— Уж извините. Это мы по стариковской привычке на пятнадцать минут раньше заявились. — Решетников отодвинул стул. Привстал, протягивая руку Лобову. — Павел Степанович.
Салин в свою очередь тоже представился и пожал сухую, тонкокостную и очень крепкую кисть Лобова.
Добрынин представил их как старых друзей, еще с коммунистических времен, и деловых партнеров в либерально-демократическом сегодня. Глеб Лобов без пафоса и рисовки назвал свое место работы: «Владелец пиар-агентства».
Расселись по местам и стали вежливыми, прощупывающими взглядами изучать друг друга. Добрынин если и участвовал в переглядках, то только из личного интереса. Ему важнее всего было узнать, пришелся ли по вкусу Глеб столь значимым людям.
Салина и Решетникова, как всегда, интересовало дело. Они присматривались, принюхивались настраивались, как пара старых матерых львов перед началом охоты.
Мэтр раздал всем папки в дорогом кожаном переплете. Замер в торжественном ожидании.
Глеб с вежливой улыбкой сообщил:
— Должен признаться, себе заказ я уже сделал.
— Все уже готово, Глеб Павлович. — Мэтр отвесил поклон, полный достоинства вышколенного слуги. — Если кто-либо из гостей желает дичь, могу порекомендовать фазанчика. Из Оренбуржья, но свеженький. Самолетом доставлен.
— Попробую я фазана, что самолетом летает, — с добродушным смешком сказал Решетников.
— А мне всяких хрустиков, из того, что летает. Ну там вальдшнепчиков, перепелов… И для полноты картины, из того, что бегает, вот его. — Добрынин поцарапал ногтем столбик в меню. — Гарнирчик на твое усмотрение.
— Заяц, фаршированный грибочками. Сделаем, — кивнул мэтр.
Салин выбрал седло горного барана в пряном соусе. В меню блюдо фигурировало под названием «Кавказский трофей».
Мэтр, приняв заказ, вышел из зала поступью королевского мажордома.
Глеб, вопреки ожиданию, инициативы к началу беседы не проявил. Ждал, со спокойной, вежливой улыбкой на лице ждал, кто же из гостей начнет первым.
Салин к своему неудовольствию осознал, что этот орешек с первого наскока не расколоть. Решил взять тайм-аут и дал сигнал Решетникову переключить внимание Лобова на себя.
Решетников сразу же нашел тему для обсуждения — интерьер периода Великой эпохи. Добрынин с радостью подхватил. Глеб легко включился в разговор.
А Салин стал пристально наблюдать за Лобовым, пряча глаза за дымчатыми стеклами очков. Потому мероприятие на их языке и называлось «смотринами», что за пару часов общения требовалось высмотреть и выведать все, что прячет в себе человек.
Только дурак ест три пуда соли на двоих, чтобы с последней пригоршней узнать, с кем же делиться пришлось. Умный сразу отмеряет нужную меру доверия, чуть ошибаясь, как опытный продавец, в свою сторону. Потом, узнав лучше, можно и добавить. Подобного рода экономия не есть жадность, а разумная осторожность.
Салин ошибался в людях крайне редко. Сказывался опыт человека, лишенного права на ошибку. И Решетников идеализмом не страдал. Тем тревожнее для Салина стала повышенная добродушность верного соратника. Решетников, балагуря с клиентом, явно переигрывал. Для чужого глаза, возможно, и незаметно, но для Салина это было тревожным сигналом.
Тревога. Именно так, прислушавшись к себе, Салин определил первое впечатление. И чем дольше он всматривался, чем глубже проникал в Глеба Лобова, тем тревожнее становилось внутри. Вольно или невольно Глеб внушал окружающим чувство тревоги. Именно этот холодок внутри и требовал постоянно держать его в поле видения.
Когда-то Салин и сам был молодым. Но молодость пришлась на суровые годы, когда за ошибку приходилось расплачиваться головой. Ладно бы только своей, бестолковой. Но летели и головы близких, неповинных. Повзрослеть пришлось ударными темпами, иначе не выжил бы. С тех пор Салин считал молодость крупным недостатком и помехой в серьезных делах. Как образно обрисовал проблему Решетников, «зелен виноград: ни голове пользы, ни заднице — покоя».
Контактируя по долгу службы с молодыми людьми, Салин отметил, что все их раздражающие признаки можно свести к трем: угодничество, напускная солидность и беспочвенное самомнение. У всех карьерных молодцов они присутствовали в разных степенях и в различных сочетаниях, но как минимум один обнаруживался непременно. Не спрятать, как ни старайся. Как возрастные угри.
У Глеба Салин не обнаружил ни одного признака. Не то что следов, даже намека.
«Контактен, открыт, абсолютно раскрепощен. Хваткий, волевой, безусловно умен. Сдержан, умеет себя контролировать, реакцию демонстрирует отменную. Держит улыбку, но глаза внимательные. Не шарящие, не бегающие, а именно внимательные. Незаурядный тип, но в то же время — ничего из ряда вон выходящего. Откуда же эта тревога?» — спросил себя Салин.
Добрынин тем временем настоял-таки на апперитиве и приказал вернуть метрдотеля. Себе заказал «Блэк лейбл» со льдом.
— А мы люди попроще, нам водочки, — в свой черед вступил Решетников. — Леда, само собой, ни к чему. А вот селедочки принеси. Заодно сразу же оценим класс вашего шеф-повара.
— Не беспокойтесь, ни единой косточки в селедочке. Все на высшем уровне. Как тогда. — Мэтр указал взглядом на мемориальные фото на стене. — Даже картошечку закупаем по традиции бронницкую.
Возраста он был запенсионного, выправка и отточенные манеры выдавали работника цэковского общепита с солидным стажем.
— Ну-ну. — Решетников пошевелил бровями. — Проверим.
— Вам, Виктор Николаевич? — обратился Глеб к Салину.
— Ваша очередь, Глеб.
— Уступаю.
Салин чуть растянул губы в улыбке.
— Апперитивов не люблю. Предпочитаю до еды пить тоже, что и во время. — Он просмотрел карту вин. — Пожалуй, «Шато де Брийон».
Глеб сразу же обратился к мэтру:
— Как всегда, «Черное пуркарское».
Добрынин хрюкнул.
— Глебушка, что за провинциальный сепаратизм! Пей «Киндзмараули», как Сталин. И державно, и интернационально. — Он первым засмеялся собственной шутке.
Глеб тоже тихо хохотнул, но потом, не меняя выражения лица, ввернул:
— Я бы с радостью, Иван Алексеевич. Но все дело в том, что Сталин никогда не пил «Киндзмараули».
— Ну, «Хванчкару» какую-нибудь, — отмахнулся Добрынин.
— И «Хванчкару» он не пил. Хрущеву на голову лил, случалось. А сам не употреблял.
— Погоди, а что же он тогда пил? — удивился Добрынин.
— Самое обычное домашнее вино. Служба тайно закупала домашнее вино у совершенно обычных колхозников в Кахетии. Братья Немцецверидзе их звали, если не изменяет память. Естественно, братья не ведали, кому идет их вино. Везли через всю страну спецкурьерами, в винохранилище спецсовхоза «Заречье» его разливали по бутылкам, а в Москве для конспирации наклеивали заводскую этикетку. Так что легенды про «Хванчкару», как и всякие другие легенды, есть смесь незнания с почитанием.
Добрынин покачал головой. Официант как раз поставил перед ним стакан с виски. Добрынин пригубил и еще раз задумчиво покачал головой.
— М-да, не знал. Выходит, Отец родной и в этом вопросе всех поимел!
Салин украдкой послал Решетникову вопросительный взгляд. Напарник, в чьей голове хранилась уйма всякой совсекретной всячины, незаметно утвердительно кивнул.
«Для молодого человека весьма осведомлен. И весьма тонко дал это понять. Изящно подставился под зондаж, — отметил Салин. — Знать бы, научил кто или самородок?»
Официанты споро и сноровисто расставили на столе закуски. В разговоре сама собой образовалась пауза, и Салин с Решетниковым воспользовались ею, чтобы незаметно обменяться серией выразительных взглядов. Они давно научились общаться без слов. Семафорили друг другу глазами, как сторожевики в ночи, засекшие чужую подлодку. Общий смысл переговоров сводился к одному слову: «Тревога».
Салин чуть тронул вилку, сдвинул ее под углом к себе, дав знак напарнику, что решил начать активный зондаж клиента. Напарнику в этом случае полагалось наблюдать и время от времени переключать внимание на себя. Раздирать клиента.
— Вы коллекционируете подобные факты? — обратился он к Глебу, умело играя удивление. — Несколько неожиданный интерес для современного молодого человека.
— Это профессиональный интерес. — Глеб пригубил капельку вина, налитую в бокал официантом. Посмаковал и удовлетворенно кивнул. — Если профессионально занимаешься политикой, приходится знать, кто, что и как пьет. Особенно в такой пьющей стране, как наша.
— Ага, алкоголь — бензин российского прогресса, — тихо вставил Решетников, баюкавший в ладони рюмку водки.
Сказав, выпил, тягуче опрокинув в себя содержимое. Водка ушла из рюмки в желудок непрерывной огненной струйкой, как плавка из мартена. Задержав дыхание, покопался в тарелке, облюбовал кусочек селедки, подцепил, еще раз придирчиво осмотрел и отправил в рот. Прожевал и лишь после этого выдохнул, обведя всех заискрившимися от удовольствия глазками.
Глеб вежливо дождался конца показательного выступления ветерана КПК партии.
— Безусловно — водка наше все! — кивнул он. — Еще добавлю, основа бюджета и источник работы для врачей и милиции. И к политике имеет самое непосредственное отношение. Как утверждает Коржаков, у Ельцина в Беловежской пуще начинался форменный запой. Уже глаза стекленели и кадык дергался. Ему документы о развале Союза на подпись подготовили, а он уже ни о чем, как о водке, думать не мог. Ровно полчаса до вхождения в штопор оставалось, едва уложились. Сунули бумажки, получили визу, стакан в руку — и ура независимости! А если бы не успели? Подумать страшно, что бы со страной стало. И куда бы спьяну свернула российская история.
Салину не потребовалось подтверждения Решетникова. Эту позорную подоплеку Беловежской революции он знал, знал еще до книги Коржакова.
— А как вы относитесь к Ельцину? — нейтральным тоном поинтересовался Салин.
— Для меня Ельцин — это диагноз, — брезгливо поморщившись, ответил Глеб. — Маниакально-паранойяльная циклотимия, осложненная алкоголизмом.
— Это вы о действующем президенте? — с тонкой иронией спросил Салин. — Не чересчур смело?
«По неписаным правилам Первого, как бы должность ни называлась, убийственной критике подвергать нельзя. Это — табу и смертельный риск. Либо ты не знаешь азов аппаратных игр… Или плевать на них хотел». — Салин очень хотел получить ясный и недвусмысленный ответ.
— Действующем? — после недолгой паузы с ударением переспросил Глеб.
Иронии, густо замешанной на желчи, было столько, что Добрынин хрюкнул. Апперитив явно лег на заранее выпитое, и по мясистому лицу Добрынина разлилось закатного цвета свечение.
— Ельцин так активно работает с документами, что скоро затмит славного императора Ваньли, — добавил Глеб.
Теперь тихо крякнул, поперхнувшись, Решетников.
— Из династии Мин, — пояснил Решетников для менее осведомленных. — Взошел на престол, если не изменяет память, в тысяча пятьсот семьдесят третьем году. За сорок лет правления умудрился ни разу не принять ни одного чиновника. Надо думать, работал с документами.
Салин уже давно не удивлялся эрудиции напарника. Правда, довольно избирательной: Решетников обладал энциклопедическими познаниями по истории и принципам функционирования бюрократической машины всех времен и народов, от эпохи неолита до наших дней.
— Ох, мужики, давайте не будем о грустном! — вклинился Добрынин. — Может, пора по горячему?
— Успеется, Алексеевич! — Решетников уже создал в своей тарелке ассорти из всех закусок, выставленных на стол. И как раз прицеливался вилкой. — Горячее без холодненького, как пиво безалкогольное. Ни смысла, ни вкуса. Так, тяжесть в желудке одна. А холодное без водочки — сплошной вред!
Официантов отослали, чтобы не мельтешили в глазах. Решетников сам налил себе из запотевшего лафитничка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79