Хуже того, людоедом! И вором в придачу, ведь молоко вы крадете у теленка, оно только ему и предназначено природой!.. Вы молчите, потому что у вас нет аргументов, нет оправданий. Не только у вас лично, но и у всех человеко-шовинистов!
Нил действительно молча слушал бред старика. Американский маразм в такой форме ему еще не встречался.
— Надо объединиться в борьбе за живой мир, не все имеют равное право на жизнь! Прекратить природоубийственную и братоубийственную войну человека и всего живого! — выкрикнул он прямо в лицо Нилу.
Нил невольно усмехнулся, уж очень сильно старик напомнил ему пламенного героя какого-нибудь «Броненосца Потемкина». Да, встретить в Америке революционера-фанатика — это интересно...
Через полтора месяца старика увезли в больницу с тяжелейшей кишечной инфекцией. Через два дня из инфекционного отделения перевели в психиатрическое. Его дом после мощнейшей санобработки был опечатан санинспекцией, а многочисленных питомцев в несколько приемов развезли неизвестно куда...
Ужинать в ресторанах, как бывало в Париже, у четы Баренцевых не получалось никак, потому что состыковаться по месту и времени было практически невозможно. Нилу пришлось всерьез овладевать профессией домашнего повара. Поначалу это забавляло его. После пережитых стрессов нервы потихоньку приходили в порядок, день ото дня прошлое таяло в памяти, успокоенное расстоянием и медлительной монотонностью здешних будней, состоящих для него из хозяйственных забот и многочасового досуга перед экраном телевизора. Даже самые тупые передачи имели для него немалый познавательный интерес — он открывал для себя новый континент.
Для Сесиль время шло совсем в ином ритме, она сделалась настоящей трудоголичкой. Приезжала вымотанная, сразу же мчалась в душ, наспех поглощала мужнину стряпню, потом утыкалась своп компьютер, не вожделея ни общения, ни супружеских ласк. Нил неоднократно ловил себя на том, что тоскует по ней, единственному, как ни крути, существу, к которому, хоть и с оговорками, подходило определение «родное».
Закупленные в супермаркете продукты Нил предусмотрительно растягивал до уик-энда, в субботу утром радовал Сесиль оладьями из хлебных крошек, размоченных в скисшем молоке, или каким-нибудь «ирландским рагу» из всевозможных найденных в холодильнике остатков, а потом. ставил вопрос ребром: заводи, милая, свою колымагу и айда пополнять запасы провизии.
Так повторялось трижды, а в четвертую субботу Сесиль прореагировала на его напоминание весьма неожиданно — подскочила, будто ошпаренная, и со словами: «Забыла, я начисто забыла!» — устремилась наверх.
Нил бросился следом... ну, не то, чтобы бросился, сначала все-таки дожевал тост с анчоусовым маслом и допил кофе и только потом поднялся в спальню.
Сесиль стояла посреди комнаты перед ворохом одежды, вывернутой из шкафа.
— Что это значит? — полюбопытствовал Нил.
— О Боже, сейчас за мной заедут, а я еще не одета...
— Погоди, как это — заедут? Кто заедет? Мы же собирались в супермаркет.
— Милый, сегодня не получится, я совсем забыла сказать, мы едем на пикник всем нашим отделом, на Лосиный Ручей, с ночевкой, я бы с удовольствием взяла и тебя, но будут только коллеги, без семей, так что... — Сесиль тараторила, не прекращая рыться в груде тряпок. — Как думаешь, если я надену сапожки и клетчатые брюки, а сверху красную курточку, не замерзну? По радио обещали наступление холодного атмосферного фронта.
— Но в доме не осталось ни крошки...
— Милый, что ты все о каких-то пустяках? Съезди сам, туда, кажется, ходит автобус.
— Автобус ушел два часа назад, а следующий только завтра.
— Ну хорошо, хорошо, придумаем что-нибудь, может быть, у Криса в машине найдется местечко для тебя. Тогда я попрошу его сделать крюк до супермаркета...
Местечко нашлось — в кузове мини-грузовичка, на котором приехал сослуживец Сесиль Крис — улыбчивый верзила с челюстями квадратнее, чем у мультяшного майора Сидорова из «Шпионских страстей». Весь путь до супермаркета Нил протрясся, скорчившись между походным мангалом и сложенной утепленной палаткой; обещанное похолодание он ощущал каждой своей косточкой и на торговый перекресток прибыл куском мороженного мяса.
— Бай, дарлинг! — Сесиль махнула ему рукой в окошко грузовичка и исчезла, оставив за собой лишь жидкое облачко бензинового выхлопа.
Нил кое-как доковылял до «Макдональдса», постепенно отогрелся тремя кружками горячего супчика и опасливо вылез на улицу. Северный ветер, разогнав скопившиеся за ночь тучи, стих, неяркое осеннее солнышко ненавязчиво пригревало физиономию, снова хотелось жить.
Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.
Достопримечательностей было несколько — четырехэтажный Дворец Игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое...
Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекло название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке — веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной Площади, перекособоченный мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:
«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех — на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя...»
— Привет! К вам можно?
Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку. Прошу.
Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».
— Тоже за покупками выбрались?
— Угу... — Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженая брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер 50-х, огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.
— А вы, значит, и есть тот самый француз, — неожиданно выпалила девушка.
Нил улыбнулся, маскируя крайнее удивление ее осведомленностью.
— Пожалуй, мой ответ будет зависеть от того, что вы вкладываете в понятие «тот самый».
— Ну, тот самый, что живет в Проспект. В розовом домике, с женой на сером «пинто». Мы ведь соседи.
— Вот как? Удивительно, что я вас до сих пор не приметил.
— А мы вернулись только вчера. А о вас нам рассказала Роберта.
— Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.
— О да! — Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. — Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.
— Шелли?
— Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.
— А я Нил.
— О, американское имя.
— Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы — кибернетика.
— Вы оба кибернетики?
— Ну, я скорее киборг, новейшая разработка... А ты, Шелли, чем занимаешься?
Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.
— Пишу диссер по теоретической журналистике.
— А что, есть и такая?
— Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.
— Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»... Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.
— Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы — они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.
— Да сколько угодно.
— Слушай, Нил, а давай-ка вечером забирай свою женушку — и к нам. Посидим тесным европейским кружком, выпьем винца, Ингрид привезла новый фильм Фассбиндера...
— Спасибо, Шелли, только вряд ли получится. Жена с коллегами уехала на природу, а у меня намечена большая стирка.
— Подумаешь! До вечера сто раз успеешь все перестирать.
— Не знаю. Мне до вечера предстоит торчать здесь и ждать автобус. Я ведь без машины.
— Господи, пустяки какие! На моем байке через две минуты будешь дома, гарантирую.
— А продукты? Мне же надо закупить еды на всю неделю.
— Вот зануда! Сказано же, продуктами завтра займемся!..
Вот так и получилось, что обратно Нил тоже ехал «с ветерком», но этим все сходство и ограничилось. Все-таки сидеть в седле «харлея», обхватив за кожаную талию симпатичную байкершу — это вам не на ледяном оцинкованном полу чужого грузовичка, да еще когда собственная жена кокетничает в теплой кабине с каким-то квадратномордым дебилом...
В доме у подружек началось с калифорнийского вина, продолжилось домашним шнапсом, в ходе потребления коего Ингрид, рыжая и, похоже, довольно взбалмошная толстуха, рухнула на диван и больше не вставала. А у Нила с Шелли закончилось же тем, чем, наверное, и должно было закончиться — постелью.
То, что предложила этой ночью Шелли, привело его, видавшего всякое, в полное замешательство. В какой-то момент физкультурного секса он понял, что его банально насилуют, как проститутку. Шелли была не похожа ни на одну женщину из его скромного списка. Она преображалась постоянно, но ни разу не позволила ему проявить хоть какую-нибудь инициативу. В какой-то момент Нил вконец истощился от ее неуемной активности. А приспособления из секс-шопа, которых было заготовлено у нее видимо-невидимо, повергли Нила в шок. При этом Шелли вливала в него виски, будто сок.
Одевался Нил в темноте, на ощупь, и чего тут было больше, — заботы о покое партнерши, под утро забывшейся сладким сном, или боязни, что, проснувшись, она начнет все заново, — определить было затруднительно. Пожалуй, поровну.
Он осторожно спустился по скрипучей лестнице, на цыпочках миновал темную гостиную, ориентируясь лишь на доносящийся с дивана раскатистый храп крошки Ингрид, нащупал на вешалке куртку и был таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Нил действительно молча слушал бред старика. Американский маразм в такой форме ему еще не встречался.
— Надо объединиться в борьбе за живой мир, не все имеют равное право на жизнь! Прекратить природоубийственную и братоубийственную войну человека и всего живого! — выкрикнул он прямо в лицо Нилу.
Нил невольно усмехнулся, уж очень сильно старик напомнил ему пламенного героя какого-нибудь «Броненосца Потемкина». Да, встретить в Америке революционера-фанатика — это интересно...
Через полтора месяца старика увезли в больницу с тяжелейшей кишечной инфекцией. Через два дня из инфекционного отделения перевели в психиатрическое. Его дом после мощнейшей санобработки был опечатан санинспекцией, а многочисленных питомцев в несколько приемов развезли неизвестно куда...
Ужинать в ресторанах, как бывало в Париже, у четы Баренцевых не получалось никак, потому что состыковаться по месту и времени было практически невозможно. Нилу пришлось всерьез овладевать профессией домашнего повара. Поначалу это забавляло его. После пережитых стрессов нервы потихоньку приходили в порядок, день ото дня прошлое таяло в памяти, успокоенное расстоянием и медлительной монотонностью здешних будней, состоящих для него из хозяйственных забот и многочасового досуга перед экраном телевизора. Даже самые тупые передачи имели для него немалый познавательный интерес — он открывал для себя новый континент.
Для Сесиль время шло совсем в ином ритме, она сделалась настоящей трудоголичкой. Приезжала вымотанная, сразу же мчалась в душ, наспех поглощала мужнину стряпню, потом утыкалась своп компьютер, не вожделея ни общения, ни супружеских ласк. Нил неоднократно ловил себя на том, что тоскует по ней, единственному, как ни крути, существу, к которому, хоть и с оговорками, подходило определение «родное».
Закупленные в супермаркете продукты Нил предусмотрительно растягивал до уик-энда, в субботу утром радовал Сесиль оладьями из хлебных крошек, размоченных в скисшем молоке, или каким-нибудь «ирландским рагу» из всевозможных найденных в холодильнике остатков, а потом. ставил вопрос ребром: заводи, милая, свою колымагу и айда пополнять запасы провизии.
Так повторялось трижды, а в четвертую субботу Сесиль прореагировала на его напоминание весьма неожиданно — подскочила, будто ошпаренная, и со словами: «Забыла, я начисто забыла!» — устремилась наверх.
Нил бросился следом... ну, не то, чтобы бросился, сначала все-таки дожевал тост с анчоусовым маслом и допил кофе и только потом поднялся в спальню.
Сесиль стояла посреди комнаты перед ворохом одежды, вывернутой из шкафа.
— Что это значит? — полюбопытствовал Нил.
— О Боже, сейчас за мной заедут, а я еще не одета...
— Погоди, как это — заедут? Кто заедет? Мы же собирались в супермаркет.
— Милый, сегодня не получится, я совсем забыла сказать, мы едем на пикник всем нашим отделом, на Лосиный Ручей, с ночевкой, я бы с удовольствием взяла и тебя, но будут только коллеги, без семей, так что... — Сесиль тараторила, не прекращая рыться в груде тряпок. — Как думаешь, если я надену сапожки и клетчатые брюки, а сверху красную курточку, не замерзну? По радио обещали наступление холодного атмосферного фронта.
— Но в доме не осталось ни крошки...
— Милый, что ты все о каких-то пустяках? Съезди сам, туда, кажется, ходит автобус.
— Автобус ушел два часа назад, а следующий только завтра.
— Ну хорошо, хорошо, придумаем что-нибудь, может быть, у Криса в машине найдется местечко для тебя. Тогда я попрошу его сделать крюк до супермаркета...
Местечко нашлось — в кузове мини-грузовичка, на котором приехал сослуживец Сесиль Крис — улыбчивый верзила с челюстями квадратнее, чем у мультяшного майора Сидорова из «Шпионских страстей». Весь путь до супермаркета Нил протрясся, скорчившись между походным мангалом и сложенной утепленной палаткой; обещанное похолодание он ощущал каждой своей косточкой и на торговый перекресток прибыл куском мороженного мяса.
— Бай, дарлинг! — Сесиль махнула ему рукой в окошко грузовичка и исчезла, оставив за собой лишь жидкое облачко бензинового выхлопа.
Нил кое-как доковылял до «Макдональдса», постепенно отогрелся тремя кружками горячего супчика и опасливо вылез на улицу. Северный ветер, разогнав скопившиеся за ночь тучи, стих, неяркое осеннее солнышко ненавязчиво пригревало физиономию, снова хотелось жить.
Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.
Достопримечательностей было несколько — четырехэтажный Дворец Игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое...
Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекло название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке — веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной Площади, перекособоченный мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:
«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех — на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя...»
— Привет! К вам можно?
Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку. Прошу.
Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».
— Тоже за покупками выбрались?
— Угу... — Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженая брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер 50-х, огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.
— А вы, значит, и есть тот самый француз, — неожиданно выпалила девушка.
Нил улыбнулся, маскируя крайнее удивление ее осведомленностью.
— Пожалуй, мой ответ будет зависеть от того, что вы вкладываете в понятие «тот самый».
— Ну, тот самый, что живет в Проспект. В розовом домике, с женой на сером «пинто». Мы ведь соседи.
— Вот как? Удивительно, что я вас до сих пор не приметил.
— А мы вернулись только вчера. А о вас нам рассказала Роберта.
— Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.
— О да! — Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. — Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.
— Шелли?
— Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.
— А я Нил.
— О, американское имя.
— Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы — кибернетика.
— Вы оба кибернетики?
— Ну, я скорее киборг, новейшая разработка... А ты, Шелли, чем занимаешься?
Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.
— Пишу диссер по теоретической журналистике.
— А что, есть и такая?
— Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.
— Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»... Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.
— Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы — они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.
— Да сколько угодно.
— Слушай, Нил, а давай-ка вечером забирай свою женушку — и к нам. Посидим тесным европейским кружком, выпьем винца, Ингрид привезла новый фильм Фассбиндера...
— Спасибо, Шелли, только вряд ли получится. Жена с коллегами уехала на природу, а у меня намечена большая стирка.
— Подумаешь! До вечера сто раз успеешь все перестирать.
— Не знаю. Мне до вечера предстоит торчать здесь и ждать автобус. Я ведь без машины.
— Господи, пустяки какие! На моем байке через две минуты будешь дома, гарантирую.
— А продукты? Мне же надо закупить еды на всю неделю.
— Вот зануда! Сказано же, продуктами завтра займемся!..
Вот так и получилось, что обратно Нил тоже ехал «с ветерком», но этим все сходство и ограничилось. Все-таки сидеть в седле «харлея», обхватив за кожаную талию симпатичную байкершу — это вам не на ледяном оцинкованном полу чужого грузовичка, да еще когда собственная жена кокетничает в теплой кабине с каким-то квадратномордым дебилом...
В доме у подружек началось с калифорнийского вина, продолжилось домашним шнапсом, в ходе потребления коего Ингрид, рыжая и, похоже, довольно взбалмошная толстуха, рухнула на диван и больше не вставала. А у Нила с Шелли закончилось же тем, чем, наверное, и должно было закончиться — постелью.
То, что предложила этой ночью Шелли, привело его, видавшего всякое, в полное замешательство. В какой-то момент физкультурного секса он понял, что его банально насилуют, как проститутку. Шелли была не похожа ни на одну женщину из его скромного списка. Она преображалась постоянно, но ни разу не позволила ему проявить хоть какую-нибудь инициативу. В какой-то момент Нил вконец истощился от ее неуемной активности. А приспособления из секс-шопа, которых было заготовлено у нее видимо-невидимо, повергли Нила в шок. При этом Шелли вливала в него виски, будто сок.
Одевался Нил в темноте, на ощупь, и чего тут было больше, — заботы о покое партнерши, под утро забывшейся сладким сном, или боязни, что, проснувшись, она начнет все заново, — определить было затруднительно. Пожалуй, поровну.
Он осторожно спустился по скрипучей лестнице, на цыпочках миновал темную гостиную, ориентируясь лишь на доносящийся с дивана раскатистый храп крошки Ингрид, нащупал на вешалке куртку и был таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39