- Я люблю! Женщину, солнце, жизнь! Правду и свет, я верю в милосердие и сострадание! Я буду талдычить про любовь и наше человеческое братство, пока удержу карандаш в руке. Пусть смеются, я не оставлю этот антикварный пафос. Я не отпущу тебя! - подхватив брошенную уползшим монстром саблю, Теофил бросил её Севану: - Держи! Скорее! Все что ты говорил сейчас - ты говорил себе! Убеждал себя! И ошибся. Ты не должен сдаваться. Ты - такой же, как я! Но сильнее, сильнее, Севан! Ты можешь вырваться!
Седой человек сжал рукоять распухшими синими пальцами, посмотрел на играющий опасным блеском клинок и занес его, что бы обрушить на левую, протянутую вперед кисть... Его мокрое от слез лицо, помертвело от напряжения... Теофил затаил дыхание, его сердце замерло, в горле застрял крик.
- Поздно! - выпав из разжавшихся пальцев, сабля вонзилась в землю. Это ничего уже не решит. - Севан натянул перчатки и торопливо протянул сложенный листок. - Возьми. Я был у Источника. Ты можешь попытаться что-то сделать.
- Как? - Теофил рванулся к уходящему человеку.
- Я не сумел понять. Мне пора. Ты остаешься один. Я болен, болен... Севан затравленно покосился на Теофила, голова его затряслась и страшный крик вырвался из охрипшего горла: - Уходи же! Уходи! Прочь, прочь отсюда! Больно мне, ох как больно! И хорошо... Мне хорошо! Это умирает душа...
Страшный хохот, похожий на свист ветра, сопровождал бег Теофила.
44
Палата в ЦКБ похожа на хороший гостиничный номер. На стене картина в добром старом духе - лавка под деревенским окном, на ней перевернутая корзина с рассыпанными рыжиками, аппетитная малина, букет васильков. Телевизор громадный, жалюзи с выделкой свадебного гипюра, как в европейском отеле. На кровати с высоко поднятым изголовьем лежит мужчина. Его забинтованные кисти неподвижно покоятся на аккуратно заправленном одеяле, пухлые щеки и лоб усыпаны бисеринками пота. Губы говорят и говорят. Сиделка, привлеченная бормотанием, постояла с минуту у кровати больного и смекнула, что исповедь ответственного работника, произнесенная в горячечном сне, не предназначена для её ушей. Бредит Николай Гаврилович, а может, притворяется - её проверяет. Здесь железное правило: чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь. Промокнув лоб больного салфеткой и задернув жалюзи, женщина бесшумно покинула комнату.
Свет ночника уютно окрашивал комнату мягкими голубыми полутонами. Прерывистый глухой голос был похож на последнюю исповедь умирающего.
... - Господа, сограждане, люди... Я никогда по-настоящему не думал о других. Не думал, как о самом себе. Что другим так же больно, страшно, тяжко...Также хочется пошиковать, съездить в круиз по южным морям, полакомиться вкусным... Не подозревал, что чужое отчаяние, чужая беда могут стать моими... Нарушал заповеди - блудил, интриговал, предавал, пробиваясь к власти, а заполучив её помогал подлецам обворовывать сирых, обманывать нищих, утешать ложью обманутых... Мне нет прощения... Я ничего уже не могу, ничего не могу сделать, даже если стану орать во всю глотку: - перестаньте, перестаньте губить одуванчики... Мойте руки, люди... Будьте бдительны. Приказываю вам! Умоляю...
Накануне Николай задержался в офисе после приема делегации. Настроение было приподнятым - условия контракта с вороватыми компаньонами позволяли думать о себе, как о крупном бизнесмене, дела последних месяцев складывались столь удачно, что можно было заглядывать в очень приятную перспективу. Оксана проявляла редкую покладистость, изображая в ванной леденящие кровь, но столь возбуждающие эпизоды из серии Арт Деко.
Он сидел в кабинете, сняв пиджак и распустив галстук, секретарша щелкала клавишами компьютера в приемной. Еще рюмашку коньячка и домой. Или... или стоит задержаться? Какая у неё волшебная задница, а глотка... Да и сексапильность не показная - природная. Умеет распалить, стерва... И всегда угадывает желания, всегда!..
- К вам можно, Николай Гаврилович? - она вошла: гибкая, длинная, как хворостина. Шеф предпочитал сохранять в забавах официальный тон, это делало вкус интимных ласк острее. Не переходить же на "пупсиков" и "котиков", как в дешевом борделе?
- Садитесь, Оксана, - взгляд сатира облапил нежную нимфу - совсем бледненькую без макияжа.
- Я не на долго. Вот - чрезвычайно важные бумаги, - секретарша положила перед собой папку, потупилась.
- Очень хорошо, очень хорошо! - глаз Николая заблестел, он вообразил, что ему предстоит совратить чрезвычайно деловую и морально устойчивую девушку. Совратить грязно и торопливо.
- Наконец, мы можем поговорить открыто, - она улыбнулась значительно, интимно. Русые брови шефа перестали хмуриться, лишь приподнялись в легком удивлении - странноватая улыбка оказалась у куколки! Николай Гаврилович как-то раньше не замечал, что губы красотки тонкие и словно гуттаперчевые растягиваются чуть не до ушей. А когда она улыбается, то становится похожа на жабу. Почему-то стало зябко Николаю и резко захотелось домой. Он посмотрел на часы:
- Напряженная у меня сегодня трудовая вахта вышла. Пора на покой, шеф хотел подняться, но рука секретарши опустила его обратно в кресло, а глаза, оказавшиеся прямо напротив его глаз, блеснули странно, словно снабженные люминесцентными линзами.
- Вы все ещё не узнаете меня?
- Постой... - Николай шлепнул себя по лбу. - Я сообразил, детка! Сегодня - новая игра. М - да... - Театрально нахмурился он: - Я не узнаю вас, чертовка.
- А ведь я всегда была рядом, пузан. Помнишь сборы металлолома и поляну с костром? Дружок твой решил следить за "пришельцами" и уснул, а ты хотел улизнуть домой. Правильно! Кому охота ночевать в лесу! Но из любопытства заглянул к "партизанам". А потом сказал ему, что видел сон.
- Филя тоже рассказал про свой сон, - как под гипнозом вспоминал давнее Коля.
- Он как всегда сочинял. А ведь то, что произошло с тобой, было на самом деле. Ты кое-что видел, перед тем, как покинуть поляну...
- Видел... - глаза Николая округлились и осоловели.
- Помнишь, ведь помнишь, шустряк! - быстрая рука проникла под рубашку и ожгла ледяным прикосновением. - Кто был там?
- Хозяева мира. Я поклялся вернуться к ним... - тупо бубнил шеф.
- В знак чего осталось клеймо причастности на твоем двойнике фигурке из позвонка змея.
- Так ведь меня обещаниями засыпали! - оживился толстяк. - Чего только не сулили дураку - светлое будущее, успехи в работе, благополучие в труде и личной жизни... Постой - бессмертие! Да, именно так. Я не врубился тогда, ведь сопляк совсем был, зачем мне так много ненужных вещей, но радовался, что сумел переплюнуть Фильку: я, а не он стал соучастником тайной власти!
- С тех пор я всегда была рядом и зажимала тебе рот, стоило лишь твоей совести подать голос.
- Кто ты? Кто?
- Твоя путеводная змея, - тело секретарши завернулось винтом и распрямилось, как хлыст: - Сегодня у нас праздник! Поздравляю, Николай Гаврилович с ответственным рубежом - ваш показатель подлости перевалил за отметку низшего ранга. Те, кому принадлежит власть, оказали тебе честь перейти на следующую ступень. - Секретарша открыла папку. - Все твои заслуги учтены мною с крайним вниманием. Не буду вдаваться в детали, напомню главное, своими словами. - Ты голосовал за комиссию по нравственности. Закон прошел, но кого он волнует? Загляни в любую подземную торговую точку, и получишь полный набор печатной и видео продукции на самый извращенный вкус. Большой плюс в твою пользу - твое ведь дело, чистота "атмосферы" столицы. Педофилы из российской глубинки наводнили Интернет и мировой рынок самодельными порнофильмамы - стараются наши ребята. А ты - их крыша.
- Я... я никогда не интересовался этим проблемами...
- Конечно, понимаю! В твоем пионерском детстве не было таких картинок. И фильмов с первоклашками о садомии при участии впечатляющих негров и утонченных садистов не видели даже ответственные комсомольские работники. Мальчишки твоего двора стреляли из рогатки по воробьям. Петька даже выбил глаз кошке! А собственную маму задушить чулком? Не было такого при товарище Брежневе? Говоришь, советские чиновники замалчивали правду... Но сегодня никто ничего не замалчивает. В твоем отечестве каждый третий подросток пробовал наркотик. А каждый пятый - наркоман и алкоголик. Совестливая общественность орет до хрипоты: погибаем, спасите, кто может! А кто, кто тут может? У власти сплошные Пофигисты и Сволочи. Уж мы постарались. И ты не подвел. Как это ты не причем? А кто? Кто? Врожденные монстры? Чекотилы? Они, родимые. Но не только! - искусительница захохотала, захлебываясь шипением и свистом. - И вот такие милые папашки - народные поводыри. Ты помогал нам уже тем, что мало мешал. Нет, ты совсем не сопротивлялся, прозорливый пузан. Ты не напечатал стихи Трошина. А ведь должен был помочь, должен! Скажешь, мелок он для того, что бы с ним валандаться - пробивать, вытаскивать, кому-то что-то доказывать про спасение вечных ценностей? Не созвучен жесткой "открытости" теофиловский жизнеутверждающий пафос? Врешь. Ты смотрел в корень - интуиция верного служащего Алярмуса не позволила тебе совершить ошибку. Три звезды за это, Николай Гаврилович! Ошибка могла бы стать роковой. Твой школьный дружок Избранный.
- Слушай, Ксюш... голова совсем тухлая. Хватит, а? Не нравится мне эта игра. Завтра поговорим, - мученически корчился Николай, осознавая краем сознания, что вот и дождался накарканного женой инсульта.
- Зачем откладывать торжество? Поздравляю - столько побед! Возможен переход в высшую касту. Сейчас и пометим! - секретарша поднялась, извиваясь кольцами, как готовящаяся к нападению кобра и протянула к застывшему от ужаса Николаю Гавриловичу гибкие отростки. Он не успел спрятать руки за спину. Чертовка поймала их и сжала. Николай задергался, пытаясь высвободить пятерни из её рук, оказавшихся клейкими и распухшими, как разложившиеся сосиски. Впрочем, в глазах потемнело от ужаса: сузившееся до безобразия червеподобное тело секретарши свернулось на ковре и выскользнуло из платья... Шипение, скрипнувшая дверь в ванную и гул труб сопровождали её исчезновение.
Придя в себя, Николай с облегчением осознал, что стал жертвой галлюцинации на почве переутомления и, возможно, алкогольного отравления. Инсульт - это паралич, обморок, карачун. Паралича не было. Хороший коньяк в таком случае - лучшее средство. Он потянулся к рюмке и не узнал собственной руки - узкогорлый коньячный бокал сжимали похожие на щупальца лиловые чешуйчатые пальцы.
... У дверей палаты раздался шум спорящих голосов, дверь приоткрылось, больной увидел лохматую голову, близорукий прищур глаз и болтающиеся на шнурке очки. Было похоже, что Теофил отбивается от преследователей.
- Колян, они говорят, к тебе нельзя... - он лягнул налегавшего на него санитара.
- Впустите посетителя, - распорядился лежащий с былой начальственной требовательностью. Филя вошел, прикрыв за собой дверь. Вернул на место очки и перевернувшийся чуть ли не задом наперед свитер.
- Стерегут, прямо как в мавзолее, - он огляделся и присел на стоящий у кровати красиво выгнутый стул. - Я позвонил к тебе домой, жена сказала ты обжегся. Ну и помчался сюда. Может, тебе нужна кровь? У нас ведь одна группа - самая обыкновенная - первая. И резус одинаковый.
- Нет, не одинаковый!... - грозно прорычал Николай, приподняв голову: - Уйди! Уйди же...
- У меня книга вышла... Маленькая, - смущенный поведением больного, с фальшивой бодростью отчитался Теофил. Было ясно, что разговор, ради которого явился сюда, не получится.
45
Покинув в панике жуткое место, поглотившее Севана, Теофил несся сквозь кладбищенский парк, не чуя под собой ног. Им совсем не интересовались вальяжно стоящие бронзовые мужчины и строгие охранники. Опомнился беглец на шоссе, голосуя автомобилям. Куда ехать, кому рассказать об увиденном?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41