Агент считается особо ценным, его берегут.
— Ладно, допустим. Кто провел ликвидацию Бороевича?
— Снайпер.
— Слушай, Волкофф, — сказал Джинн по-русски. — Что ты целку-то из себя строишь? Я что, каждое слово из тебя тянуть должен? Ты уже сдал попа. Уже этого достаточно, чтобы в Штатах тебя отправили под трибунал… Чего теперь-то тихариться? Говори по существу. Кого-ток увяз — всей птичке пропасть. Тебя теперь все равно выдоят до последней капли. Деваться тебе некуда. Если уж ты хотел показать себя несгибаемым мужиком, то с самого начала надо было. А теперь поздно, милый.
— Не подкалывай, милый, — зло ответил Волкофф. — Если бы ваши провели официальное задержание, я бы хрен стал говорить. А ты! Ты же убийца! Ты поставил меня в безвыходное положение.
Джинн ухмыльнулся. В темноте Волкофф увидеть этого не мог, но он понял, что Джинн скалится.
— Понятно, — сказал Джинн. — В условиях абсолютной безопасности ты готов проявить мужество и героизм… О, ты крутой парень.
— Давай, давай, показывай свое превосходство, — ответил Волкофф. — Неизвестно, как бы ты повел себя, если бы тебя ночью, в чужой стране прихватил беспределыцик с ножичком…
— Действительно, — согласился Джинн, — тебе это неизвестно. Короче, давай говорить конкретно. Теперь тебе, как и мне, терять нечего.
И Волкоффа понесло! Он понял, что Джинн прав — того, что он уже сказал, вполне достаточно для «оргвыводов» в Лэнгли… Он понял это, и его понесло. Ослепительно горела красная точка светодиода на корпусе «филипса», неслышно крутилась в нем кассета и записывала откровения американца. «Беспредельщик» с зэковским ножом в руках внимательно слушал. Он почти не задавал уточняющих вопросов — все это будет потом, когда он передаст Волкоффа в руки других специалистов. Вот тогда американцу зададут сотни, тысячи вопросов, а каждый его ответ будет тщательно анализироваться, сопоставляться с ответами на иные вопросы, источники, донесения, факты… Он расскажет о своей жизни с самого детства. Он расскажет обо всех своих контактах по работе в ЦРУ. Обо всех командировках, встречах, беседах, операциях. Даст психологические и профессиональные оценки своим сотрудникам и шефам, расскажет все, что знает об их биографиях, семьях, собаках, об их увлечениях, слабостях, пристрастиях. О манере говорить, шутить, пить виски… Он расскажет все, что знает.
Возможно, после этого его вышвырнут, как выжатый лимон. Возможно, что его поддержат и даже помогут сделать карьеру в ЦРУ. Но все это сейчас Джинна не волновало. Ему нужно было получить информацию по совершенно конкретному делу… Он сидел на полу и слушал. А Волкофф рассказывал:
— Операцию с вашими журналистами разрабатывали без меня. Я подключился к ней позже, всех нюансов не знаю. Дело курировал лично генерал Вуоп… Где-то за неделю примерно до того, как расстреляли ваших, он поставил установку: обострить отношения между Сербией и Россией. Требовался некий инцидент крайне вызывающего характера — это требование Вашингтона. Операцию готовили в спешке, кое-как… Были разработаны, насколько я знаю, несколько вариантов. В том числе, например, обстрел здания вашего посольства в Белграде из гранатометов. А на месте планировалось оставить труп боевика с документами, которые привязывали его к сербским патриотам. Но в последний момент почему-то все переиграли и решили запустить вариант с расстрелом журналистов. Выбрали для этого — фак ю! — группу Ранко Бороевича, отморозка и наркомана… Какой кретин это придумал?
— Бороевич действительно сотрудник милиции? — уточнил Джинн.
— А черт его разберет. Удостоверение у него просроченное, но какая-то бумажка с печатью была. Собственно, поэтому его и выбрали. Он — серб, и в группе у него были только сербы. Но группа была уже полностью разложившаяся. Грабили всех подряд, сотрудничали с албанскими наркоторговцами. Как можно ждать от них качественной работы?… Я был против, но меня не послушали. Единственное, чего я добился, так это включения в группу Бороевича снайпера.
— Снайпер — ваш?
— Нет, — язвительно ответил Волкофф, — снайпер ваш, русский. Из Псковской дивизии ВДВ. Дикий гусь.
— Фамилия, имя, отчество?
— Иванов! Устраивает?
— Нет.
— Да и хрен с тобой. Русский. Офицер. Снайпер. Раньше служил в Псковской дивизии. Через левую щеку — шрам. Похоже, от ножа. По сербски вполне прилично шпарил. Больше я ничего о нем не знаю.
— Каким оружием он пользовался? — спросил Джинн.
— Специальный «Калашников» у него был. Со снайперским прицелом.
— Понятно. Что дальше?
— Дальше? Дальше ты сам знаешь.
— Зачем вы убили Ножкина и Куренева? — зло произнес Джинн. — Разве нельзя было оставить их в живых?
— Можно, — не менее зло ответил Волкофф. — Именно так все и планировалось: обоих или хотя бы одного оставить в живых. А потом предъявить всему миру с рассказом о зверствах сербов. Но…
— Что «но»? — спросил Джинн умолкшего американца.
— Научи дурака молиться — лоб расшибет, — тихо сказал Волкофф по-русски и снова перешел на английский. — Бороевич — наркоман и убийца. Разве можно было ему доверять такое ответственное дело? Он просто расстрелял русских и ограбил их.
— Разве это плохо — расстрелять и ограбить русских?
— Не надо! Не надо, Олег! Мы с тобой профессионалы и отдаем себе отчет, что в нашей работе обычные человеческие стандарты не уместны… В белых перчатках на войне делать нечего.
— Что дальше?
— Дальше? Дальше ты и сам знаешь: машину сожгли, тела закопали. Частично операция достигла своей цели… Но только частично. Оставь они в живых хотя бы одного из ваших, эффект был бы достигнут больший… Но что сделано, то сделано… Сербские власти со своей стороны тоже перепугались, подсуетились. Подбросили в машину «улики», которые указывают на причастность к расстрелу ваших хорватами. Но сработали топорно, грубо. Всех свидетелей потихоньку перестреляли… Забыли только про Бороевича. Ну да он казался не опасен. Он из тюрьмы вышел совсем сломленный. На него просто махнули рукой: пусть живет. Однако этому мудаку вдруг моча в голову ударила, и он обратился в ваше посольство.
— Кто убил Стево Бороевича? — спросил Джинн. — Сербы?
— Нет, хорваты… Иванов его убил.
— Но почему?
— Потому, что Иванов был уже засвечен, уже известен сербской контрразведке как наемник, воюющий на стороне хорватской. В случае обнародования интервью Бороевича, Иванов был бы опознан. Шума не избежать… Нам рассказ Бороевича был бы очень нужен, но все же мы решили, что его нужно зачистить. Поручили Иванову и он, как всегда, справился…
— Логики во всем этом немного, — сказал Джинн. Волкофф пожал плечами. Попросил: руки развяжи… Джинн подумал несколько секунд и развязал ему руки — за «сотрудничество» нужно поощрять.
— Дернешься — застрелю сразу, Антоша.
— Не беспокойся, Олег Иваныч. Я себе не враг.
Задергались, зашевелились оба уголовника. Тоже попросили развязать руки. Джинн медовым голосом спросил:
— А может, вам еще по стакану водки налить?
— Отпусти нас, начальник, — сказал Шанхай. — Мы в ваши игры не играем.
— Я вас сюда не звал — сами пришли. Теперь не вякайте.
Блатные смолкли. Волкофф с наслаждением растирал запястья. У него даже мелькнула мысль: а что, если… Он посмотрел на тускло мерцающий в темноте ствол «заставы» и подумал: нет, не стоит. Не стоит и пытаться. «Дружеская беседа» продолжилась.
***
Разведка живет по своим законам. Можно написать: «по суровым», или «по жестоким». И то, и другое определение имеет право на жизнь, но не отражает сути разведки. Главный закон разведки — целесообразность. Разведка не признает сентиментов, но признает компромиссы. В ней самым невероятным образом сочетается самопожертвование и торгашество… Разведка цинична, как старая проститутка, и пропитана героикой, как рыцарская баллада. Она требует беспредельной преданности от своих и поощряет предательство у чужих. Она греховна, построена на обмане. Шантаже, подслушивании, подглядывании, провокации, компрометации, лжи… При необходимости — на краже и убийстве. Разведка изначально аморальна и криминальна. Но поставленный на службу государства криминал — это уже как бы и не криминал, а «подвиг разведчика». Государство отпустит разведчику все грехи и даже наградит. За кражу со взломом, которая принесла ценную информацию — орден. За сводничество, позволившее завербовать нужного человека — орден. За взятку, данную важному чиновнику — благодарность из центра… Нет таких библейских заповедей и статей уголовного кодекса, которые не нарушила бы разведка, если это ЦЕЛЕСООБРАЗНО. Если отбросить в сторону романтический антураж, то станет ясно, что работа разведчика не менее грязна, чем работа дипломата или политика.
А если отбросить в сторону ханжество и словоблудие, то даже Иванушке дураку станет очевидно, что работа разведчика есть служение своему государству. Невидимое и неблагодарное. Их имена мы узнаем спустя десятилетия. И как бы ни обгаживали наше прошлое Резуны, Калугины, Новодворские и прочая мразь, мы будем смотреть «Подвиг разведчика», «Семнадцать мгновений…» и «Мертвый сезон». Мы будем помнить строчки Владимира Семеновича Высоцкого из песни о Евпаторийском десанте:
Мне хочется верить, что грубая наша работа
Дает вам возможность беспошлинно видеть восход.
…После окончания холодной войны между серьезными разведчиками было заключено негласное соглашение о гуманном отношении к «пленным»: арестованного разведчика противника не пытать, не калечить, не убивать. Ни о каком гуманизме и речи, конечно, не было. Все дело в том, что если сегодня вы изувечите на допросе нашего человека, то завтра мы точно так же поступим с вашим. Джинн об этом, разумеется, знал, но колол Волкоффа без церемоний. Если бы потребовалось, он без колебаний начал бы ломать штатнику пальцы… Если бы потребовалось, он демонстративно перерезал бы горло уголовникам. Он был на войне и вел себя согласно правилам войны.
Джинн совершенно не подозревал, что Волкофф уже попал в поле зрения ГРУ, что на нем камнем висит тяжкое уголовное преступление и деться ему все равно некуда.
***
Просидев пять часов на полу в нетопленном доме, Волкофф простудился. Он чихал, кашлял, сопли текли в два ручья. (Хотелось написать: в три, но даже у американских разведчиков всего две ноздри.) Он быстро обсопливил носовой платок, и Филиппов протянул ему свой.
— Спасибо, — сказал Антон «в нос», — сохраню на память… Вставлю в рамочку и повешу на стенку в гостиной — первая награда от русского правительства.
Филиппов кивнул и очень серьезно произнес:
— Вы его не стирайте, Антон. Так будет еще выразительней.
***
Шанхая с напарником обстоятельно допросили, зафиксировали их показания и накачали водкой. После этого их вывезли в Одинцово и ненавязчиво, по жалобе «случайного прохожего», отдали в руки ментам. В карманах у обоих обнаружились ножи и марихуана… Пожалуйте в ИВС, господа. Заслужили.
***
Волкофф подписал соглашение о сотрудничестве. В общем-то, это была формальность — кассеты с записью, ночного разговора на даче Ирины Кольцман привязали его к ГРУ сильнее, чем бумага с коротким текстом. Кассеты доказывали предательство Волкоффа.
Затем Волкоффа отвезли в Москву — длительное отсутствие разведчика может вызвать нежелательные подозрения. Он выбрал псевдоним «Робин» и отправился лечить свою простуду. Во избежание недоразумений, к нему приставили «ноги». Работа с Антоном только начиналась.
***
С конфискованной у американца трубки Джинн позвонил Мукусееву.
— Олег, — сказал Мукусеев мрачно, — я ведь твое поручение не выполнил.
— Я знаю, — ответил Джинн,
— Откуда?
— От того урода, который все это замутил… Как самочувствие?
— Почти нормально. Хочется застрелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Ладно, допустим. Кто провел ликвидацию Бороевича?
— Снайпер.
— Слушай, Волкофф, — сказал Джинн по-русски. — Что ты целку-то из себя строишь? Я что, каждое слово из тебя тянуть должен? Ты уже сдал попа. Уже этого достаточно, чтобы в Штатах тебя отправили под трибунал… Чего теперь-то тихариться? Говори по существу. Кого-ток увяз — всей птичке пропасть. Тебя теперь все равно выдоят до последней капли. Деваться тебе некуда. Если уж ты хотел показать себя несгибаемым мужиком, то с самого начала надо было. А теперь поздно, милый.
— Не подкалывай, милый, — зло ответил Волкофф. — Если бы ваши провели официальное задержание, я бы хрен стал говорить. А ты! Ты же убийца! Ты поставил меня в безвыходное положение.
Джинн ухмыльнулся. В темноте Волкофф увидеть этого не мог, но он понял, что Джинн скалится.
— Понятно, — сказал Джинн. — В условиях абсолютной безопасности ты готов проявить мужество и героизм… О, ты крутой парень.
— Давай, давай, показывай свое превосходство, — ответил Волкофф. — Неизвестно, как бы ты повел себя, если бы тебя ночью, в чужой стране прихватил беспределыцик с ножичком…
— Действительно, — согласился Джинн, — тебе это неизвестно. Короче, давай говорить конкретно. Теперь тебе, как и мне, терять нечего.
И Волкоффа понесло! Он понял, что Джинн прав — того, что он уже сказал, вполне достаточно для «оргвыводов» в Лэнгли… Он понял это, и его понесло. Ослепительно горела красная точка светодиода на корпусе «филипса», неслышно крутилась в нем кассета и записывала откровения американца. «Беспредельщик» с зэковским ножом в руках внимательно слушал. Он почти не задавал уточняющих вопросов — все это будет потом, когда он передаст Волкоффа в руки других специалистов. Вот тогда американцу зададут сотни, тысячи вопросов, а каждый его ответ будет тщательно анализироваться, сопоставляться с ответами на иные вопросы, источники, донесения, факты… Он расскажет о своей жизни с самого детства. Он расскажет обо всех своих контактах по работе в ЦРУ. Обо всех командировках, встречах, беседах, операциях. Даст психологические и профессиональные оценки своим сотрудникам и шефам, расскажет все, что знает об их биографиях, семьях, собаках, об их увлечениях, слабостях, пристрастиях. О манере говорить, шутить, пить виски… Он расскажет все, что знает.
Возможно, после этого его вышвырнут, как выжатый лимон. Возможно, что его поддержат и даже помогут сделать карьеру в ЦРУ. Но все это сейчас Джинна не волновало. Ему нужно было получить информацию по совершенно конкретному делу… Он сидел на полу и слушал. А Волкофф рассказывал:
— Операцию с вашими журналистами разрабатывали без меня. Я подключился к ней позже, всех нюансов не знаю. Дело курировал лично генерал Вуоп… Где-то за неделю примерно до того, как расстреляли ваших, он поставил установку: обострить отношения между Сербией и Россией. Требовался некий инцидент крайне вызывающего характера — это требование Вашингтона. Операцию готовили в спешке, кое-как… Были разработаны, насколько я знаю, несколько вариантов. В том числе, например, обстрел здания вашего посольства в Белграде из гранатометов. А на месте планировалось оставить труп боевика с документами, которые привязывали его к сербским патриотам. Но в последний момент почему-то все переиграли и решили запустить вариант с расстрелом журналистов. Выбрали для этого — фак ю! — группу Ранко Бороевича, отморозка и наркомана… Какой кретин это придумал?
— Бороевич действительно сотрудник милиции? — уточнил Джинн.
— А черт его разберет. Удостоверение у него просроченное, но какая-то бумажка с печатью была. Собственно, поэтому его и выбрали. Он — серб, и в группе у него были только сербы. Но группа была уже полностью разложившаяся. Грабили всех подряд, сотрудничали с албанскими наркоторговцами. Как можно ждать от них качественной работы?… Я был против, но меня не послушали. Единственное, чего я добился, так это включения в группу Бороевича снайпера.
— Снайпер — ваш?
— Нет, — язвительно ответил Волкофф, — снайпер ваш, русский. Из Псковской дивизии ВДВ. Дикий гусь.
— Фамилия, имя, отчество?
— Иванов! Устраивает?
— Нет.
— Да и хрен с тобой. Русский. Офицер. Снайпер. Раньше служил в Псковской дивизии. Через левую щеку — шрам. Похоже, от ножа. По сербски вполне прилично шпарил. Больше я ничего о нем не знаю.
— Каким оружием он пользовался? — спросил Джинн.
— Специальный «Калашников» у него был. Со снайперским прицелом.
— Понятно. Что дальше?
— Дальше? Дальше ты сам знаешь.
— Зачем вы убили Ножкина и Куренева? — зло произнес Джинн. — Разве нельзя было оставить их в живых?
— Можно, — не менее зло ответил Волкофф. — Именно так все и планировалось: обоих или хотя бы одного оставить в живых. А потом предъявить всему миру с рассказом о зверствах сербов. Но…
— Что «но»? — спросил Джинн умолкшего американца.
— Научи дурака молиться — лоб расшибет, — тихо сказал Волкофф по-русски и снова перешел на английский. — Бороевич — наркоман и убийца. Разве можно было ему доверять такое ответственное дело? Он просто расстрелял русских и ограбил их.
— Разве это плохо — расстрелять и ограбить русских?
— Не надо! Не надо, Олег! Мы с тобой профессионалы и отдаем себе отчет, что в нашей работе обычные человеческие стандарты не уместны… В белых перчатках на войне делать нечего.
— Что дальше?
— Дальше? Дальше ты и сам знаешь: машину сожгли, тела закопали. Частично операция достигла своей цели… Но только частично. Оставь они в живых хотя бы одного из ваших, эффект был бы достигнут больший… Но что сделано, то сделано… Сербские власти со своей стороны тоже перепугались, подсуетились. Подбросили в машину «улики», которые указывают на причастность к расстрелу ваших хорватами. Но сработали топорно, грубо. Всех свидетелей потихоньку перестреляли… Забыли только про Бороевича. Ну да он казался не опасен. Он из тюрьмы вышел совсем сломленный. На него просто махнули рукой: пусть живет. Однако этому мудаку вдруг моча в голову ударила, и он обратился в ваше посольство.
— Кто убил Стево Бороевича? — спросил Джинн. — Сербы?
— Нет, хорваты… Иванов его убил.
— Но почему?
— Потому, что Иванов был уже засвечен, уже известен сербской контрразведке как наемник, воюющий на стороне хорватской. В случае обнародования интервью Бороевича, Иванов был бы опознан. Шума не избежать… Нам рассказ Бороевича был бы очень нужен, но все же мы решили, что его нужно зачистить. Поручили Иванову и он, как всегда, справился…
— Логики во всем этом немного, — сказал Джинн. Волкофф пожал плечами. Попросил: руки развяжи… Джинн подумал несколько секунд и развязал ему руки — за «сотрудничество» нужно поощрять.
— Дернешься — застрелю сразу, Антоша.
— Не беспокойся, Олег Иваныч. Я себе не враг.
Задергались, зашевелились оба уголовника. Тоже попросили развязать руки. Джинн медовым голосом спросил:
— А может, вам еще по стакану водки налить?
— Отпусти нас, начальник, — сказал Шанхай. — Мы в ваши игры не играем.
— Я вас сюда не звал — сами пришли. Теперь не вякайте.
Блатные смолкли. Волкофф с наслаждением растирал запястья. У него даже мелькнула мысль: а что, если… Он посмотрел на тускло мерцающий в темноте ствол «заставы» и подумал: нет, не стоит. Не стоит и пытаться. «Дружеская беседа» продолжилась.
***
Разведка живет по своим законам. Можно написать: «по суровым», или «по жестоким». И то, и другое определение имеет право на жизнь, но не отражает сути разведки. Главный закон разведки — целесообразность. Разведка не признает сентиментов, но признает компромиссы. В ней самым невероятным образом сочетается самопожертвование и торгашество… Разведка цинична, как старая проститутка, и пропитана героикой, как рыцарская баллада. Она требует беспредельной преданности от своих и поощряет предательство у чужих. Она греховна, построена на обмане. Шантаже, подслушивании, подглядывании, провокации, компрометации, лжи… При необходимости — на краже и убийстве. Разведка изначально аморальна и криминальна. Но поставленный на службу государства криминал — это уже как бы и не криминал, а «подвиг разведчика». Государство отпустит разведчику все грехи и даже наградит. За кражу со взломом, которая принесла ценную информацию — орден. За сводничество, позволившее завербовать нужного человека — орден. За взятку, данную важному чиновнику — благодарность из центра… Нет таких библейских заповедей и статей уголовного кодекса, которые не нарушила бы разведка, если это ЦЕЛЕСООБРАЗНО. Если отбросить в сторону романтический антураж, то станет ясно, что работа разведчика не менее грязна, чем работа дипломата или политика.
А если отбросить в сторону ханжество и словоблудие, то даже Иванушке дураку станет очевидно, что работа разведчика есть служение своему государству. Невидимое и неблагодарное. Их имена мы узнаем спустя десятилетия. И как бы ни обгаживали наше прошлое Резуны, Калугины, Новодворские и прочая мразь, мы будем смотреть «Подвиг разведчика», «Семнадцать мгновений…» и «Мертвый сезон». Мы будем помнить строчки Владимира Семеновича Высоцкого из песни о Евпаторийском десанте:
Мне хочется верить, что грубая наша работа
Дает вам возможность беспошлинно видеть восход.
…После окончания холодной войны между серьезными разведчиками было заключено негласное соглашение о гуманном отношении к «пленным»: арестованного разведчика противника не пытать, не калечить, не убивать. Ни о каком гуманизме и речи, конечно, не было. Все дело в том, что если сегодня вы изувечите на допросе нашего человека, то завтра мы точно так же поступим с вашим. Джинн об этом, разумеется, знал, но колол Волкоффа без церемоний. Если бы потребовалось, он без колебаний начал бы ломать штатнику пальцы… Если бы потребовалось, он демонстративно перерезал бы горло уголовникам. Он был на войне и вел себя согласно правилам войны.
Джинн совершенно не подозревал, что Волкофф уже попал в поле зрения ГРУ, что на нем камнем висит тяжкое уголовное преступление и деться ему все равно некуда.
***
Просидев пять часов на полу в нетопленном доме, Волкофф простудился. Он чихал, кашлял, сопли текли в два ручья. (Хотелось написать: в три, но даже у американских разведчиков всего две ноздри.) Он быстро обсопливил носовой платок, и Филиппов протянул ему свой.
— Спасибо, — сказал Антон «в нос», — сохраню на память… Вставлю в рамочку и повешу на стенку в гостиной — первая награда от русского правительства.
Филиппов кивнул и очень серьезно произнес:
— Вы его не стирайте, Антон. Так будет еще выразительней.
***
Шанхая с напарником обстоятельно допросили, зафиксировали их показания и накачали водкой. После этого их вывезли в Одинцово и ненавязчиво, по жалобе «случайного прохожего», отдали в руки ментам. В карманах у обоих обнаружились ножи и марихуана… Пожалуйте в ИВС, господа. Заслужили.
***
Волкофф подписал соглашение о сотрудничестве. В общем-то, это была формальность — кассеты с записью, ночного разговора на даче Ирины Кольцман привязали его к ГРУ сильнее, чем бумага с коротким текстом. Кассеты доказывали предательство Волкоффа.
Затем Волкоффа отвезли в Москву — длительное отсутствие разведчика может вызвать нежелательные подозрения. Он выбрал псевдоним «Робин» и отправился лечить свою простуду. Во избежание недоразумений, к нему приставили «ноги». Работа с Антоном только начиналась.
***
С конфискованной у американца трубки Джинн позвонил Мукусееву.
— Олег, — сказал Мукусеев мрачно, — я ведь твое поручение не выполнил.
— Я знаю, — ответил Джинн,
— Откуда?
— От того урода, который все это замутил… Как самочувствие?
— Почти нормально. Хочется застрелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45