Расовая проблема — это, конечно, не единственное, что мешало нормальным служебным отношениям Тукера и Туни. И Эйхорд помнил, что это началось при расследовании первого же преступления, которым они совместно занимались. Женщина с ухажером погибли от пулевых ранений. Одно из тех дел, которые выглядят неправдоподобно, если облечь их в слова.
Джек вспомнил тот дом, будто это произошло вчера. Жалкая, захудалая двухэтажная квартирка, огороженная полицейской оранжевой лентой с табличкой: «Не заходить за полицейское ограждение». Он видит, как полицейские вводят внутрь, и кровь, и тела.
У каждого собственный стиль расследования. Эйхорд всегда стремился почувствовать преступление, понять самую суть, ощутить ауру. Дан, когда еще относился к работе серьезно, был труженик, работяга. Пунктуальный, дотошный. Его скрупулезность была незаменима при поисках улик. Тукер же походил на паровой каток. Его метод расследования заключался в том, чтобы нестись на всех парах до тех пор, пока не упрешься с размаху в стену.
— Здесь, — сказал Дан, и Эйхорд вошел в комнату, где лежал мужчина.
— Дробовик? — прозвучал риторический вопрос.
Выглядело это как самоубийство. Одно из тягостных бытовых дел, которые удается раскрыть раз в год по обещанью. С первых минут по свежему следу каждый занялся делом. Было похоже, что мужчина убил женщину тремя или четырьмя выстрелами в упор. Надо было очень сильно возненавидеть человека, чтобы так расстрелять, каждый раз вынимая использованные гильзы и отправляя новый жалящий заряд свинцовой дроби в то, что было человеческим существом. После этого он, по-видимому, убил себя.
— Он убил ее в спальне. Затем вошел сюда, сел на постель, все тщательно подготовил, приложил оружие к виску и выстрелил.
— Да, похоже.
— И размазался по стене.
Ружье слегка дернулось, и дробь полностью изрешетила лицо мужчины. Что остается от такого лица, представить невозможно, пока сам не увидишь.
Они с Тукером, Брауном и другими полицейскими были в спальне, где лежала женщина. Вдруг Туни прошептал Эйхорду пугающим шепотом, показывая на что-то в соседней комнате:
— Смотри!
Это было прилеплено к зеркалу. Усы мужчины, свисающие с одного конца верхней губы, как если бы они были сбриты ножом. Сообразив, что это такое, Туни слегка подвинул Джека так, что в зеркале смотрелось, будто Эйхорд носит усы мужчины, и, несмотря на кровь повсюду, запах и ужасное отвращение, оба они хмыкнули. А Дан сделал нечто непозволительное во время расследования преступления: потянулся и отодрал от зеркала усы и губу, брезгливо держа их на отлете. В глазах у него появился дьявольский блеск.
— Эй, Монро-ой, иди-ка сюда! — позвал он и проворчал: — Иногда, черт возьми, мне хочется, чтобы тебя уволили. Монрой! Как ты обходишься без усов?
— Зачем они мне?
— Потеребить себя за усы, когда что-то не ладится — это так успокаивает! Все чернокожие пижоны так поступают. А ты что же? Могу вот тебе предложить славный экземплярчик!
— Вот жопа! — сказал Тукер, поворачиваясь к Эйхорду. — Этот жирный недоумок опять валяет дурака!
Он терпеть не мог своего напарника, этого белого чурбана с его ослиными шутками. Но эта, последняя, была самой отвратительной. Эйхорд еще не успел ответить Тукеру, как толстый Дан шлепнул что-то на лицо черного копа, приговаривая:
— Вот! Теперь они у тебя есть. Посмотри-ка, — и придерживая руки полицейского, быстро подталкивал его к залитому кровью зеркалу так, чтобы Монрой мог увидеть себя с мужскими усами в обрамлении остатков губы. В ушах Эйхорда еще и сейчас стоял гневный рев Тукера, его непристойные проклятья, его дикий вопль потрясения и гнева. Он неистово лупил себя по лицу, стряхивая эту гадость, а затем с такой яростью кинулся на Дана, что тот чуть не попал в госпиталь. Эйхорд едва растащил их в разные стороны и с большим трудом успокоил Тукера, невероятное бешенство которого если и показалось присутствующим забавным, то они не рискнули это показать. Но в управлении и сейчас еще вспоминали иногда жестокую шутку толстого Дана:
— Гляди, это тот самый пижон, которому не понравилось носить усы.
Лас-Вегас
Красивый мужчина с поразительно прекрасной женщиной пробирались сквозь толпу туристов, суетящихся у регистратуры отеля. Ее красота не осталась незамеченной. Правда, вначале всегда обращали внимание на него, но долго перешептывались потом о ней, строили догадки, кто она такая, фотомодель или дорогая куртизанка.
Она безмятежно шла за ним, а он привычно улыбался, пока они пробирались через эту толпу. Она знала, что ему нравится быть на виду, это немного расслабляло его. Перед большой игрой он всегда был несколько на взводе, поэтому любая мелочь, способная снять напряжение, становилась плюсом. И ее красота тоже служила этому.
Она выглядела сногсшибательно, и ему доставляло огромное удовольствие видеть, как не только мужчины, но и женщины замирали с вытаращенными глазами, когда она — когда они — входили в комнату. Больше всего она нравилась ему в сильно открытом платье, которое было на ней всегда, когда они ходили за покупками в универмаги, доступные ему, в клубы, бары, рестораны, но не в казино.
Когда он играл, то предпочитал, чтобы она выглядела строго. Поэтому он наряжал ее в специально выбранную им для казино одежду: свитера, платья для коктейлей с высоким воротом. Хоть это и не имело особого смысла. Они вдвоем мгновенно привлекали внимание целой толпы самцов, которые давились вокруг них за столами ради мимолетного взгляда на ее грудь, безупречную форму которой не могли скрыть никакие платья и свитера. Эти похотливые взгляды отвлекали его, мешали сконцентрироваться на игре, вот почему он придавал такое большое значение тому, как она одета.
Вечернее казино жужжало. В неоновом пчелином улье шла большая игра. Людская толчея, клубы сигарного дыма. Они стали пробираться к более свободному столу. Как большинство шикарных тайных притонов в Лас-Вегасе, этот имел всего два игорных стола. Только сидя за таким столом, он ощущал, что живет полной жизнью. Красное и черное. Он чувствовал себя впередсмотрящим на носу корабля, рывками преодолевающего волны, намеренно рисковал, уверенный в своей удаче, ощущая за спиной присутствие великолепной Ники. И поделом этой мелкой рыбешке с разинутыми ртами. Ее удел — оставаться за кормой.
Они добрались до стола, и он кивком головы и рукой поманил ее к себе.
— Я люблю твою попку, — прошептал он ей, ощущая ее своей собственностью. Она улыбнулась. Прекрасная, ослепительная, совершенная улыбка. — Ты шикарная любовница.
Она легко поцеловала его:
— Я тоже люблю тебя, — и добавила еще что-то нежное, но так тихо, что он не расслышал в шуме.
Ему нравился этот тихий мелодичный голос. Боже! Она была чудо из чудес! Даже самый предвзятый наблюдатель никогда бы не догадался, что Ники была мужчиной. В это просто невозможно было поверить.
Он никогда не думал о ней как о мужчине или голубом. Даже в первый раз, когда они занялись любовью, когда он склонил ее на это не имеющее названия таинство, она провела его. Обманула. Он улыбнулся. Это слово просто создано для Ники! Она была именно обманом. И даже потом, догадавшись о желательном для нее анальном аспекте отношений, он принял это за еще одну дурацкую шутку космического комикса. В ней ничего не требовалось изменять, ни клинически, ни юридически.
Ей нравился способ, который он предпочитал в интимных отношениях. И это совпадало с его желаниями. Он обожал ее чуть виноватый смех в минуты наслаждений, но более всего то мгновение, когда ее прекрасная голова в изнеможении падала к его стопам.
Он изменил ее жизнь в один вечер. Немедленно убедил отказаться от обмана. Он бы дал ей деньги на операцию, вне всякого сомнения. Но она знала, что он стал бы отговаривать ее от хирургического вмешательства. И периодически они возвращались к этому вопросу.
— Ты нужна мне такая как есть, — уговаривал он. — Я хотел быть с тобой вместе с самого первого дня нашего знакомства.
А сейчас хочу этого еще сильнее. Я могу понять твое желание быть как все, но есть ли в этом необходимость? Ты совершенно безупречна, прекрасна, восприимчива и послушна. Привлекательней любой женщины.
Он вообще никогда не сходил с ума от женских прелестей, предпочитая оральный секс и получая от него самое большое удовольствие, но почти всегда сталкивался с отвращением женщин, особенно зрелых, к этому виду секса. Конечно, он всегда мог заставить женщину сделать то, что ему хотелось, но это таило в себе некоторую опасность. Ее не существовало, когда он использовал для этих целей сводную сестру: она слишком боялась его, но эти треклятые бабы! Эти злобные кошки! Они вполне могли лишить его мужских достоинств! Вот почему он в конце концов стал предпочитать анальный секс.
Он видел в Ники прекрасную женщину с одним маленьким физическим недостатком. Или достоинством? Впрочем, это не имело значения. Ведь в остальном она была совершенна. У нее безупречные груди. «Беверли-Хиллз» — называл он их. Этот милый чуть вздернутый носик, как у какой-то кинозвезды. Худощавая. Чертовски обаятельная. Изумительные ноги! К великому счастью, они не нуждаются в совершенствовании. Большинство парней, изменяющих пол, не могут похвастать формой ног. Она же была безукоризненно прекрасна, и могла дать фору любой женщине.
— Снова не вы, — сказала ему крупье.
Он любил, когда работала Альберта.
— Ничего, — улыбнулся он и выложил деньги, — всему свое время.
— Фишек — на девять тысяч девятьсот баксов, и четыре по двадцать пять, — заказал он Альберте.
— Да, сэр, — ответила она, устанавливая их стопкой на столе.
Прямо перед ним стоял незнакомый управляющий игорного зала, напоминая девушкам, чтобы внимательно проверяли деньги, но обращался, очевидно, к новенькой, еще без таблички с именем на кармашке.
— Всегда смотри на обратную сторону банкнот, — громко говорил он, не обращая внимания на человека в инвалидном кресле.
Наставив девушек на путь истинный и отметив что-то в блокноте, управляющий зала пошел к другому столу.
Человека в инвалидном кресле притиснули к столу. Ники стояла сзади, легко положив тонкую руку на его левое плечо, давая понять окружающим мужчинам, что она принадлежит ему. Он находился рядом с рулеткой, но кресло его оказалось несколько ниже уровня других игроков, расположившихся вокруг по сторонам и в конце рулеточной разметки.
Альберта подвинула ему высокую пирамиду фишек. Впрочем, двадцать две фишки кажутся высокой стопкой, только если знать, что в ней десять тысяч долларов. Управляющий зала появился у стола, внимательно наблюдая, как он вытаскивал первую фишку. Вокруг уже начала собираться толпа. Мужчинам хотелось поглазеть на Ники, да и на человека, составляющего тысячедолларовые пирамиды. Его раздражали взгляды этих ничтожеств и их перешептывание.
Он поставил двадцатипятидолларовую фишку на черное и подвигал головой из стороны в сторону. Он очень утомлялся от постоянного сидения, и его прелестная спутница, ни на минуту не оставлявшая его своим вниманием, принялась массировать ему шею. Это никого не удивило: человек в инвалидном кресле был здесь постоянным посетителем. От прикосновения ее умелых рук ему стало легче, и он улыбнулся. Но как же завидовал он этим двуногим ничтожествам, способным передвигаться без посторонней помощи! Ну ничего! Он покажет им, что такое удача.
Выпало красное. Альберта взяла его фишку и подгребла к другим. Когда она убрала со стола проигравшие фишки, он поставил новую. Никто не выиграл. Он поставил пятьдесят долларов на черное и проиграл. Грузный мужчина с золотыми цепями и огромным бриллиантовым кольцом выиграл большую комбинацию. Человек в кресле поставил триста долларов на черное, и колесо рулетки завертелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33