У нее были длинные шелковые перчатки, которые было положено носить с вечерними платьями. Алиса натянула их на обнаженные руки. Перчатки доставали ей до локтей, и если платье поражало и до этого, то теперь контраст темного шелка с обнаженными алебастровыми плечами придавал ее облику еще большую нескромность. И это тоже, думала Алиса, пребывающая где-то между восхищением и паникой, делало ее необычайно сексуальной. Она обдумала это последнее слово, и алые губы изогнулись в улыбку в зеркальном отражении. Она никогда не думала раньше, что может быть сексуальна. Но она была, она была. Если бы только мужчина с золотисто-карими глазами мог видеть ее такой... Нет. Не думай о нем.
Она постаралась прогнать боль потери, накинула подбитую соболем накидку на плечи и вышла на плохо освещенные улицы. Дорога была долгой, и, возможно, было довольно опасно идти по этим улицам одетой в вечерний наряд, но она не могла позволить себе сделать что-то другое. В богатой части города, где экипажи с грохотом ездили по широким улицам и где вокруг были ярко освещенные окна ресторанов и кафе, она почувствовала себя в безопасности, хотя у нее желудок сводило от голода, а мысли, казалось, полностью смешались от страха. Я одета экстравагантно, у меня накрашено лицо, и я покрасила волосы. Я выгляжу совсем не так, как выглядела на протяжении последних восемнадцати лет, и я думаю, это именно тот вечер, когда все что угодно, — все что угодно! — может случиться со мной.
Пока она поднималась по ступенькам и входила в Оперу, у нее было чувство, будто она пересекала какую-то невидимую черту. Вот оно, думала она. Вот тот миг, когда я собираюсь покинуть один мир и войти в другой. Рубикон и Иордан, и долины решений и судьбы...
Она сделала глубокий вдох и вошла.
* * *
Сначала просторные залы Оперы, духота и бриллианты изумили ее. Ей казалось, что она шла сквозь плотную стену света, шума и движения. Но Алиса заставила себя казаться невозмутимой и отрешенной, и уже через секунду она знала, что несколько человек обернулись посмотреть на нее. С любопытством? С неодобрением? Мне плевать на неодобрение, подумала Алиса. Меня больше волнует, если они не заметили меня.
Но люди заметили ее. Мужчины были заинтригованы, а женщины раздражены появлением этой незнакомки, которая привлекла всеобщее внимание. Алиса почувствовала прилив восторга. Я перешла этот невидимый порог; я в новом мире, и нет пути назад.
Возвращение в прошлое было последним, что она намеревалась сделать. Она оставалась там, где была, оглядываясь, слушая и наблюдая. Вот тот момент, когда ты должна казаться очень уверенной в себе, говорила она сама себе, когда ты должна смотреть вокруг с пренебрежением, потому что ты привыкла ко всему этому, помни. Ты привыкла к толпам роскошно одетых дам и кавалеров — ты даже находишь их немного скучными и, возможно, нелепыми, — и ты привыкла к пышным комнатам, освещенным сотнями свечей. Больше всего ты привыкла к мягкому благоухающему аромату богатства, потому что ты сама невероятно богата. Чем больше, тем лучше.
Но не делай пока что ничего, говорил Алисе ее внутренний голос, и самое важное — не ищи свое место и не гляди с волнением на свой билет. Подожди, пока кто-нибудь подойдет к тебе и проводит тебя туда. Кто-нибудь определенно это сделает — если ты достаточно сильно во что-то веришь, это произойдет.
И более того, молись Богу, которого ты когда-то знала в английских церквях, чтобы никто не узнал тебя, чтобы никто не потребовал вышвырнуть тебя...
— Но никто не узнал тебя, ведь так? Никто не потребовал, чтобы тебя выгнали?
Огонь горел в камине, и тени прокрались в английский садик, но каким-то образом двое в комнате перенеслись в другую страну и в другое время. Они вернулись в ту ночь, в то далеко прошлое, когда темноволосая женщина в шелковом вечернем платье и подбитой соболем накидке вошла в прекрасную Венскую оперу и посмотрела на собравшихся с холодным безразличием.
На губах Алисы снова заиграла улыбка.
— Нет. Нет, никто не узнал меня. Трое из обслуги подошли ко мне, и двое из них проводили меня до моего места. Там была лестница, по которой нужно было спуститься — я, конечно, понятия не имела, куда мы идем, — но я спускалась по той лестнице так невероятно медленно, что это заставляло всех остальных останавливаться. Люди что-то раздраженно бормотали, но я делала вид, что не слышу. Я не смотрела ни направо, ни налево, но чувствовала, что все смотрят на меня. — Глаза Алисы сузились, когда она вспомнила эту забаву. — Но ты все это знаешь. Ты также знаешь кое-что из того, что произошло в этой истории после.
— Да, но все равно расскажи.
Ее рассказ был похож на магическое заклинание, при помощи которого можно было открыть двери в тот давно ушедший мир, возродить воспоминания о людях и приключениях. Это заклинание могло оживить ту женщину, которой Алиса была на протяжении всех прошедших лет, — ту таинственную прекрасную даму.
И Алиса, поняв желание своего маленького слушателя, медленно произнесла:
— Тем поздним вечером тысяча девятьсот двадцать восьмого года молодая английская девушка по имени Алиса Вера Уилсон покинула неубранную комнату в Старом городе...
А баронесса Лукреция фон Вольф вошла в знаменитую Венскую оперу и заняла свое место, которое стоило ей ее последних шиллингов.
Глава 16
Алиса не придала большого значения тому, что было написано на афише вечернего концерта и на билете, который она купила. Она целиком сконцентрировалась на том, чтобы быть Лукрецией, этой властной, презрительной по отношению ко всем баронессой, которую она с такой тщательностью создавала. Эта леди могла быть какой угодно национальности. Она говорила с южным акцентом, была сексуальна, красива и дорого одета. Алиса наивно полагала, что в программе концерта будет Моцарт или Шуберт — там почти всегда были Моцарт или Шуберт — или, может быть, Штраус, — и она предполагала, что послушает совсем немного, потому что будет ждать антрактов, во время которых сможет смешаться с толпой.
Но в программе не было ни Моцарта, ни Шуберта. Это был концерт некоего Конрада Кляйна. И в ту же секунду, как он вышел на сцену и занял свое место за большим блестящим концертным роялем, Алиса узнала его и больше уже не слышала той чудесной музыки, которую он играл для ярко освещенного зала.
Конрад Кляйн. Тот самый мужчина с золотисто-карими глазами.
Конрад узнал ее почти сразу и после концерта привез к высокому старому дому, который она уже не надеялась снова увидеть.
— Ты разрушила плавное течение музыки Чайковского, — сказал он, нежно упрекая ее, — потому что я посмотрел наверх и увидел тебя. После этого я больше не думал ни о ком, кроме тебя.
Плавное течение музыки Чайковского, конечно, совсем не было разрушено, и Конрад, несомненно, думал обо всех зрителях, сидящих в зале. Его игра была встречена оглушительным шквалом аплодисментов. И на крики «Бис!» он ответил тем, что снова быстро сел за рояль и сыграл что-то незнакомое Алисе, но эта неизвестная мелодия была возбуждающей, полной переливов красивейших звуков.
— "Аппассионата", — сказал он, лежа рядом с Алисой на кровати с шелковыми простынями, — Бетховен. Я играл это только для тебя, потому что ты страстна и красива, хотя похожа на маленького английского воробушка.
Даже тогда, когда ее голова кружилась от восторга и любви, когда она была опьянена чарами любви настолько, что они словно плащом окутывали ее, Алиса прекрасно понимала, что он играл Бетховена не только для нее. Он играл Бетховена потому, что зал хотел услышать это, потому что любовь Конрада к его зрителям превосходила все остальное. Алиса подозревала, что он заранее планировал свою игру на бис, позднее она узнала, что была тогда права. Конрад неизменно планировал исполнение на бис и тратил часы на подготовку к этому.
— Кажется, я влюблен в тебя.
Когда он сказал это, Алиса задумчиво посмотрела на него и спросила:
— А Нина?
— О, Нина... — Он сделал рукой неопределенный жест, как будто хотел отмахнуться от какого-то мелкого неудобства. — Это был деловой вопрос. Ее отец хотел заключить эту помолвку, а я согласился по рассеянности. И, — сказал Конрад в своем очередном смущающем ее порыве откровенности, — тогда я еще не встретил тебя.
Конрад был восхищен тем, что он называл маскарадом Алисы, и придумывал дюжины рассказов о вымышленной баронессе. Большинство были жутко неправдоподобными, и очень многие были весьма скандальными, но один или два были вполне вероятными.
Баронесса фон Вольф должна быть венгеркой, говорил Конрад, взвешивая возможность этого и серьезно глядя на Алису. Или, может быть, русская будет лучше. Да — русская. Революции, русалки и таинственные сибирские монахи. Она должна быть мистической и экстравагантной, как раз такой, какой она и была благодаря Алисе. Но вот тут может быть еще намек на что-то шокирующее в ее происхождении — это хорошая идея, да? Идея, которую надо развить, хотя будет необходимо точно продумать детали. Точность — это хорошо, заявил Конрад, который был ярким, экстравагантным, восхищался величественными жестами и никогда в жизни не был точен.
Вена двадцатых и тридцатых годов могла быть создана только как обрамление для прекрасной баронессы с интригующе мистическим прошлым. Алиса иногда думала, что Лукреция не могла бы существовать ни в каком другом времени или городе. Это было время la belle epoque. Прекрасная эпоха, когда жизнь была полна возбуждающих и манящих обещаний, веселья и музыки.
Музыка. До этого момента она была чем-то, предназначавшимся другим людям. В Лондоне вы могли абсолютно случайно зайти в мюзик-холл, а в комнате для слуг другие горничные могли петь песни тех времен, когда чистили серебро. Песни войны по-прежнему всем нравились — «Типперэри» и «Единственная девочка в мире»; однако американский джаз и то, что называлось блюз, уже завоевывали популярность. «Пока-пока, черный дрозд» и «Чай для двоих» — все были согласны, что эти песни замечательно подходят для разучивания ча-ча-ча, хотя экономка, однажды вечером застукав Алису и другую горничную, повторяющих па в столовой, была шокирована до глубины души.
Теперь под руководством Конрада Алиса слушала и училась ценить музыку Стравинского, Хиндемита и Шенберга, танцевала под Айвора Новелло, Ирвина Берлина и Франца Легара. В канун Нового года они с Конрадом поехали на знаменитый Венский бал в Оперу и танцевали под блестящими канделябрами. Кружась по зале в объятиях Конрада, Алиса думала: «Если бы я могла поймать это мгновение и сберечь его: завернуть в лавандовую папиросную бумагу, чтобы через много лет можно было развернуть ее, освободить воспоминание и подумать: да, конечно! Тот вечер был самым счастливым в моей жизни».
Экстравагантную баронессу приглашали всюду: нередко с Конрадом, но зачастую одну. Темно-синее платье чередовалось с нефритово-зеленым. Но надев второе платье несколько раз, Алиса продала его и купила очень незамысловатый, гораздо более дешевый черный костюм. Она добавила к нему несколько бархатных и вышитых бусинками шарфов и меховых горжеток. Один шарфик был мягкого красного цвета, второй — светящегося янтарно-желтого, а третий — чудесного сапфирового цвета. Удивительно, как разные шарфики меняли простой черный костюм.
Конрад хотел отвести Алису к модным портным и дизайнерам, чтобы ее одели в шелка, бархат и меха. Она должна всегда носить черные или темно-красные платья, говорил он. Цвет вина, гелиотропа и лесной фиалки. Пожалуй, в крайнем случае зеленый тоже может подойти. Что касается цены, о, это не имеет никакого значения; никто никогда не платит по счетам портного, вообще-то большинство людей считают немного вульгарным даже подумать о том, чтобы заплатить. Алиса начала чувствовать, что становится похожей на Лукрецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69