тогда, когда курсант Кунак падал на дно траншеи.
А для рукопашного боя Азиз был чересчур горяч. Пожилой, сухощавый старичок, очень вежливый и обходительный, преподававший им странную смесь из бокса, джиу-джитсу и еще невесть чего, всегда использовал отчаянные наскоки Азиза в качестве отрицательного примера действий диверсанта в ближнем бою. Когда Азиз с диким криком кидался ему в ноги, старичок спокойно выполнял бросок, который он называл "перекати-поле". Азиз кувыркался и опять бросался на инструктора с низкого старта. Бросив его раз-другой, старичок понял, что дикого горца мягкостью не убедить, и просто врезал ему подъемом ноги в гордый орлиный нос. Вид собственной крови подействовал на чеченца отрезвляюще. Он заткнул хлюпающий нос пилоткой, пошатываясь, сделал несколько шагов и упал ничком на траву.
Старичок же, прохаживаясь вокруг еле живого примера, говорил о том, что в реальном бою надо отдавать предпочтение наиболее простой и эффективной технике. Даже выставленный вовремя палец может решить исход рукопашного боя.
Азиз смотрел на высокое голубое небо и думал о том, что жена посчитала бы его предателем, и друг Салман Бейбулатов тоже. Но кого он предал на самом деле? Мать, отца, могилы предков, обычаи дедов и прадедов, аул Дойзал-юрт, Чечню, Аллаха?
А когда он принимал грамоту от директора конезавода, который назвал его коневодом-стахановцем, он не предавал? Когда на торжественном митинге, посвященном годовщине Октябрьской революции слушал слова о том, как "Чечня в едином строю со всем советским народом...", кивая при этом в такт словам оратора, он не предавал? Где она, точка отсчета? Где начинается и где заканчивается предательство? Почему молчат старейшины, прячут свои мудрые речи за седину бород? Почему они надвигают папахи так глубоко на лбы? Чтобы не видно было их глаз? Почему молчит Аллах? Азиз спрашивает Его и утром, и вечером, благо немцы не запрещают молиться, но Он молчит.
Ведь все было так просто. Его предки не задавали глупых вопросов. Они садились на коней, резали и стреляли гяуров. И не было на них другой силы в течение пятидесяти лет. Но как только они усомнились, их покорили, посадили на цепь, стали кормить из миски, наделяя жалкой пайкой из общего котла. А может, они уже не нохча? Может, Азиз уже не нохча? А кто же он? Советский стахановец?
Когда пехотный батальон Азиза Саадаева попал на передовую, ротный сказал, что раз он на гражданке был бригадиром, то здесь станет командиром отделения. Азиз обрадовался. Первый день на боевой позиции, а он уже командир, в его подчинении солдаты. Он тут же собрал свое отделение в окопе, сам не зная для чего. Но тут все побежали вперед, крича вяло и вразнобой. Азиз бежал и кричал вместе со всеми, но не нацепляя на винтовку штыка. Штык - это не кинжал. Вообще плохое оружие, неродное.
Азиз кричал громче всех, потому что думал, что его отделение бежит за ним, но скоро понял, что все давно перемешались, и ничего понять в этой беготне невозможно. Найдя глазами командира роты, он вдруг догадался, что и тот ничего не понимает. Азиз, по крайней мере, кроме того, где находятся их позиции, знал, в какой стороне Мекка.
Но вот сбоку что-то ухнуло, прорезало воздух между бегущими, сбило Азиза с ног и осыпало сверху землей. Нет, Азиз не испугался, он все еще силился понять, где свои и где чужие, чтобы начать наконец воевать. Теперь слева слышался гул моторов и пулеметные очереди. Значит, там был противник, но и спереди в них стреляли тоже. Тогда он решил отходить к своим позициям, потому что так воевать было нельзя ни русским, ни чеченцам, ни лезгинам, ни хевсурам.
Когда Азиз увидел спокойно прохаживавшихся над брустверами наших окопов немецких солдат, он выпрямился и пошел к ним. Тут же стоял пятнистый, как поросший лесным мхом валун, бронетранспортер. Около пулемета сидел скучный немец и курил. Немец скосил на него глаз, как петух на червячка, и кивнул то ли носом, то ли подбородком на винтовку Азиза. Саадаев понял и кинул оружие на землю. Тогда немец протянул ему недокуренную папироску. Азиз замотал головой, а немец пожал плечами...
В лагере для военнопленных, когда вокруг русские и украинцы умирали, исходя кровавым поносом, Азиз держался. Ни с кем не разговаривая, не обращая ни на кого внимания, он через каждый час молился Аллаху почти у самой колючей проволоки. И болезни, косившие советских военнопленных страшнее немецких пулеметов, обходили его стороной. Только на левой ноге вдруг образовались небольшие язвы, которые стали быстро расти. Нога покрывалась темной коркой, которая присыхала к штанине. Но с этим можно было жить.
Однажды, когда он закончил утреннюю молитву и поднялся с колен, отряхиваясь и пытаясь отодрать присохшую к влажной корке штанину, его окликнули. Между внутренним и внешним ограждением колючей проволоки стоял немецкий офицер. Азиз обратил внимание на рваный шрам на его щеке. Глаз горца сразу узнал след от удара шашкой. Когда-то этому офицеру очень повезло.
- Ты мусульманин? - спросил офицер на чистом русском языке.
Азиз кивнул головой. Разве так молится еще кто-нибудь, кроме исповедующих Ислам?
- Кто по национальности?
- Чеченец.
- Нохча?! - обрадовался офицер. - Земляки, значит. У одной реки с тобой жили. А наши предки, может, и убивали друг дружку... Ну да ладно. Теперь скажи мне, нохча, как тебя зовут... Надеюсь, ты не комиссар? А вдруг жид? Шучу, не сверкай на меня глазами. Силы побереги! А то у тебя уже, кроме глаз да носа, ничего не осталось. Ну, Азиз Саадаев, скоро увидимся...
Но увиделись они не так скоро. Сначала в бараке к нему подошел кавказец с перевязанной головой. Сказав, что он аварец из Закатал, стал расспрашивать Азиза: где жил, где работал, как относится к власти большевиков? Когда Саадаев сказал, что работал на конезаводе, аварец понимающе кивнул головой:
- Я знал, что ты наш, рабочий человек. Понимаешь, у нас тут собрались свои, проверенные люди, настоящие мужчины. Понимаешь, будем делать восстание, бежать к своим. Будем бить немецкую гадину. Понимаешь?..
Азиз видел, как аварец прячет глаза, мямлит, жмется, как побитая палкой собака. Ему стало скучно, он выругался по-кумыкски, чтобы аварец понял, плюнул и отвернулся.
Это была его первая проверка, самая примитивная, лобовая. Потом таких проверок было еще несколько и, наверное, они еще не закончились даже теперь, когда он уже был включен в состав группы, формируемой диверсионно-разведывательной абверкомандой АК-201, для заброски в тыл советских войск на Северном Кавказе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
И Айсет трижды пожалела о том, что не сообразила взять для этих детей хотя бы несколько килограммов шоколадных конфет.
Дядя договорился с руководством местного телевидения, что им с Тенгизом на пару часов дадут монтажную студию - посмотреть и поколдовать, что получается с репортажем. Тенгиз был доволен.
Их возили с почетом. Их кормили на убой. Их всячески ублажали.
И Айсет даже не была уверена, давал ли себе Тенгиз отчет в том, что ублажали его с Ленкой не потому, что они такие столичные штучки, а потому, что одним из хозяев республики был ее, Айсет, дядя!
Но Айсет помалкивала и. занималась делом.
И если Тенгиз был доволен результатами, то Айсет - наоборот. И чем дальше, тем в большее уныние она приходила. Все получалось, как сочинение на заданную тему. Руководство телеканала в лице замороженной Астрид желало антифедеральный репортаж о несчастных и гонимых чеченцах. Местные, в лице дяди, желали того же.
Тенгиз расстарался! И получился - румынский хор, фальшиво завывающий возле метро на Лестер-сквер... "Мани фор фуд, мани фор фуд!" Хористки могли вызывать разве что брезгливую жалость, но никак не искреннее сочувствие. Они не выглядели страдалицами, они выглядели побирушками, поскольку в их горе не было ни на йоту достоинства... Айсет вспомнила старинную чеченскую мудрость, которую любил повторять отец: "Портится мужчина - пропадает семья, портится женщина - гибнет народ"...
"Мой народ обречен..." - подумала Айсет и испугалась своей мысли.
Она просмотрела на монтажном мониторе получившийся материал и чуть не расплакалась. И вдруг затосковала по Джону и по его пабу на Доул-стрит. "Айсет ю ап, Ай пут ю даун", - припомнила она любимый каламбур Джона, когда тот обыгрывал ее имечко, напевая рефрен из своих любимых "Дайр Стрэйтс": "I set you up, I put you down" - Я тебя завожу, и я тебя кидаю...
А тут наоборот получается. Ты меня завел. И ты меня кинул... You set me up, you put me down... Джон! Джон, где ты? И с кем ты там?
Глава 3
Мое сердце - дожди и дороги,
Пыль, что овцы подняли в тревоге,
Тень деревьев, столбы межевые,
Виноградников лозы кривые,
Дым над крышами, ласковый воздух,
Лай собак, и зола на бороздах,
И стада, и покосы без края,
И ворон торопливая стая...
Тудор Аргези
Азиз Саадаев, курсант диверсионно-разведывательной школы Абвера АК-201 по кличке Кунак, лежал на траве и смотрел в голубое крымское небо. Он лежал предпоследним в шеренге. Рядом с ним лежали три кабардинца, два осетина, ингуш, земляк-чеченец - слева и еще терский казак - справа. Длинная тень от инструктора школы лейтенанта Рунге легла на животы курсантов, которые даже от этого интуитивно напряглись.
Лейтенант Рунге бегал по животам больнее всех остальных инструкторов школы. Он наступал на курсантов не всей стопой, а острием каблука, отчего на теле оставались кровоподтеки в виде полумесяца. Еще он любил перепрыгивать через одного или внезапно повернуть назад, наступая по второму разу на одних и тех же.
- Я должент узнайт, курсант, что ты кушальт zum Fruhstuck*?! - орал он, исполняя свои странные половецкие пляски на живых людях.
______________
* на завтрак (нем.)
Надо сказать, что в первые дни обучения курсанты плохо скрывали от него содержимое своих желудков и кишечников. Но потом привыкли, угадывали замысловатые танцевальные па лейтенанта и даже умудрялись тихонько переговариваться.
- Кьяйн талу*, - шепнул земляк слева по кличке Абрек, кивнув на длинноногого фрица.
______________
* чума (чечен.)
Но лейтенант Рунге не зря занимался подготовкой диверсантов и разведчиков.
- Говорильт по-русски! - заорал он, балансируя на двух осетинах. Говорильт все понимайт! Он заставил группу принять упор лежа и отжиматься на три счета. "Eins" - исходное положение, "Zwei" - полусогнутые руки, "Drei" опуститься на землю. Потом опять следовал "Zwei" и так далее. Лейтенант Рунге предпочитал цифру два. Выкрикнув ее с особым злорадством, он прохаживался между курсантами, насвистывая веселый мотивчик, пока их мышцы не начинали мелко дрожать. Но, дав им опуститься грудью на теплую траву, он тут же опять вспоминал свой любимый "Zwei" и с усмешкой наблюдал, как курсанты пытаются отлепиться от матушки-земли.
- Поднимайт задница! Свободен Кавказ ждать герой! Задница сидеть дома, любить комиссар! Бей жида-политрука, морда просит кирпича!
Последнюю фразу Рунге больше всего любил выкрикивать, в ней одной он почти избавился от акцента.
Хватило семи-восьми затяжных отжиманий, чтобы вся группа ложилась на траву, не обращая внимания на счет. Только один Азиз продолжал четко выполнять команды.
- Кунак - есть герой, джигит!
Странное дело! Азиз, сгибая руки, просто защелкивал какой-то суставный замок и мог оставаться в таком неудобном положении бесконечно долго, в то время как остальные просто тянули жилы. Жаль, что только в этом упражнении он был недосягаем для остальных курсантов.
Для подрывного дела он был даже чересчур хладнокровен. Когда остальные курсанты уже бежали к укрытию, он еще вставлял в детонатор бикфордов шнур и прикусывал металлический патрончик. Но Аллах его хранил, и взрывы раздавались только тогда, когда курсант Кунак падал на дно траншеи.
А для рукопашного боя Азиз был чересчур горяч. Пожилой, сухощавый старичок, очень вежливый и обходительный, преподававший им странную смесь из бокса, джиу-джитсу и еще невесть чего, всегда использовал отчаянные наскоки Азиза в качестве отрицательного примера действий диверсанта в ближнем бою. Когда Азиз с диким криком кидался ему в ноги, старичок спокойно выполнял бросок, который он называл "перекати-поле". Азиз кувыркался и опять бросался на инструктора с низкого старта. Бросив его раз-другой, старичок понял, что дикого горца мягкостью не убедить, и просто врезал ему подъемом ноги в гордый орлиный нос. Вид собственной крови подействовал на чеченца отрезвляюще. Он заткнул хлюпающий нос пилоткой, пошатываясь, сделал несколько шагов и упал ничком на траву.
Старичок же, прохаживаясь вокруг еле живого примера, говорил о том, что в реальном бою надо отдавать предпочтение наиболее простой и эффективной технике. Даже выставленный вовремя палец может решить исход рукопашного боя.
Азиз смотрел на высокое голубое небо и думал о том, что жена посчитала бы его предателем, и друг Салман Бейбулатов тоже. Но кого он предал на самом деле? Мать, отца, могилы предков, обычаи дедов и прадедов, аул Дойзал-юрт, Чечню, Аллаха?
А когда он принимал грамоту от директора конезавода, который назвал его коневодом-стахановцем, он не предавал? Когда на торжественном митинге, посвященном годовщине Октябрьской революции слушал слова о том, как "Чечня в едином строю со всем советским народом...", кивая при этом в такт словам оратора, он не предавал? Где она, точка отсчета? Где начинается и где заканчивается предательство? Почему молчат старейшины, прячут свои мудрые речи за седину бород? Почему они надвигают папахи так глубоко на лбы? Чтобы не видно было их глаз? Почему молчит Аллах? Азиз спрашивает Его и утром, и вечером, благо немцы не запрещают молиться, но Он молчит.
Ведь все было так просто. Его предки не задавали глупых вопросов. Они садились на коней, резали и стреляли гяуров. И не было на них другой силы в течение пятидесяти лет. Но как только они усомнились, их покорили, посадили на цепь, стали кормить из миски, наделяя жалкой пайкой из общего котла. А может, они уже не нохча? Может, Азиз уже не нохча? А кто же он? Советский стахановец?
Когда пехотный батальон Азиза Саадаева попал на передовую, ротный сказал, что раз он на гражданке был бригадиром, то здесь станет командиром отделения. Азиз обрадовался. Первый день на боевой позиции, а он уже командир, в его подчинении солдаты. Он тут же собрал свое отделение в окопе, сам не зная для чего. Но тут все побежали вперед, крича вяло и вразнобой. Азиз бежал и кричал вместе со всеми, но не нацепляя на винтовку штыка. Штык - это не кинжал. Вообще плохое оружие, неродное.
Азиз кричал громче всех, потому что думал, что его отделение бежит за ним, но скоро понял, что все давно перемешались, и ничего понять в этой беготне невозможно. Найдя глазами командира роты, он вдруг догадался, что и тот ничего не понимает. Азиз, по крайней мере, кроме того, где находятся их позиции, знал, в какой стороне Мекка.
Но вот сбоку что-то ухнуло, прорезало воздух между бегущими, сбило Азиза с ног и осыпало сверху землей. Нет, Азиз не испугался, он все еще силился понять, где свои и где чужие, чтобы начать наконец воевать. Теперь слева слышался гул моторов и пулеметные очереди. Значит, там был противник, но и спереди в них стреляли тоже. Тогда он решил отходить к своим позициям, потому что так воевать было нельзя ни русским, ни чеченцам, ни лезгинам, ни хевсурам.
Когда Азиз увидел спокойно прохаживавшихся над брустверами наших окопов немецких солдат, он выпрямился и пошел к ним. Тут же стоял пятнистый, как поросший лесным мхом валун, бронетранспортер. Около пулемета сидел скучный немец и курил. Немец скосил на него глаз, как петух на червячка, и кивнул то ли носом, то ли подбородком на винтовку Азиза. Саадаев понял и кинул оружие на землю. Тогда немец протянул ему недокуренную папироску. Азиз замотал головой, а немец пожал плечами...
В лагере для военнопленных, когда вокруг русские и украинцы умирали, исходя кровавым поносом, Азиз держался. Ни с кем не разговаривая, не обращая ни на кого внимания, он через каждый час молился Аллаху почти у самой колючей проволоки. И болезни, косившие советских военнопленных страшнее немецких пулеметов, обходили его стороной. Только на левой ноге вдруг образовались небольшие язвы, которые стали быстро расти. Нога покрывалась темной коркой, которая присыхала к штанине. Но с этим можно было жить.
Однажды, когда он закончил утреннюю молитву и поднялся с колен, отряхиваясь и пытаясь отодрать присохшую к влажной корке штанину, его окликнули. Между внутренним и внешним ограждением колючей проволоки стоял немецкий офицер. Азиз обратил внимание на рваный шрам на его щеке. Глаз горца сразу узнал след от удара шашкой. Когда-то этому офицеру очень повезло.
- Ты мусульманин? - спросил офицер на чистом русском языке.
Азиз кивнул головой. Разве так молится еще кто-нибудь, кроме исповедующих Ислам?
- Кто по национальности?
- Чеченец.
- Нохча?! - обрадовался офицер. - Земляки, значит. У одной реки с тобой жили. А наши предки, может, и убивали друг дружку... Ну да ладно. Теперь скажи мне, нохча, как тебя зовут... Надеюсь, ты не комиссар? А вдруг жид? Шучу, не сверкай на меня глазами. Силы побереги! А то у тебя уже, кроме глаз да носа, ничего не осталось. Ну, Азиз Саадаев, скоро увидимся...
Но увиделись они не так скоро. Сначала в бараке к нему подошел кавказец с перевязанной головой. Сказав, что он аварец из Закатал, стал расспрашивать Азиза: где жил, где работал, как относится к власти большевиков? Когда Саадаев сказал, что работал на конезаводе, аварец понимающе кивнул головой:
- Я знал, что ты наш, рабочий человек. Понимаешь, у нас тут собрались свои, проверенные люди, настоящие мужчины. Понимаешь, будем делать восстание, бежать к своим. Будем бить немецкую гадину. Понимаешь?..
Азиз видел, как аварец прячет глаза, мямлит, жмется, как побитая палкой собака. Ему стало скучно, он выругался по-кумыкски, чтобы аварец понял, плюнул и отвернулся.
Это была его первая проверка, самая примитивная, лобовая. Потом таких проверок было еще несколько и, наверное, они еще не закончились даже теперь, когда он уже был включен в состав группы, формируемой диверсионно-разведывательной абверкомандой АК-201, для заброски в тыл советских войск на Северном Кавказе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38