Роберт подпрыгнул и резко повернулся на звук девичьего голоса.
– Я не хотела вас пугать. Мне необходимо с вами поговорить.
Это оказалась горничная Селин!
– Как ты вошла сюда?
– Я шла следом за вами. – Ее зрачки расширились в полумраке комнаты. – Я не хотела испугать вас, клянусь.
– Ты шла за мной? От рю де Лота?
Она кивнула в ответ.
– Но это здание закрыто в нерабочие часы. А я запер дверь за собой.
– На самом деле вы этого не сделали, сэр.
Он потер затылок.
– Проходи в мой офис. Мы можем выпить вдвоем, и ты расскажешь мне, что у тебя на уме. Ничего лучше мне все равно сейчас не придумать. Да и тебе, судя по всему.
Роберт достал виски и махнул рукой, приглашая ее садиться. Она, казалось, забеспокоилась, скорее не из-за щекотливой ситуации, в которую попала, а из-за необходимости пить. Он подумал, что она никогда раньше не пробовала виски. По какой-то причине он вдруг вспомнил о Мари-Клер, что бы она сказала, если бы вошла и увидела, что он пьет виски с какой-то худенькой девочкой. Он представил себе неодобрение в ее спокойных глазах. Но странно, это только подхлестнуло его. И хотя горничная поперхнулась и закашлялась после первого же глотка, он подлил ей еще и устроился на другом кресле для посетителей.
– Итак, – начал Роберт. – Я знаю, что ты ушла от нас. Расскажи, почему?
– О, сэр. Я не хотела уходить от вас. Только не от вас. Но она, она вела себя так… Я больше не могла закрывать на это глаза.
Он не мог взять себя в руки и задать ей вопрос. Но все же он должен был сделать это.
– Закрывать глаза на что, Селин?
– Она вас не стоит. Вы слишком хороши для нее. Она…
Роберт вздохнул и залпом осушил стакан.
– Все началось с телефонных звонков. Он называл себя месье Ренар. Я вовсе не собиралась подслушивать, но она и не думала говорить тише! А затем она собиралась и уходила, разодетая и обвешанная украшениями, сэр, в то время как вы были на работе. Звонила в отели, заказывала номера, потом упархивала, а вы думали, что она сидит дома. Это правда, клянусь вам здоровьем своей матери.
Он испытывал чувство облегчения, сидя здесь и слушая эту историю. Девушка не могла сказать ничего, что потрясло бы его. Уже нет. А как она волновалась, боялась его непредсказуемой реакции, но все равно безжалостно выложила ему всю правду. Что двигало этой девушкой, когда она шла за ним по пятам, собираясь рассказать ему обо всем? Возможно, чувство чести и справедливости или ненависть к его жене? Или что-то еще?
– Она пыталась купить мое молчание. Сначала подарила мне туфли, затем подсунула мне под дверь деньги. Она вела себя так нахально. «Я ухожу на примерку туфель, Селин». Никто не проводит столько времени на примерке у сапожника, сэр! По крайней мере, на настоящей примерке. Даже она.
Роберт внимательно посмотрел на горничную. Ее слова показались ему странно знакомыми…
– Я оставалась сколько могла, сэр. Ради вас. Я… Вы такой замечательный человек. Я понимаю, что вы потрясены, но не позволяйте ей уничтожить вас. Не все женщины такие подлые и лживые, как она.
Селин взглянула на него из-под ресниц, ее лицо преобразилось, стало более уверенным и женственным. Что-то кокетливое промелькнуло в этом взгляде. Возможно, она растолковала его поведение как намек? Изменилось ли его собственное выражение лица?
– Я знаю, Селин. – Он налил еще виски, наполнил стаканы до половины и пробормотал: – Ты хорошая девочка, ведь именно поэтому ты писала мне письма, не так ли? На чудесной сиреневой бумаге. Ты делала это исключительно по доброте душевной.
– О, сэр. – На ее лице мелькнули облегчение и радость. – Я знала, что вы поверили мне.
– Конечно. – Он придвинул свой стул чуть ближе. Интересно, сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? – Мой брак разрушен, милая. Он давно прекратил свое существование, но я только сейчас это понял. – Мари-Клер снова незваной гостьей пробралась в его мысли. Мари-Клер на кухне готовит кофе. Оборачивается к сыну, чтобы подсказать, где его ранец. – Понимаешь, я встретил другую женщину.
– Другую… – Ее глаза влажно заблестели. На ее лице он прочел все, что хотел узнать.
– Да. А теперь давай выпьем. В бутылке еще есть. – Он протянул руку и похлопал ее по коленке, задержал ладонь достаточно долго для того, чтобы убедиться, что она не оттолкнет его.
47
В такси Женевьева еще раз перечитала жалкую записку, разорвала ее на мелкие кусочки и вышвырнула из окна, развеяв по ветру, как конфетти.
Окна в магазине Закари были закрыты ставнями. Она стучала в дверь, звала его, а затем ударила ногой. Один, два, три раза. Выплеснув гнев, остановилась и попыталась решить, что делать дальше.
Он действительно любил ее. Она не сомневалась в этом. Но тогда почему он так поступил с ней? Он не пришел сам на вокзал, а подослал какого-то мальчишку с глупой запиской. Она должна найти ответы на все свои вопросы.
Женевьеве пришло в голову, что она сумеет открыть при помощи какого-нибудь рычага одно из верхних окон. Они были старыми, рамы выглядели прогнившими, а задвижки совсем хрупкими. Если бы только она могла забраться наверх…
Она неожиданно вспомнила Гая Монтерея, карабкавшегося в квартиру над «Шекспиром и компанией», раскачиваясь на вывеске (как тогда ее неприятно поразило его поведение, но сейчас она сама мало чем отличалась от него). Она внимательно осмотрела вывеску над дверью Закари… Та висела слишком высоко, а она не была такой высокой, как Монтерей, не обладала такими же длинными и сильными руками, к тому же гвозди, которыми была прибита вывеска, выглядели ржавыми и совсем ветхими. Они могли обломиться под ее тяжестью.
Еще люди могут взбираться по водосточным трубам, правда? И здесь тоже была труба, как раз слева от двери. Но куда ставить ноги, когда поднимаешься по водосточной трубе? Трубы не похожи на лестницы, у них нет удобных ступенек.
Женевьева завернула за угол, глядя наверх. Здание выглядело таким неприступным, словно насмехалось над ее бесплодными усилиями.
Остановившись перед решеткой, находящейся на одном уровне с улицей и закрывающей подвальное окошко, вспомнила ту ночь, когда она ходила туда-сюда в туфлях из змеиной кожи от Себастьяна Йорка, надеясь, что Закари из окна заметит ее крошечные изящные ножки и округлые лодыжки.
Она не знала, как пробраться внутрь. Что теперь? Идти в гостиницу? Пить всю ночь напролет в одном из баров Монпарнаса с какими-нибудь знакомыми? Как ей сейчас нужен друг, которому она могла бы позвонить, но ее ближайшая подруга оказалась такой же неверной, как исчезнувший бесследно любовник.
Она медленно шла по рю де ла Пэ, вдруг ее словно озарило… Она уже далеко ушла, но тем не менее…
Она снова вернулась в магазину Закари и приблизилась к парадной двери. Взялась за ручку… та поддалась… Дверь распахнулась.
Примерочная выглядела уныло. Все эти печальные пурпурные кушетки, пустые зеркала. Каблучки Женевьевы громко цокали по отполированному паркету. Она не могла поверить, что он оставил магазин незапертым, громко позвала его. Ни звука в ответ. Возможно, он внизу?
Еще одна дверь оказалась не заперта. Мастерская Паоло выглядела немного иначе в полумраке. Уличный фонарь бросал призрачный отблеск на беспорядок, царивший в комнате. Пара забытых эскизов лежала на столе, на них были изображены туфли со странными пластинками по бокам и необычные остроконечные ботинки с бубенчиками на концах, напоминающие ботинки, которые носили придворные шуты. Инструменты, свисавшие с крюков на стене, казались зловещими, напоминая оружие.
Бродя в одиночестве по комнате, она чувствовала себя так, словно читала чей-то дневник или рылась в ящиках с нижним бельем. Казалось, здесь все валялось в ужасном беспорядке – бисер, драгоценные камни, перья, лоскутки кожи, кружева, эскизы, краски, неразборчивые записи, но на самом деле каждая мелочь, каждый клочок пуха были аккуратно собраны и ждали своего часа.
Женевьева просматривала записи, брала в руки банки, спотыкалась о разбросанные куски дерева, но ничто не наводило на мысль, почему Закари так с ней поступил и где он может сейчас находиться.
Сосредоточься.
На стуле стояла пара изящных бальных туфель, раскрашенных, как крылья бабочек. Он рассказывал ей о них сегодня по телефону. Он так хотел ей что-то рассказать, а она не слушала его. Ну а теперь для кого они предназначались? Возможно, для графини де Фремон? Он сейчас лежит в постели вместе с Вайолет. Они громко хохочут при одной мысли о том, что она стоит на вокзале, ждет, надеется и тоскует…
Нет. Ничего подобного не происходит. Сосредоточься, Женевьева.
Что он сказал ей в тот день, когда впервые привел сюда? Он сказал, что держит все свои туфли в запертом на замок буфете. Он никогда не оставляет их на виду.
Она взяла туфли, напоминающие крылья бабочек, и поставила их на стул, теперь уже ни капли на сомневаясь, что с Паоло что-то произошло. Именно поэтому он изменил свои планы в последний момент, поспешно написал записку и отправил мальчика, чтобы тот передал ее ей.
Кто или что имело над ним такую огромную власть?
Она снова поднялась наверх и подошла к конторке. Журнал лежал открытым, но адресной книги не было. Она открыла ящик, она оказалась в нем.
Сначала посмотрела на странице под буквой «О», но там не оказалось ни одного адреса. Тогда вспомнила, что не знает фамилии, начала просматривать все буквы алфавита, нервно водя пальцем по страницам, так неистово и нетерпеливо, что едва не порвала бумагу. Ничего.
Женевьева в отчаянии оставила бесплодные попытки. Голову, плечи и спину ломило от усталости. Только теперь она почувствовала, что ужасно хочет пить и спать. Какое-то время просто сидела за конторкой. Затем, сделав над собой усилие, поплелась к лестнице и отправилась в его квартиру, с облегчением обнаружив, что и эта дверь не заперта. Она выпила стакан воды и легла на его кровать, чтобы поспать. Ведь, в конце концов, он должен вернуться, не так ли?
Она пила уже второй стакан, вода стекала по подбородку, но жажда не оставляла ее. Вдруг, обернувшись, она заметила на кухонном столе недописанное письмо.
«Дорогая Ольга.
Я не знаю, как сказать тебе об этом после стольких лет, которые мы провели вместе. Я знаю, что это подло – убегать вот так. Но я стыжусь встречаться с тобой лицом к лицу, произносить эти слова и смотреть, как твое гордое лицо меняется, едва заметное изменение, которое позволяет мне видеть сильное душевное смятение. Я замечал это раньше, каждый раз, когда нечестно поступал с тобой, когда разочаровывал тебя, уходил с другими женщинами и лгал тебе. Я думаю, что порой специально поступал жестоко, чтобы узнать, сколько ты способна вытерпеть, довести тебя до грани. Но, когда речь идет обо мне, твои возможности безграничны, не так ли, моя дорогая? Все, что мир и я обрушили на тебя, ты вынесла со стойкостью, исключительной силой и той особенной покорностью, которую я просто не в силах вынести.
Я уезжаю с Женевьевой. Она прямая противоположность тебе, и, возможно, именно поэтому меня так влечет к ней. Она нетерпелива, взбалмошна, полна страсти и огня, в ней есть что-то опьяняющее (ты видишь, я даже сейчас проявляю излишнюю жестокость). Но все, что я знаю, – это то, что встретил в ее лице свою вторую половину. Мы словно левая и правая туфли. Сама судьба уготовила нам быть вместе.
Итак, это прощание. Ольга, я так благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Ты научила меня любви и пониманию жизни. Без тебя я никогда бы не стал тем Паоло Закари, которым являюсь сейчас.
Не беспокойся о деньгах.
Я…»
На этом месте письмо обрывалось. Слезы застилали ее глаза, когда Женевьева подняла письмо, чтобы прочесть еще раз, вдруг она заметила конверт, который лежал снизу.
На конверте было написано: «для Ольги Кречневой» – и полный адрес.
48
«Он с ней. – Это единственная ясная мысль, которая пришла ей в голову, когда она выронила письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49