Пахло прелостью и мокрым бетоном.
Он прикрыл за собой дверь. Гидравлика плавно и бесшумно вернула ее на место, до щелчка запирающего устройства. Изнутри дверь не декорировали плотной обойной тканью, монолитная сталь с выпуклыми ребрами жесткости выглядела внушительно и надежно.
Иванов стал спускаться по винтовой лестнице вниз. Как ни старался гасить звук шагов, от движения грузного тела лестница тихо завибрировала, и вскоре тоннель внизу наполнился отчетливо слышимым гулом.
Иванов спустился на нижнюю площадку: с нее начинался вход в тоннель. Узкий, но достаточно высокий, чтобы один человек прошел, не нагибаясь. Или след в след пробежала группа. Тоннель освещала цепочка тусклых лампочек. Пахло подземельем, сыростью, но стены и пол были сухими.
Иванов достал пистолет, передернул затвор и двинулся вперед, держа руку на отлете.
Тоннель с ощутимым уклоном уходил вниз, идти было легко, но все равно Иванов надсадно, с сипом, втягивал в себя воздух. Чтобы немного успокоиться, он стал считать шаги.
На сто девяностом тоннель уперся в стальную дверь. Она была приоткрыта. На черной масляной краске белел небольшой прямоугольник.
Иванов отлепил бумажку. Слюна, на которой она держалась, была свежей.
«Ты просто гениален, мой друг!» — Тот же бисерный уверенный почерк.
— Поставь ствол на предохранитель и входи! — раздался из-за двери голос, твердый и уверенный, как и почерк этого человека.
Иванов невольно отшатнулся от двери. Рука с пистолетом судорожно дернулась вверх.
— Василий, я жду! — Голос человека, не привыкшего к возражениям.
Иванов смазал большим пальцем по предохранителю.
— Я вхожу! — твердо произнес он.
И потянул дверь на себя. Она с металлическим скрипом провернулась на петлях.
Иванов шагнул через высокий порог. Глаза не успели привыкнуть к полумраку. Он не разглядел протянувшуюся руку. Только висок обожгло холодным прикосновением металла.
— Стой и не дергайся! — прошептал тот же голос.
Следом жесткие пальцы вырвали из руки Иванова пистолет.
В отличие от Иванова, человек умел передвигаться бесшумно. Голос его вновь раздался с расстояния пяти шагов.
— Все, Василий. Включай свет.
Иванов заторможенно поднял руку, нащупал выключатель.
Под потолком зажегся фонарь в толстом стекле, забранный решеткой.
Помещение напоминало убежище. Ряд двухъярусных нар по периметру, стол с двумя скамьями по бокам.
Мужчина лет пятидесяти на вид, но по-спортивному поджарый и широкоплечий, сидел на углу стола, поигрывая пистолетом Иванова. На нем был черный комбинезон с накладными карманами и разгрузочный жилет.
Иванов встретился взглядом с его глазами, холодными и бесстрастными, как стальные шарики, не выдержал и отвел взгляд.
— Кто в гости приезжал? — спросил мужчина.
— Злобин.
— Злобин? Из Генеральной?
Иванов кивнул.
— Повезло тебе. В надежные руки попал. — Мужчина отложил пистолет. — Надеюсь, ты ему не сказал, что в ту ночь в доме был посторонний?
— Нет.
— Хоть в этом не оплошал. А во всем прочем — полный бэмс! И все потому, что ты всю жизнь расхитителей соцсобственности ловил. Ты, Василий, на хорьков и прочих грызунов охотился. Твари они вредные, злобные и жадные. Но трусливые. А тут волк действовал. Смелый и умный хищник. Совершенно другая психология. Вот ты его и не просчитал.
В мужчине в полном боевом снаряжении действительно было что-то от волка, аура жестокой, бескомпромиссной и умной силы, исходящая от него, ощущалась на расстоянии.
Мужчина обвел пистолетом вокруг.
— Идея хорошая. Можно тайно из дома уйти, или скрытно усилить оборону, подогнав группу с автоматами. Но почему ты не просчитал, что кто-то чужой может этой норой воспользоваться? Мне хватило двух дней, чтобы узнать про ход от эллинга к дому. И полтора часа работы, чтобы обойти вашу сигнализацию.
Мужчина сунул руку под разгрузочный жилет. Достал лазерный диск.
Зайчики света больно ткнули в глаза Иванову.
— Знаешь, что это?
— Лазерный диск.
Мужчина поцокал языком, покачав головой.
— Это, друг мой, файлы с жесткого диска ноутбука Матоянца. Стоит на столе в его кабинете, если помнишь. Самое смешное, что до меня в ноутбук кто-то лазил.
Мужчина не улыбнулся. Что бы ни говорил, лицо у него оставалось замершим и бесстрастным.
— И еще смешнее, что последняя операция — копирование. И произведена в то время, пока вы на лужайке вокруг трупа гарцевали. Смеяться будешь?
Иванов поморщился, навалился плечом на косяк.
— Тут плакать надо…
— Тогда плачь! — равнодушно бросил мужчина. — «Пальчиков» гость не оставил. Но кое-что я насобирал.
Он завел руку за спину и выдвинул стопку пластиковых пакетиков.
— Для трассологической экспертизы хватит. Жаль, что к делу не приобщить.
— Сколько их было? — спросил Иванов.
— О, начинаешь просыпаться! — Мужчина показал указательный палец. — Один. Работал без страховки, без обеспечения, без огневого прикрытия. Сам подъехал, сам через эллинг проник в этот бункер. Дальше — догадываешься. Среди твоих знакомых нет такого «солиста»?
— Нет.
— Значит, будем искать. — Он стал раскладывать по карманам разгрузочного жилета пакетики. — Куда, кстати, Злобин поехал?
— К егерю.
— Откуда информашка? — Мужчина на секунду поднял голову.
— У меня зам по следствию на прикорме. Отзвонил вовремя.
— Ну, поздравляю! Агентурист ты опытный. А в убийствах — полный лох.
— Тебе и карты в руки, — проворчал Иванов.
Мужчина легко спрыгнул на пол.
— Не грусти, Василий Васильевич. Жизнь продолжается. — Он подошел вплотную, протянул Иванову пистолет. — Злобин к егерю поехал. А мы, догадываешься, к кому поедем?
Иванов опустил взгляд на пистолет в руке мужчины. Выдерживать взгляд его глаз, выстуженных до стального отблеска, сил не было.
— Через полчаса жду у поворота к пионерлагерю «Горнист». Мужчина сунул в непослушные пальцы Иванова пистолет и пружинистой, волчьей походкой прошел в дальний конец бункера. Скрипнула стальная дверь. В помещение вплыл запах реки. Дверь захлопнулась.
Тихо загудела лестница под осторожными шагами. Потом все стихло.
В вязкой, гнетущей тишине подземелья Иванов не выдержал.
Вскинул ко рту руку с пистолетом, до скрипа закусил кожу на запястье и сдавленно завыл раненым зверем.
Глава девятая. Ловцы человеков
Неправда, что воруют только сейчас и только в России. Воровали везде и всегда. Уверен, даже в каменном веке друг у друга топоры тырили. Потому что такова природа хомо сапиенса. Разумный человек понимает, что легче взять чужое, что плохо лежит, чем потеть самому.
Как точно выразился один небесталанный поэт: «Чем завидовать и страдать, лучше сп…ть и пропить». По точности, сочности и конечной стадии формулировки легко догадаться, что фраза принадлежит русскоязычному автору.
Законы, мораль, идеология и религия пытались исправить человеческую натуру или хотя бы загнать ее в рамки приличий. Безуспешно. Универсальность и неистребимость стяжательства и упорная закостенелость человека в тяге к чужому привела к парадоксальному выводу: если человек не поддается перевоспитанию, надо изменить общество, в котором он обитает. Авось хоть это поможет.
Внук великого раввина и друг английского фабриканта, а по совместительству борец за счастье пролетариата Карл Маркс посвятил этому вопросу целый талмуд под названием «Капитал».
В фундаментальном, прежде всего по весу, труде Маркс обосновал гениальную мысль: следует упразднить как класс капиталистов, захвативших рычаги управления экономикой и нагло присваивающих себе в качестве зарплаты «прибавочную стоимость», а на их место поставить руководителей-коммунистов, которым в силу высокого духовного развития ничего не надо, — и на пролетариат просыплется золотой дождь в виде процентов с общенародного капитала. Молочные реки, кисельные берега, по бабе каждому и полное удовлетворение потребностей гарантируются государством победившего пролетариата.
Странно, но в Европе, где забродил призрак этой идеи, не нашлось желающих воплотить его в жизнь. Выручили русские марксисты, читавшие Маркса в переводе. Хотя «пятая графа» у большинства большевиков несколько хромала, по духу они все же были глубоко русскими людьми. Русский же он как: прочтет случайно найденную книжку без обложки, поскребет в затылке, оглянется окрест, и душа его скорбью полна станет. А от полноты чувств народ-богоносец такое учудить может, небесам тошно станет!
Творчески переосмыслив наследие раввинского внука, симбирский дворянчик добавил к ним десяток томов собственных комментариев, в которых критиковал других комментаторов, и, дождавшись полного бардака, научно называемого «революционной ситуацией», прокартавил: «Революция, о которой так долго говорили большевики, свершилась!»
Верные соратники в президиуме дружно прокартавили: «Ур-ра!».
«Ур-р-ра!» — подхватили набившиеся в Смольный дезертиры, матросы со стоявших на приколе кораблей Балтфлота и пролетарии с бастующих заводов, высыпали на улицу и рванули делать эту самую революцию.
За какой-то десяток лет, что для сонной России — не время, теорию Маркса воплотили в жизнь. Всех собственников законопатили в землю, землю отдали крестьянам, а остановившиеся без фабрикантов и капиталов заводы достались рабочим. Уцелевшие в Гражданской войне марксисты встали у руля страны.
Так как рулить пока было нечем, ибо экономика скатилась на уровень средних веков, они стали устраивать мировую революцию, разбираться между собой, добивать контрреволюционеров, сажать сочувствующих и перековывать трудом сомневающихся.
В самый разгар этого увлекательного процесса местечковая революционерка Фанни Каплан зачем-то выстрелила в симбирского дворянчика, успевшего стать вождем мирового пролетариата. Вождь умирал два года, интригуя до последнего дня, для чего написал завещание к съезду партии и работу «Как нам реорганизовать Рабкрин». Чем окончательно всех запутал.
Но к власти, оттерев теоретиков, уже прорвался прагматик Сталин. Он припрятал завещание, а последнюю статейку вождя приказал всем изучать, как «Отче наш». Чтобы лучше усваивалось, лично дополнил ее капитальным трудом «Краткий курс марксизма-ленинизма». На этом в России на фундаментальных изысканиях в марксологии был поставлен крест. Маркса канонизировали, Ленина обожествили, обязали всех восхищаться их трудами, критиков и вольных толкователей сажали.
Очевидно, Сталин первым понял, что теория разошлась с практикой. Народ, а от него остались только победивший пролетариат и ставшее колхозным крестьянство, опять начал воровать. По теории — сам у себя, ведь собственность стала общей. А воровать у самого себя, — это уже психиатрия, а не политэкономия.
Бог с ними, с темными, «Капитал» по слогам читающими. Но к процессу подключились даже свои, подкованные в марксизме товарищи из ЦК. Говорят, даже у рыцаря Революции Дзержинского на счету образовалось семьдесят миллионов швейцарских франков. И когда сверх занятой шеф ЧК столько заработать успел, если до обеда допрашивал, а с обеда до ужина расстреливал? Не на ночь же работу брал? Наверное, как приватизатор Альфред Кох, книжки писал, по полмиллиона за авторский лист.
Как известно, разобрался товарищ Сталин с товарищами по-своему. Обозвал «уклонистами», капиталы экспроприировал, а самих капиталистов-коммунистов расстрелял. Кому повезло, получили срок в пять пятилеток и поехали на лесоповал бесплатно создавать «прибавочный продукт».
К вопросу сохранности собственности новый вождь подошел диалектически: простым гражданам за карманную кражу стали давать три года, за тягу госсобственности, что плохо лежала, — две пятилетки исправительных работ.
Крепла и хорошела родная страна, неуклонно возрастал уровень благосостояния народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Он прикрыл за собой дверь. Гидравлика плавно и бесшумно вернула ее на место, до щелчка запирающего устройства. Изнутри дверь не декорировали плотной обойной тканью, монолитная сталь с выпуклыми ребрами жесткости выглядела внушительно и надежно.
Иванов стал спускаться по винтовой лестнице вниз. Как ни старался гасить звук шагов, от движения грузного тела лестница тихо завибрировала, и вскоре тоннель внизу наполнился отчетливо слышимым гулом.
Иванов спустился на нижнюю площадку: с нее начинался вход в тоннель. Узкий, но достаточно высокий, чтобы один человек прошел, не нагибаясь. Или след в след пробежала группа. Тоннель освещала цепочка тусклых лампочек. Пахло подземельем, сыростью, но стены и пол были сухими.
Иванов достал пистолет, передернул затвор и двинулся вперед, держа руку на отлете.
Тоннель с ощутимым уклоном уходил вниз, идти было легко, но все равно Иванов надсадно, с сипом, втягивал в себя воздух. Чтобы немного успокоиться, он стал считать шаги.
На сто девяностом тоннель уперся в стальную дверь. Она была приоткрыта. На черной масляной краске белел небольшой прямоугольник.
Иванов отлепил бумажку. Слюна, на которой она держалась, была свежей.
«Ты просто гениален, мой друг!» — Тот же бисерный уверенный почерк.
— Поставь ствол на предохранитель и входи! — раздался из-за двери голос, твердый и уверенный, как и почерк этого человека.
Иванов невольно отшатнулся от двери. Рука с пистолетом судорожно дернулась вверх.
— Василий, я жду! — Голос человека, не привыкшего к возражениям.
Иванов смазал большим пальцем по предохранителю.
— Я вхожу! — твердо произнес он.
И потянул дверь на себя. Она с металлическим скрипом провернулась на петлях.
Иванов шагнул через высокий порог. Глаза не успели привыкнуть к полумраку. Он не разглядел протянувшуюся руку. Только висок обожгло холодным прикосновением металла.
— Стой и не дергайся! — прошептал тот же голос.
Следом жесткие пальцы вырвали из руки Иванова пистолет.
В отличие от Иванова, человек умел передвигаться бесшумно. Голос его вновь раздался с расстояния пяти шагов.
— Все, Василий. Включай свет.
Иванов заторможенно поднял руку, нащупал выключатель.
Под потолком зажегся фонарь в толстом стекле, забранный решеткой.
Помещение напоминало убежище. Ряд двухъярусных нар по периметру, стол с двумя скамьями по бокам.
Мужчина лет пятидесяти на вид, но по-спортивному поджарый и широкоплечий, сидел на углу стола, поигрывая пистолетом Иванова. На нем был черный комбинезон с накладными карманами и разгрузочный жилет.
Иванов встретился взглядом с его глазами, холодными и бесстрастными, как стальные шарики, не выдержал и отвел взгляд.
— Кто в гости приезжал? — спросил мужчина.
— Злобин.
— Злобин? Из Генеральной?
Иванов кивнул.
— Повезло тебе. В надежные руки попал. — Мужчина отложил пистолет. — Надеюсь, ты ему не сказал, что в ту ночь в доме был посторонний?
— Нет.
— Хоть в этом не оплошал. А во всем прочем — полный бэмс! И все потому, что ты всю жизнь расхитителей соцсобственности ловил. Ты, Василий, на хорьков и прочих грызунов охотился. Твари они вредные, злобные и жадные. Но трусливые. А тут волк действовал. Смелый и умный хищник. Совершенно другая психология. Вот ты его и не просчитал.
В мужчине в полном боевом снаряжении действительно было что-то от волка, аура жестокой, бескомпромиссной и умной силы, исходящая от него, ощущалась на расстоянии.
Мужчина обвел пистолетом вокруг.
— Идея хорошая. Можно тайно из дома уйти, или скрытно усилить оборону, подогнав группу с автоматами. Но почему ты не просчитал, что кто-то чужой может этой норой воспользоваться? Мне хватило двух дней, чтобы узнать про ход от эллинга к дому. И полтора часа работы, чтобы обойти вашу сигнализацию.
Мужчина сунул руку под разгрузочный жилет. Достал лазерный диск.
Зайчики света больно ткнули в глаза Иванову.
— Знаешь, что это?
— Лазерный диск.
Мужчина поцокал языком, покачав головой.
— Это, друг мой, файлы с жесткого диска ноутбука Матоянца. Стоит на столе в его кабинете, если помнишь. Самое смешное, что до меня в ноутбук кто-то лазил.
Мужчина не улыбнулся. Что бы ни говорил, лицо у него оставалось замершим и бесстрастным.
— И еще смешнее, что последняя операция — копирование. И произведена в то время, пока вы на лужайке вокруг трупа гарцевали. Смеяться будешь?
Иванов поморщился, навалился плечом на косяк.
— Тут плакать надо…
— Тогда плачь! — равнодушно бросил мужчина. — «Пальчиков» гость не оставил. Но кое-что я насобирал.
Он завел руку за спину и выдвинул стопку пластиковых пакетиков.
— Для трассологической экспертизы хватит. Жаль, что к делу не приобщить.
— Сколько их было? — спросил Иванов.
— О, начинаешь просыпаться! — Мужчина показал указательный палец. — Один. Работал без страховки, без обеспечения, без огневого прикрытия. Сам подъехал, сам через эллинг проник в этот бункер. Дальше — догадываешься. Среди твоих знакомых нет такого «солиста»?
— Нет.
— Значит, будем искать. — Он стал раскладывать по карманам разгрузочного жилета пакетики. — Куда, кстати, Злобин поехал?
— К егерю.
— Откуда информашка? — Мужчина на секунду поднял голову.
— У меня зам по следствию на прикорме. Отзвонил вовремя.
— Ну, поздравляю! Агентурист ты опытный. А в убийствах — полный лох.
— Тебе и карты в руки, — проворчал Иванов.
Мужчина легко спрыгнул на пол.
— Не грусти, Василий Васильевич. Жизнь продолжается. — Он подошел вплотную, протянул Иванову пистолет. — Злобин к егерю поехал. А мы, догадываешься, к кому поедем?
Иванов опустил взгляд на пистолет в руке мужчины. Выдерживать взгляд его глаз, выстуженных до стального отблеска, сил не было.
— Через полчаса жду у поворота к пионерлагерю «Горнист». Мужчина сунул в непослушные пальцы Иванова пистолет и пружинистой, волчьей походкой прошел в дальний конец бункера. Скрипнула стальная дверь. В помещение вплыл запах реки. Дверь захлопнулась.
Тихо загудела лестница под осторожными шагами. Потом все стихло.
В вязкой, гнетущей тишине подземелья Иванов не выдержал.
Вскинул ко рту руку с пистолетом, до скрипа закусил кожу на запястье и сдавленно завыл раненым зверем.
Глава девятая. Ловцы человеков
Неправда, что воруют только сейчас и только в России. Воровали везде и всегда. Уверен, даже в каменном веке друг у друга топоры тырили. Потому что такова природа хомо сапиенса. Разумный человек понимает, что легче взять чужое, что плохо лежит, чем потеть самому.
Как точно выразился один небесталанный поэт: «Чем завидовать и страдать, лучше сп…ть и пропить». По точности, сочности и конечной стадии формулировки легко догадаться, что фраза принадлежит русскоязычному автору.
Законы, мораль, идеология и религия пытались исправить человеческую натуру или хотя бы загнать ее в рамки приличий. Безуспешно. Универсальность и неистребимость стяжательства и упорная закостенелость человека в тяге к чужому привела к парадоксальному выводу: если человек не поддается перевоспитанию, надо изменить общество, в котором он обитает. Авось хоть это поможет.
Внук великого раввина и друг английского фабриканта, а по совместительству борец за счастье пролетариата Карл Маркс посвятил этому вопросу целый талмуд под названием «Капитал».
В фундаментальном, прежде всего по весу, труде Маркс обосновал гениальную мысль: следует упразднить как класс капиталистов, захвативших рычаги управления экономикой и нагло присваивающих себе в качестве зарплаты «прибавочную стоимость», а на их место поставить руководителей-коммунистов, которым в силу высокого духовного развития ничего не надо, — и на пролетариат просыплется золотой дождь в виде процентов с общенародного капитала. Молочные реки, кисельные берега, по бабе каждому и полное удовлетворение потребностей гарантируются государством победившего пролетариата.
Странно, но в Европе, где забродил призрак этой идеи, не нашлось желающих воплотить его в жизнь. Выручили русские марксисты, читавшие Маркса в переводе. Хотя «пятая графа» у большинства большевиков несколько хромала, по духу они все же были глубоко русскими людьми. Русский же он как: прочтет случайно найденную книжку без обложки, поскребет в затылке, оглянется окрест, и душа его скорбью полна станет. А от полноты чувств народ-богоносец такое учудить может, небесам тошно станет!
Творчески переосмыслив наследие раввинского внука, симбирский дворянчик добавил к ним десяток томов собственных комментариев, в которых критиковал других комментаторов, и, дождавшись полного бардака, научно называемого «революционной ситуацией», прокартавил: «Революция, о которой так долго говорили большевики, свершилась!»
Верные соратники в президиуме дружно прокартавили: «Ур-ра!».
«Ур-р-ра!» — подхватили набившиеся в Смольный дезертиры, матросы со стоявших на приколе кораблей Балтфлота и пролетарии с бастующих заводов, высыпали на улицу и рванули делать эту самую революцию.
За какой-то десяток лет, что для сонной России — не время, теорию Маркса воплотили в жизнь. Всех собственников законопатили в землю, землю отдали крестьянам, а остановившиеся без фабрикантов и капиталов заводы достались рабочим. Уцелевшие в Гражданской войне марксисты встали у руля страны.
Так как рулить пока было нечем, ибо экономика скатилась на уровень средних веков, они стали устраивать мировую революцию, разбираться между собой, добивать контрреволюционеров, сажать сочувствующих и перековывать трудом сомневающихся.
В самый разгар этого увлекательного процесса местечковая революционерка Фанни Каплан зачем-то выстрелила в симбирского дворянчика, успевшего стать вождем мирового пролетариата. Вождь умирал два года, интригуя до последнего дня, для чего написал завещание к съезду партии и работу «Как нам реорганизовать Рабкрин». Чем окончательно всех запутал.
Но к власти, оттерев теоретиков, уже прорвался прагматик Сталин. Он припрятал завещание, а последнюю статейку вождя приказал всем изучать, как «Отче наш». Чтобы лучше усваивалось, лично дополнил ее капитальным трудом «Краткий курс марксизма-ленинизма». На этом в России на фундаментальных изысканиях в марксологии был поставлен крест. Маркса канонизировали, Ленина обожествили, обязали всех восхищаться их трудами, критиков и вольных толкователей сажали.
Очевидно, Сталин первым понял, что теория разошлась с практикой. Народ, а от него остались только победивший пролетариат и ставшее колхозным крестьянство, опять начал воровать. По теории — сам у себя, ведь собственность стала общей. А воровать у самого себя, — это уже психиатрия, а не политэкономия.
Бог с ними, с темными, «Капитал» по слогам читающими. Но к процессу подключились даже свои, подкованные в марксизме товарищи из ЦК. Говорят, даже у рыцаря Революции Дзержинского на счету образовалось семьдесят миллионов швейцарских франков. И когда сверх занятой шеф ЧК столько заработать успел, если до обеда допрашивал, а с обеда до ужина расстреливал? Не на ночь же работу брал? Наверное, как приватизатор Альфред Кох, книжки писал, по полмиллиона за авторский лист.
Как известно, разобрался товарищ Сталин с товарищами по-своему. Обозвал «уклонистами», капиталы экспроприировал, а самих капиталистов-коммунистов расстрелял. Кому повезло, получили срок в пять пятилеток и поехали на лесоповал бесплатно создавать «прибавочный продукт».
К вопросу сохранности собственности новый вождь подошел диалектически: простым гражданам за карманную кражу стали давать три года, за тягу госсобственности, что плохо лежала, — две пятилетки исправительных работ.
Крепла и хорошела родная страна, неуклонно возрастал уровень благосостояния народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79