Толик равнодушно скользнул по мне взглядом - так смотрят на серую бетонную стену, ни за что не цепляясь - и поднял голову на подбежавшего Падунца. Меня он или не узнал, или, что скорее всего, не захотел узнать. Падунцу руки не подал, но хотя бы чуть кивнул. Что-то коротко сказал, не вынимая изо рта сигарету. Мой шеф откачнулся к левому крылу, заприметил, видно, на нем что-то интересное, махнул мне рукой: подойди, мол.
Я эту машину готов вылизать и обмыть так, как никакую другую. Я даже готов поцеловать в бампер эту машину, в то его место, куда врезалось когда-то велосипедное колесо. А уж помочь ей подлечить раненое крыло - это не только профессиональный долг, это жест друга.
Краска на нем была стесана, скорее всего, притершейся вплотную четырехколесной родственницей, причем стесана на совесть, до основания. Колер такой я подберу, даже блеском не будет выделяться. Потерпи, родненькая, потерпи...
Толик наконец вышел из салона и стоял теперь за моей спиной, дым сигареты раздражающе действовал на меня.
- Не сверли затылок.
- Это ты мне? - удивленно спросил он.
- Тебе. Я очень не люблю, когда заходят сзади.
Я закончил работу, распрямился и только теперь взглянул на хозяина "вольво". Он, как когда-то у озерца с карасями, крутит на пальце золотую тонкую цепочку, губы чуть вздрагивают в улыбке:
- Учту, авось на будущее сгодится.
Толик осматривает мою работу, глаза остаются по-прежнему сонные, неживые, но я все же угадываю, что видом крыла он доволен. Садится за баранку, поворачивает ключ зажигания, мотор оживает, но шумит не так, как мне хотелось бы.
- Выключи, - говорю я и иду к капоту. - Зажигание надо подрегулировать.
Он глушит двигатель, выходит из салона и теперь уже останавливается по другую сторону машины, наблюдает, что я делаю. А делов-то - пара пустяков. Я захлопываю капот.
- Как Эмма себя чувствует?
- Как надо. - Он открывает дверцу и, прежде чем сесть, говорит: - Я учту кое-что из твоих советов. Но и ты учти. Не говори никогда со мной приказным тоном и не задавай вопросов. Хотя, признаться, я доволен...
Чем он остался доволен, я так и не понял: "вольво" сорвался с места, выскочил на дорогу и тут же затерялся в потоке машин.
Подбежал Федор Савельевич:
- О чем вы говорили?
- Да так, о ремонте машин. Ты, кстати, с него деньги взял? С него можно и больше, как за срочный.
Падунец покрутил пальцем у виска:
- Ты что, парень! На деньги Толика и его папаши мы с тобой только и существуем: свои когда еще заработаем!
- А какой ему интерес вкладывать в эту мастерскую "бабки"?
- Так ведь знает, что ему все вернется, с процентами. Знаешь, как его кормят доходы от таких вложений? Он ювелирные магазины грабить не будет, он может скупить их на корню и не заметить, что в кармане меньше тугриков стало.
- Честный бизнес? - спрашиваю я.
- Если учесть, что у нас за рубли сажают, а не за миллионы, то честный.
28
Излет лета. Желтые цветы на лесной опушке, желтые кувшинки в воде, желтый открытый купальник на Вике. У Насти купальник пестрый, но и там есть желтые тона.
Мы загораем на Волге под Дубной, добрались сюда на электричке. Варим уху, пьем вино: отмечаем поступление Насти в институт. Падунец расщедрился и отпустил меня на два дня. "Ценю тебя, парень, и понимаю, что при таком адском труде нужен отдых". Платит он мне каждую неделю, и неплохо платит, как и обещал. Вообще я, кажется, не ошибся в нем: деловой мужик, хваткий. С техникой он, понятное дело, работать не умеет и не хочет, вместо этого сидит, шлифует ногти до зеркального блеска, но зато достает все, что надо.
Мы живем на острове, куда нас завез за бутылку водки лодочник и пообещал за такую же бутылку вывезти отсюда завтра к обеду. Сейчас первый вечер нашей робинзонады. Солнце уже налилось кровью, висит над горизонтом. Сладкий дым костра уходит строго вверх.
- Когда уха будет готова? - спрашивает Вика.
- Еще минут пятнадцать.
- Тогда мы искупнемся. Раздевайся, Настя.
И сама сбрасывает купальник, абсолютно нагая идет в обход костра к воде так, чтобы во всей красе предстать перед моими очами.
- Да нет, я в купальнике пойду, - стеснительно щебечет студентка.
Вика останавливается прямо против меня. Я любуюсь ею через дрожащий экран горячего воздуха. Вот она стряхивает с груди хвоинку, вызывающе смотрит на меня, а говорит Насте:
- Ну и напрасно, сушиться потом долго придется, ночи здесь сырые. Или ты Костика стесняешься?
Позирует, рыжая мадонна, поглаживает себя по бедрам. А почему бы и не попозировать с такой-то фигурой?
Настя не решилась снять все, осталась в плавочках, быстро семенит к воде по колючей тропинке, прикрывая ладошками груди. Я понимаю Вику, она хочет сказать: сравни меня с девочкой и еще раз убедись, что я у тебя самая-самая... А я и не хочу Вику ни с кем сравнивать...
Потом мы ели из одного котелка славнейшую тройную уху и запивали ее сухим вином. Настя опьянела. Всхлипывая, она в сотый раз повторяла, что никогда не встречала таких чудесных людей, которые из-за нее многим жертвуют, терпят неудобства.
- Вы ведь меня от смерти спасли, Константин! Этот... Эта скотина... Ублюдок... И тут вы ворвались, он вас увидел и упал. Представляешь, Вика, он увидел Константина и упал! Я, сколько буду жить, буду это помнить!
- Ты не "выкай" ему, - улыбается хитро Вика. - Вы же ровесники. Выпей на брудершафт, поцелуй его...
Ах Вика, ах ты славная моя ревнивая женщина! Да не буду я ни с кем целоваться, кроме тебя, никто, кроме тебя, мне не нужен!
- Настя, - говорю я, - ты ложись спать, в палатке все уже постелено. Ты забудь, что было! Мы выехали сюда, чтобы поздравить тебя с поступлением в институт, с началом новой жизни, и потому все старое и плохое забудь. Пусть оно к тебе никогда не вернется. Мы с Викой, Настя, тоже начинаем в некотором смысле с нуля, поэтому выпей и за нас... Теперь иди...
Вика закутала свое голое тело в махровое полотенце, сидит, прислонившись ко мне, подбрасывает в огонь зеленый лапник, отгоняя дымом комаров.
- Костик, если бы ты знал, как я хочу быть счастливой! Вот сегодня я счастливая. Спасибо, что ты притащил нас сюда. А за Настю прости, я с ней зло поступила, да? Но я баба, а бабу за это надо прощать. У нее, кстати, хорошая фигурка. Заметил?
- Я смотрел только на твою.
Она довольно прижимается к моему плечу.
- Господи, как я, оказывается, люблю природу!
- Мы купим с тобой дом в заброшенной деревне, будем ходить по грибы и выращивать картошку. Да, еще купим серый "вольво", чтоб время от времени ездить в Москву.
- Почему "вольво", и почему серый?
- Меня такой сбил. И в машине сидела, кстати, красивая счастливая пара.
- Это те, которые к тебе в больницу приезжали? Толик и Эмма?
- Да. Мне кажется, у них руки не в грязи, живут в свое удовольствие.
- А ты их хорошо знаешь?
- Нет, но мне так кажется.
- В удовольствие живут. У него отец - авторитет, у нее - вор в законе. Знаешь, какая у них свадьба была? Москва таких, наверное, еще не видела. К ресторану подъехали на карете с племенными рысаками, потом этих рысаков поили из ведра шампанским. Чистые руки...
- Грешно считать чужие деньги. На вора Толик, к примеру, не похож.
- Да, старушек он не грабит. И отец его тоже не этим промышляет. У отца другой бизнес: его люди машины воруют и перепродают.
- Это как?
- Не знаю как, я же не из их компании. Угоняют, где-то перекрашивают, перебивают номера, сдают скупщикам.
Я недоверчиво взглянул на Вику:
- Откуда тебе все это известно?
- От моего Белакова. Он, когда выпьет, откровенничать часто начинает. Кстати, и Белаков на свадьбе Толика и Эммы гулял.
- Он, политик, и ходит к ворам?
- Не будет ходить, чем кормиться станет?.. Ладно, Костик, в такую ночь нашли мы с тобой о чем говорить. Давай и вправду дом в деревне купим, забудем все... Дом и машину любой марки, любого цвета.
- Каждый новый сезон мы будем ее красить в новый цвет. Летом - в красный...
И тут я замолчал. Я вспомнил цыгана, пригнавшего в мастерскую два "Жигуленка" - "шестерку" и "девятку".
"Угоняют, перекрашивают..."
Да нет, это другой случай. Падунец ведь завязал, недаром же он полирует ногти - следит, чтоб руки оставались чисты. Это другой случай. Не надо подозревать всех и каждого. И вообще, даже думать об этом не надо в такую ночь, при такой луне, с такой женщиной...
Если Федор Савельевич хоть чуть причастен к автомобильным ворам - уйду сразу же, решаю я и ставлю на грязной теме точку. Лезу к Вике под махровое полотенце.
- Мы купим в деревне дом... Мы останемся чисты...
29
Расстались на Савеловском: Вика повезла Настю на свою подпольную квартиру, а я решил заскочить в мастерскую. Не то чтоб по делу соскучился, но захотел проверить одну свою версию.
Было уже поздно, механики работали при лампах.
- Помочь не надо? - спросил я.
- Свари кофе.
На тостере разогрел бутерброды с сыром, аджикой, позвал ребят: перекусите, мол, пока не остыло. Поинтересовался, много ли работы. Оказалось, порядочно. Завтра с утра меня ждет "Волжанка", из блондинки хочет стать брюнеткой.
- Побитая?
- Да нет, как новенькая.
Я вышел из кухни, подошел к машине. Игрушка. Поднял капот. Все верно. Как же я, дурак, раньше не мог догадаться?
На двигателе свежий срез - номер перебит.
Я тут же поехал к Падунцу объясняться. Дверь открыла кошка Зоя, по всей вероятности, недавно вылезшая из ванны. Влажные волосы, банный румянец, никакой косметики, сережек и колечек. Короткий махровый халат настолько небрежно схвачен пояском, что при желании можно увидеть, откуда у человека растут ноги.
- Костя? Заходи, я только-только чай заварила. Федор Савельевич с минуты на минуту подойдет, так что подождешь его. Хочешь перед чаем немного коньяка?
Что-то она слишком словоохотлива со мной сегодня и добра. Обычно мы в разговоры друг с другом не вступаем, лишь обмениваемся лучезарными змеиными взглядами.
- Спасибо, я решил завязать.
- Жаль, жаль.
Она усаживается напротив меня, и халатик при этом так топорщится и расходится, что и спину разглядеть можно. Впрочем, у Зои все одинаково - что спина, что грудь.
- Жаль не потому, что ты пить бросаешь, просто хотела пооткровенничать с тобой, а на сухую беседа не завяжется.
- А вдруг? - говорю я. - Бывают темы, объединяющие и врагов.
- Вот-вот, врагов. Почему ты меня ненавидишь, Кузнецов?
- Это громко сказано. Я не питаю ненависти ни к кому на всем белом свете.
- Ты всего-навсего терпеть меня не можешь, да?
- Все не так, - елейно улыбаюсь я. - У меня испорченные гастрономические вкусы. Я, к примеру, не ем ананасы, просто не ем, безразличен к ним, понимаешь?
- Я не предлагаю, чтоб ты меня съел, хотя... - еле уловимое движение, пола халатика вообще сползла с ноги. - Хотя, может быть, и не отказалась бы. Но мы делаем одно дело, и оно требует нашей солидарности...
- Постой-постой, - перебил я. - Какое одно дело?
- Я вместе с Падунцом являюсь владелицей автомастерской, следовательно, могу как-то влиять...
Я откровенно зевнул:
- Ночь рыбалил, не выспался, так что прости. Оставим этот серьезный разговор до лучших времен. Федора Савельевича я, видно, не дождусь?
- Некоторые производственные вопросы могу решить и я. - Это уже сказано сухо, официально. Ножка исчезла под халатом, ворот его запахнут теперь до горла.
Это вряд ли, думаю я. Но в целом Зоя права, не надо так явно окрысиваться. Все-таки "шефиня", а с начальством портить отношения последнее дело.
- У меня такое чувство, что мы все же найдем общий язык и смиримся, говорю я, вставая из-за стола. Улыбка моя при этом, наверное, так лучезарна, что женщина клюет на нее как на удочку:
- А может, и сдружимся.
Чувствую, что опять сейчас начнется стриптиз, и быстренько ретируюсь. Конечно, жаль, что не довелось встретиться с Федором Савельевичем. Но так или иначе, завтра к нему на работу я уже не выхожу. Это дело принципа. Не хочу мараться.
Полупустой трамвай везет меня до площади, теперь надо пересечь ее, пройти небольшой сквер - и я дома:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16