— Все будет хорошо.
Но, конечно, все не было хорошо, потому что последние оковы незамутненного рассудка быстро исчезали, и разум его отца постепенно уходил за пределы чьей-либо досягаемости.
— Поспать, да, поспать. Спать, быть может, мечтать — вот что меня волнует, хотя это всегда волновало... И если подумать, смерть, в конце концов, это всего лишь сон принца, заколдованного ведьмой?.. А, будет еще терка, да? Интересно, как в аду наказывают убийц? Ты не знаешь, Эдмунд?
— Ты не убийца, — сказал Эдмунд помолчав несколько мгновений, — Лукреция фон Вольф убила тех двоих. После этого она заколола себя, чтобы не оказаться на виселице. Она была... она была плохой. Жестокой.
— Разве?
— Убийство — это жестоко и плохо.
— Ох, Эдмунд, — говорил незнакомый голос с подушек, — я знаю все об убийствах. — Пауза. — Это я убил Конрада Кляйна тогда в Ашвуде.
Тишина, которая окутала их, была столь плотной, что через некоторое время Эдмунд почти поверил, что его отец умер и утащил его в небытие вместе с собой.
Спустя несколько мгновений, которые могли оказаться и часами, он сказал:
— Отец, послушай. Лукреция фон Вольф убила Конрада Кляйна.
— Лукреция не убивала Кляйна. — Его слабый голос вновь зазвучал громко. — Слушай меня, Эдмунд. Мне было девятнадцать, когда все это случилось, а ей было... я не знаю, сколько ей было. Тридцать восемь. Может быть, сорок. Это было не важно. Я впервые был с женщиной. Они бы посмеялись тогда, правда: девятнадцать лет, и все еще девственник, но это было так. Я был неуклюжим, делал все на ощупь и был пьян от возбуждения, но я думал, что я нашел тот рай, о котором говорят верующие.
Я ненавижу это больше всего на свете, думал Эдмунд. Я ничего не хочу слышать об этом.
— Это продолжалось три недели. Я бы умер ради нее, убил бы ради нее. И вот в тот день Кляйн застукал нас. Он стоял в дверях ее гримерки — я вижу его сейчас, он стоит там, высокомерный дьявол. Он сказал: «Ох, Лукреция, ты снова играешь в эти игры?» И он говорил так... так снисходительно. Так любяще. Как будто он бранил капризного ребенка. Я сказал: «Это не игра, мы любим друг друга», а он засмеялся. Он отвел меня в какую-то комнату — это была кладовая в гардеробной — и сказал: «Ты глупый мальчишка, она разрушит твою жизнь. Отпусти ее. Найди вместо нее какую-нибудь хорошую английскую девушку. Кого-нибудь твоего возраста».
Отец замолчал, глотая воздух, и Эдмунд сказал:
— Тебе не следует рассказывать мне это...
— Я сказал ему, что она меня любит, — продолжил резкий голос, — но он ответил: «Она не любит тебя. Для нее это развлечение». Я выхватил нож или кинжал — что-то, что они использовали в фильме, — и ударил его. Я просто раз за разом бил его ножом, мне нужно было уничтожить эти слова, понимаешь. «Она не любит тебя», — сказал он, и я должен был избавиться от этих слов, поэтому я ударил его ножом в лицо, в рот, снова и снова. Там было так много крови, ты не представляешь, как там много крови, когда ты закалываешь кого-нибудь, Эдмунд. И запах — он наполняет всю комнату за какие-то секунды, и кажется, будто ты чувствуешь вкус железа у себя во рту.
Потом я сбежал. Кровь Кляйна была везде, я был весь в крови, и я не знал, что делать дальше. Но я знал, что я должен был спасти себя. Они бы повесили меня, Эдмунд, они бы на самом деле... — Руки, судорожно сжимающиеся, ищущие утешения, снова схватили Эдмунда. — Я убежал из Ашвуда, как будто четыре фурии гнались за мной, и я бежал, пока не добежал до дороги, и каким-то образом — я совсем не помню как, — но я добрался до дома, в котором жил в деревне. Я запер дверь и потом делал вид, что не знаю ничего об убийствах. Я притворялся, что ушел из Ашвуда за час до того, как все это случилось.
Он притянул Эдмунда к себе.
— Но все эти годы я думал: не знает ли кто-нибудь и не видел ли кто-нибудь. Я никогда не был уверен, вот в чем дело. — Он отвернулся. — Я сошел с ума в тот день, и я думаю, с тех пор я все время был сумасшедшим, Эдмунд. Но если я действительно сумасшедший, мне не должно быть до сих пор больно, правда, не после стольких лет, не через тридцать лет после того, как она умерла... — Его голос стал слабее, как будто он отдалялся от мира.
Эдмунд не представлял, что ему следует сказать. Он продолжал держать руки отца в своих. Отголоски прошлого кружились по комнате. Потом его отец сказал очень мягко:
— Я думаю, я очень скоро умру, Эдмунд.
— Нет...
— Да. Я погружусь в забвение и спокойствие. Или это будет густая темнота, где живут демоны? Люди не знают, пока не попадут туда. Но я узнаю очень скоро, потому что я умру сегодня, правда?
Эдмунд уставился на кровать. Он видел, как признаки сознания появились на худом лице, и Эдмунд почувствовал ужасную жалость. Он помнил мужчину со светлыми волосами и светлым разумом, который был в его детстве. Он помнил живой, здравомыслящий, яркий ум отца и чувство защищенности, которое отец давал ему. Когда мать Эдмунда умерла, он был совсем крошкой, и его отец сказал: «Я всегда буду с тобой, Эдмунд. Тебе никто не будет нужен, потому что, что бы ты ни сделал и куда бы ты ни пошел, я буду с тобой».
— Ты никому не расскажешь обо всем этом, правда? — спросил отец. — Ты никогда никому не скажешь.
— Не скажу, — медленно сказал Эдмунд. — Я никому не скажу. Никто за пределами этой комнаты никогда не узнает, что ты убийца.
Казалось, тени подкрались ближе и смогли ухватить слова, утащить их в свою темноту и вернуть обратно.
Ты убийца...Ты убийца...
— Ты будешь в безопасности, — сказал Эдмунд так же мягко, и только тогда сжатые руки ослабили хватку, и измученный Криспин Фэйн откинулся на подушки.
Вскоре после полуночи Эдмунду показалось, что Криспин погрузился в тревожный сон, и через несколько минут Эдмунд вышел из комнаты. Он ничего не ел и не пил с полудня — он сделает себе бутерброд и чашку кофе.
В доме едва ли была какая-то еда, поэтому, что бы ни говорил доктор, на следующий день Эдмунду придется выйти в магазин. Он как раз натирал кусок старого сыра, когда наверху скрипнули половицы. Эдмунд пошел наверх. Он уже прошел половину лестницы, когда увидел силуэт отца, страшно хрупкий в этой тонкой пижаме, медленно, на ощупь движущийся по лестничной площадке. На мгновение свет наверху окрасил волосы Криспина Фэйна в тот рыже-золотой цвет, какого они были в детстве Эдмунда. Эдмунд подождал и увидел, что отец зашел в ванную в конце коридора и закрыл дверь.
В этом нет ничего страшного, подумал Эдмунд. Если он чувствует себя достаточно здоровым, чтобы пойти в туалет самому, это очень даже хорошо. Эдмунд вернулся на кухню и услышал, как в старомодной ванной, переоборудованием которой его отец никогда не хотел заниматься, открылся кран. Через несколько минут бак снова начал наполняться. Вода медленно, с шумом, бежала по трубам; бак всегда очень долго наполнялся. Когда Эдмунд был совсем маленьким, он часто лежал в кровати, слушая эти звуки, размышляя, как вода узнавала, что дошла до верха и должна остановиться. Иногда казалось, что поток воды все шел и шел не переставая.
Он все шел и шел сегодня, выбивая почти тот же ритм, что и старые часы, которые принадлежали матери Эдмунда. Час ночи. Самый короткий час суток. Убитые приходят, сказал его отец. Если это правда, это определенно был тот час, когда они придут. Кто они будут, эти убитые? Конрад Кляйн, давным-давно убитый ревнивым мальчишкой?.. Марианна и Брюс Трент, кричащие, когда пламя сжигало их тела, и ужасный запах горящей человеческой плоти, как будто мясо готовится в духовке, заполнит ночное пространство... Но я никогда не хотел, чтобы это случилось, внутренне вскричал Эдмунд с немой болью. Да, но это ведь случилось... Это была твоя вина. И это делает тебя убийцей...
Криспин тоже был убийцей. Он убил Конрада Кляйна. Но что произошло с другим? Лео Драйер? Кто убил его? Все-таки это была Лукреция?
Звук льющейся воды, наполнявшей бак, замер, и в тишине тиканье часов казалось неестественно звонким. Тик-так... Убитые приходят... Криспин это тоже сказал. Тик-так... Они приходят, они приходят... Сгоревшие заживо или заколотые, они всегда приходят...
Он понес свой бутерброд и кофе наверх. Комната отца все еще была пуста, одеяло откинуто. Эдмунд поставил тарелку и кружку и пошел по площадке.
Дверь ванной была незаперта, но, когда он позвал отца, чтобы узнать, что с ним все в порядке, никто не ответил. Я не хочу идти дальше, подумал Эдмунд. Я правда не хочу. Но мне придется. Я позвал его — это причина, да? Эдмунд сделал глубокий вдох и открыл дверь.
Все пространство было заполнено густым тусклым паром, как всегда, когда кто-то долго принимал ванну и забывал открыть окно. В первый момент Эдмунд мог только видеть очертания раковины, глубокой старой ванны и множество запотевших зеркал. Но тут и там пар красновато дрожал, словно облака при ярком закате.
По тем временам это была огромная ванная комната: дом был построен в то время, когда помещения были большими, и одна из спален была позднее переоборудована, незадолго до рождения Эдмунда. Сначала он не мог понять, где его отец, но потом пар немного рассеялся, потому что прохладный воздух из открытой двери начал поступать в помещение. Пульсирующий страх, который бился внутри Эдмунда, начал стучать у него в висках.
Кто-то лежал в ванне.
Кто-то абсолютно неподвижно лежал в ванне, голова была повернута к двери, как будто глядела на кого-то или на что-то, что уже больше никогда не увидит. Сердце ударило шесть раз, и шелестящая струйка воды, все еще капающей в бак, зашептала, словно смеясь над паникой, смешавшей все в голове Эдмунда. С-с-смотри, в ванне кто-то лежит... С-смот-ри, кто-то с забрызганными кровью руками и залитой кровью грудью, кто-то, кто усмехается открытыми окровавленными губам-м-ми...
Кто-то, кто намеренно наполнил ванну горячей водой, потом лег в нее, усмехался с мрачным триумфом, потому что обманул весь мир. Кафель по краям ванны был забрызган кровью, и кровь была на мокром кафельном полу. На полу лежала бритва.
«Как мне понимать то, что я вижу? — думал Эдмунд. — Я должен сконцентрироваться, я должен точно понять, на что я смотрю, потому что они захотят знать — полиция и доктора, они захотят знать. Итак, что я вижу? Я вижу, что он улыбается, — это первое. Но его рот в другом месте».
Разум Эдмунда наконец освободился от ледяного паралича, и он снова смог логически мыслить. Конечно, его отец не улыбался. Его губы не улыбались, они посинели и были слегка приоткрыты. Они были невыразительны и ничего не передавали. Это были другие губы как раз под этими, губы глубокой, зияющей раны, идущей через все горло, которая изгибалась в эту ужасную усмешку и мокро сверкала от крови...
Он перерезал себе горло, подумал Эдмунд. Вот что случилось. Он нашел старомодную бритву, потом лег в горячую ванну и полоснул бритвой по горлу. Вот что я вижу. Я вижу человека, который больше не хотел жить.
Множество разных эмоций раздирали его, но все же Эдмунд пошел по мокрому кафелю. Горячая вода все еще капала в ванну; Эдмунд машинально закрутил кран, потом опустил ладонь во все еще теплую воду, чтобы потрогать одну из дряблых рук, пощупать пульс. Ничего. И кожа Криспина была абсолютно безжизненной. Мертвое мясо. Но я должен убедиться, подумал Эдмунд. Как насчет сердцебиения? Трогать окровавленную грудь неожиданно показалось противным, но это было необходимо. Не думай, говорил его разум, просто сделай это. Ты должен точно убедиться, что он мертв. Если ты сейчас позвонишь в «скорую», они скажут тебе сделать именно это. Ладонь на правую часть груди. Немного выше. Похоже, здесь. И если есть хоть малейший признак того, что что-то бьется...
Но ничего не билось, и в конце концов Эдмунд вышел из ванной, вдруг заметив, что его сильно трясет и что, несмотря на теплый влажный воздух в помещении, он был холодным как лед. Эдмунд прислонился к стене, обхватил себя руками, как будто это могло согреть его, и уставился на то, что раньше было его отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Но, конечно, все не было хорошо, потому что последние оковы незамутненного рассудка быстро исчезали, и разум его отца постепенно уходил за пределы чьей-либо досягаемости.
— Поспать, да, поспать. Спать, быть может, мечтать — вот что меня волнует, хотя это всегда волновало... И если подумать, смерть, в конце концов, это всего лишь сон принца, заколдованного ведьмой?.. А, будет еще терка, да? Интересно, как в аду наказывают убийц? Ты не знаешь, Эдмунд?
— Ты не убийца, — сказал Эдмунд помолчав несколько мгновений, — Лукреция фон Вольф убила тех двоих. После этого она заколола себя, чтобы не оказаться на виселице. Она была... она была плохой. Жестокой.
— Разве?
— Убийство — это жестоко и плохо.
— Ох, Эдмунд, — говорил незнакомый голос с подушек, — я знаю все об убийствах. — Пауза. — Это я убил Конрада Кляйна тогда в Ашвуде.
Тишина, которая окутала их, была столь плотной, что через некоторое время Эдмунд почти поверил, что его отец умер и утащил его в небытие вместе с собой.
Спустя несколько мгновений, которые могли оказаться и часами, он сказал:
— Отец, послушай. Лукреция фон Вольф убила Конрада Кляйна.
— Лукреция не убивала Кляйна. — Его слабый голос вновь зазвучал громко. — Слушай меня, Эдмунд. Мне было девятнадцать, когда все это случилось, а ей было... я не знаю, сколько ей было. Тридцать восемь. Может быть, сорок. Это было не важно. Я впервые был с женщиной. Они бы посмеялись тогда, правда: девятнадцать лет, и все еще девственник, но это было так. Я был неуклюжим, делал все на ощупь и был пьян от возбуждения, но я думал, что я нашел тот рай, о котором говорят верующие.
Я ненавижу это больше всего на свете, думал Эдмунд. Я ничего не хочу слышать об этом.
— Это продолжалось три недели. Я бы умер ради нее, убил бы ради нее. И вот в тот день Кляйн застукал нас. Он стоял в дверях ее гримерки — я вижу его сейчас, он стоит там, высокомерный дьявол. Он сказал: «Ох, Лукреция, ты снова играешь в эти игры?» И он говорил так... так снисходительно. Так любяще. Как будто он бранил капризного ребенка. Я сказал: «Это не игра, мы любим друг друга», а он засмеялся. Он отвел меня в какую-то комнату — это была кладовая в гардеробной — и сказал: «Ты глупый мальчишка, она разрушит твою жизнь. Отпусти ее. Найди вместо нее какую-нибудь хорошую английскую девушку. Кого-нибудь твоего возраста».
Отец замолчал, глотая воздух, и Эдмунд сказал:
— Тебе не следует рассказывать мне это...
— Я сказал ему, что она меня любит, — продолжил резкий голос, — но он ответил: «Она не любит тебя. Для нее это развлечение». Я выхватил нож или кинжал — что-то, что они использовали в фильме, — и ударил его. Я просто раз за разом бил его ножом, мне нужно было уничтожить эти слова, понимаешь. «Она не любит тебя», — сказал он, и я должен был избавиться от этих слов, поэтому я ударил его ножом в лицо, в рот, снова и снова. Там было так много крови, ты не представляешь, как там много крови, когда ты закалываешь кого-нибудь, Эдмунд. И запах — он наполняет всю комнату за какие-то секунды, и кажется, будто ты чувствуешь вкус железа у себя во рту.
Потом я сбежал. Кровь Кляйна была везде, я был весь в крови, и я не знал, что делать дальше. Но я знал, что я должен был спасти себя. Они бы повесили меня, Эдмунд, они бы на самом деле... — Руки, судорожно сжимающиеся, ищущие утешения, снова схватили Эдмунда. — Я убежал из Ашвуда, как будто четыре фурии гнались за мной, и я бежал, пока не добежал до дороги, и каким-то образом — я совсем не помню как, — но я добрался до дома, в котором жил в деревне. Я запер дверь и потом делал вид, что не знаю ничего об убийствах. Я притворялся, что ушел из Ашвуда за час до того, как все это случилось.
Он притянул Эдмунда к себе.
— Но все эти годы я думал: не знает ли кто-нибудь и не видел ли кто-нибудь. Я никогда не был уверен, вот в чем дело. — Он отвернулся. — Я сошел с ума в тот день, и я думаю, с тех пор я все время был сумасшедшим, Эдмунд. Но если я действительно сумасшедший, мне не должно быть до сих пор больно, правда, не после стольких лет, не через тридцать лет после того, как она умерла... — Его голос стал слабее, как будто он отдалялся от мира.
Эдмунд не представлял, что ему следует сказать. Он продолжал держать руки отца в своих. Отголоски прошлого кружились по комнате. Потом его отец сказал очень мягко:
— Я думаю, я очень скоро умру, Эдмунд.
— Нет...
— Да. Я погружусь в забвение и спокойствие. Или это будет густая темнота, где живут демоны? Люди не знают, пока не попадут туда. Но я узнаю очень скоро, потому что я умру сегодня, правда?
Эдмунд уставился на кровать. Он видел, как признаки сознания появились на худом лице, и Эдмунд почувствовал ужасную жалость. Он помнил мужчину со светлыми волосами и светлым разумом, который был в его детстве. Он помнил живой, здравомыслящий, яркий ум отца и чувство защищенности, которое отец давал ему. Когда мать Эдмунда умерла, он был совсем крошкой, и его отец сказал: «Я всегда буду с тобой, Эдмунд. Тебе никто не будет нужен, потому что, что бы ты ни сделал и куда бы ты ни пошел, я буду с тобой».
— Ты никому не расскажешь обо всем этом, правда? — спросил отец. — Ты никогда никому не скажешь.
— Не скажу, — медленно сказал Эдмунд. — Я никому не скажу. Никто за пределами этой комнаты никогда не узнает, что ты убийца.
Казалось, тени подкрались ближе и смогли ухватить слова, утащить их в свою темноту и вернуть обратно.
Ты убийца...Ты убийца...
— Ты будешь в безопасности, — сказал Эдмунд так же мягко, и только тогда сжатые руки ослабили хватку, и измученный Криспин Фэйн откинулся на подушки.
Вскоре после полуночи Эдмунду показалось, что Криспин погрузился в тревожный сон, и через несколько минут Эдмунд вышел из комнаты. Он ничего не ел и не пил с полудня — он сделает себе бутерброд и чашку кофе.
В доме едва ли была какая-то еда, поэтому, что бы ни говорил доктор, на следующий день Эдмунду придется выйти в магазин. Он как раз натирал кусок старого сыра, когда наверху скрипнули половицы. Эдмунд пошел наверх. Он уже прошел половину лестницы, когда увидел силуэт отца, страшно хрупкий в этой тонкой пижаме, медленно, на ощупь движущийся по лестничной площадке. На мгновение свет наверху окрасил волосы Криспина Фэйна в тот рыже-золотой цвет, какого они были в детстве Эдмунда. Эдмунд подождал и увидел, что отец зашел в ванную в конце коридора и закрыл дверь.
В этом нет ничего страшного, подумал Эдмунд. Если он чувствует себя достаточно здоровым, чтобы пойти в туалет самому, это очень даже хорошо. Эдмунд вернулся на кухню и услышал, как в старомодной ванной, переоборудованием которой его отец никогда не хотел заниматься, открылся кран. Через несколько минут бак снова начал наполняться. Вода медленно, с шумом, бежала по трубам; бак всегда очень долго наполнялся. Когда Эдмунд был совсем маленьким, он часто лежал в кровати, слушая эти звуки, размышляя, как вода узнавала, что дошла до верха и должна остановиться. Иногда казалось, что поток воды все шел и шел не переставая.
Он все шел и шел сегодня, выбивая почти тот же ритм, что и старые часы, которые принадлежали матери Эдмунда. Час ночи. Самый короткий час суток. Убитые приходят, сказал его отец. Если это правда, это определенно был тот час, когда они придут. Кто они будут, эти убитые? Конрад Кляйн, давным-давно убитый ревнивым мальчишкой?.. Марианна и Брюс Трент, кричащие, когда пламя сжигало их тела, и ужасный запах горящей человеческой плоти, как будто мясо готовится в духовке, заполнит ночное пространство... Но я никогда не хотел, чтобы это случилось, внутренне вскричал Эдмунд с немой болью. Да, но это ведь случилось... Это была твоя вина. И это делает тебя убийцей...
Криспин тоже был убийцей. Он убил Конрада Кляйна. Но что произошло с другим? Лео Драйер? Кто убил его? Все-таки это была Лукреция?
Звук льющейся воды, наполнявшей бак, замер, и в тишине тиканье часов казалось неестественно звонким. Тик-так... Убитые приходят... Криспин это тоже сказал. Тик-так... Они приходят, они приходят... Сгоревшие заживо или заколотые, они всегда приходят...
Он понес свой бутерброд и кофе наверх. Комната отца все еще была пуста, одеяло откинуто. Эдмунд поставил тарелку и кружку и пошел по площадке.
Дверь ванной была незаперта, но, когда он позвал отца, чтобы узнать, что с ним все в порядке, никто не ответил. Я не хочу идти дальше, подумал Эдмунд. Я правда не хочу. Но мне придется. Я позвал его — это причина, да? Эдмунд сделал глубокий вдох и открыл дверь.
Все пространство было заполнено густым тусклым паром, как всегда, когда кто-то долго принимал ванну и забывал открыть окно. В первый момент Эдмунд мог только видеть очертания раковины, глубокой старой ванны и множество запотевших зеркал. Но тут и там пар красновато дрожал, словно облака при ярком закате.
По тем временам это была огромная ванная комната: дом был построен в то время, когда помещения были большими, и одна из спален была позднее переоборудована, незадолго до рождения Эдмунда. Сначала он не мог понять, где его отец, но потом пар немного рассеялся, потому что прохладный воздух из открытой двери начал поступать в помещение. Пульсирующий страх, который бился внутри Эдмунда, начал стучать у него в висках.
Кто-то лежал в ванне.
Кто-то абсолютно неподвижно лежал в ванне, голова была повернута к двери, как будто глядела на кого-то или на что-то, что уже больше никогда не увидит. Сердце ударило шесть раз, и шелестящая струйка воды, все еще капающей в бак, зашептала, словно смеясь над паникой, смешавшей все в голове Эдмунда. С-с-смотри, в ванне кто-то лежит... С-смот-ри, кто-то с забрызганными кровью руками и залитой кровью грудью, кто-то, кто усмехается открытыми окровавленными губам-м-ми...
Кто-то, кто намеренно наполнил ванну горячей водой, потом лег в нее, усмехался с мрачным триумфом, потому что обманул весь мир. Кафель по краям ванны был забрызган кровью, и кровь была на мокром кафельном полу. На полу лежала бритва.
«Как мне понимать то, что я вижу? — думал Эдмунд. — Я должен сконцентрироваться, я должен точно понять, на что я смотрю, потому что они захотят знать — полиция и доктора, они захотят знать. Итак, что я вижу? Я вижу, что он улыбается, — это первое. Но его рот в другом месте».
Разум Эдмунда наконец освободился от ледяного паралича, и он снова смог логически мыслить. Конечно, его отец не улыбался. Его губы не улыбались, они посинели и были слегка приоткрыты. Они были невыразительны и ничего не передавали. Это были другие губы как раз под этими, губы глубокой, зияющей раны, идущей через все горло, которая изгибалась в эту ужасную усмешку и мокро сверкала от крови...
Он перерезал себе горло, подумал Эдмунд. Вот что случилось. Он нашел старомодную бритву, потом лег в горячую ванну и полоснул бритвой по горлу. Вот что я вижу. Я вижу человека, который больше не хотел жить.
Множество разных эмоций раздирали его, но все же Эдмунд пошел по мокрому кафелю. Горячая вода все еще капала в ванну; Эдмунд машинально закрутил кран, потом опустил ладонь во все еще теплую воду, чтобы потрогать одну из дряблых рук, пощупать пульс. Ничего. И кожа Криспина была абсолютно безжизненной. Мертвое мясо. Но я должен убедиться, подумал Эдмунд. Как насчет сердцебиения? Трогать окровавленную грудь неожиданно показалось противным, но это было необходимо. Не думай, говорил его разум, просто сделай это. Ты должен точно убедиться, что он мертв. Если ты сейчас позвонишь в «скорую», они скажут тебе сделать именно это. Ладонь на правую часть груди. Немного выше. Похоже, здесь. И если есть хоть малейший признак того, что что-то бьется...
Но ничего не билось, и в конце концов Эдмунд вышел из ванной, вдруг заметив, что его сильно трясет и что, несмотря на теплый влажный воздух в помещении, он был холодным как лед. Эдмунд прислонился к стене, обхватил себя руками, как будто это могло согреть его, и уставился на то, что раньше было его отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69