Но! Все, что есть главного в жизни, судьба отдельного человека и судьбы мира, судьбы культуры и судьбы цивилизации, все это решается исключительно в общении между мужчинами.
- Вот как? - пробормотал озадаченный Руслан.
- Именно так! Только так! Ты можешь испытывать неописуемое восхищение перед прекрасной статуей, а о вкусах, как известно, не спорят, и потому мне не возбраняется питать те же эстетические чувства, глядя, например, на фетровую шляпу, которая лежит себе на прилавке магазина и, черт возьми, каждый раз оказывается мне не по карману! Но если мы зададимся целью решить проклятые вопросы в общении со статуей или шляпой, мы потерпим полное поражение. Точно так же обстоит дело и с женщинами. В сущности, они созданы лишь для того, чтобы пополнять род людской новыми членами.
- Но что же делать? - воскликнул ученик в тоске.
- Ничего. Или все. Если ты намерен и дальше ползать на брюхе перед какой-нибудь пышкой, служить ей вьючным животным, живой подстилкой, то лучше ничего не делать, потому как это все равно никакое не занятие, считай, что ты ничего не делаешь. Но если ты хочешь вступить в сообщество людей, стать вровень с лучшими из лучших, повести мужской разговор, внести свой вклад в совершенствование культуры и свою лепту в развитие цивилизации, тогда ты должен делать... все!
- Все? Но что это - все? Подскажите, я не совсем понимаю...
- Прежде всего - избавиться от врагов, - уверенно ответил писатель.
- От каких?
- От тех, что мешают нам жить, ставят всякие препоны... как бы это выразить?.. ну, в общем, препятствуют совершенствованию культуры и развитию цивилизации...
Руслан испуганно посмотрел на учителя и перешел на шепот:
- Избавиться... это значит убить?
- Ну, хотя бы убрать... каким-то образом устранить их с пути... Как убирают с шахматной доски съеденные фигуры.
- И я должен заниматься этим? Есть фигуры, убирать их... только ли о шахматной доске идет речь? Или вы недостаточно серьезны, немножко все-таки шутите и подтруниваете надо мной?
Питирим Николаевич протестующе замахал руками.
- О нет, нет! Я очень серьезен! Я даже более чем серьезен! Но ни о чем ином, кроме как о шахматной доске, речь не идет... это метафора, малыш, большая, развернутая метафора, да... И не забивай себе голову мыслями о злом и мрачном! Ты сам еще должен совершенствоваться и развиваться, тебе рано думать о настоящей борьбе. Ты нуждаешься в определенном покое для нормального развития, и я стараюсь создать тебе все необходимые условия. Положись на меня...
Писатель ребром ладони мощно рассек воздух, демонстрируя готовность всеми силами сражаться за будущее Руслана. Его мокрые от пота волосы редкими и острыми прядками прилипли ко лбу, черты лица рассыпались колючей мелочью, как битое стекло, и какое-то мгновение он сверлил приемного сына сумасшедшим взглядом, пылающим в ночи, а затем решительно зашагал вперед.
16.КАРНАВАЛ
После одного борцовского захвата, который сам Красный Гигант счел весьма удачным, но который едва не стоил жизни Голубому Карлику, Макаронов и Мягкотелов прочитали не в меру прыткому бойцу длинную лекцию о жанре гротеска. Левые чересчур прямолинейны, далеки от понимания гибкости и прихотливости искусства, и упомянутый жанр им, скорее всего, попросту неизвестен, но Красный Гигант обязан его постичь и освоить. Он должен понять, что они своими выступлениями вносят в жизнь Беловодска карнавальную струю. Они устраивают настоящий карнавал. Верх и низ меняются местами. Достаточно взглянуть на публику, собирающуюся в "Гладком брюхе" на представление: эти люди мнят себя умственным и духовным украшением жизни, а покажи им пальчик - и они хохочут, как малые дети. Они хохочут оттого, что карнавалящие артисты, грубо говоря, на место надоедливой жесткой, чем-то отдаленно смахивающей на пустыню кости головы водружают мягкие, складчатые, намекающие на плодородие формы задницы, и задача артистов делать все, чтобы они чувствовали себя не только зрителями, но и участниками карнавала. Однако это не значит, что поменявшему участь Антона Петровича на участь Голубого Карлика следует при таких перестановках затеряться где-то в тех мягких складках, исчезнуть во мраке возвысившейся и торжествующей задницы. Карнавал пестрит ужасными, пугающими масками, но цели он преследует исключительно гуманные. Надо к тому же помнить, что он, карнавал, состояние временное, и завтра снова наступят будни, а человека для будней необходимо сберечь, как бы тебя ни захватила немножко жутковатая стихия праздника. И если сегодня ты бывший вождь и новоиспеченный артист, то завтра ты вполне можешь стать бывшим артистом и новоиспеченным вождем. В этом суть, тайна и даже цель карнавала.
После этого принципиального и в сущности философского разговора необузданные выходки Красного Гиганта на сцене прекратились. Толстяк поменял верх на низ и стал меньше думать, больше налегать на комизм. Теперь он нередко вскрикивал, охал и стонал, даже по мере возможности изображал некую пластику боли, как если бы удары суетливого Голубого Карлика и впрямь причиняли ему страдания, и в свете такого претворения житейской скудости, деградации и поражения в искусство ради искусства и абстракцию победы объявляемая Макароновым ничья уже не казалась мистификацией. Теперь и Голубой Карлик с большей уверенностью в своей безопасности падал на пол в объятиях соперника и даже ложился под него, ведь Красный Гигант больше не давил, не порывался задушить, они прекратили вражду и стали настоящими друзьями.
Но после одного из выступлений, когда они сели за столик возле эстрады, чтобы немного отдохнуть и перекусить, Голубой Карлик снова выставил упрек другу, что тот едва не раздавил его. Красный Гигант, тяжело дышавший после схватки, отпирался, доказывал, что у него и в мыслях не было ничего худого. В действительности Голубой Карлик пошел на эту маленькую размолвку не потому, что его костям в самом деле досталось, а по той причине, что он выглядел, скорее всего, жалко в момент, когда Красный Гигант подмял его под свои телеса, и Голубому Карлику это было неприятно, поскольку в зале в этот вечер присутствовала сама Кики Морова.
От упреков Голубой Карлик хотел было перейти к просьбам, чтобы Красный Гигант в предстоящем раунде более искусно изобразил терпящего поражение бойца, как вдруг увидел, что Петя Чур, пришедший в кафе вместе с Кики Моровой, покинул свою очаровательную спутницу и направляется к их столику. Ухмыляющийся, расфранченный, но по взвинченности доведший свой роскошный костюм до того, что он сидел на нем каким-то нелепым хламом, чиновник был несомненно пьян; и в руке его бывший вождь разглядел уже знакомую ему печать! Посвященный вскочил со стула и бросился бежать, рассчитывая скрыться в артистической уборной, а если понадобится, так просто бежать без оглядки и неизвестно куда, пока не окажется вне досягаемости для ненавистного преследователя.
- Куда же ты, Антоша? - крикнул ему вслед Петя Чур. - Друг мой, ты вполне заслужил второй круг! Не убегай, награда все равно найдет героя!
- Я больше не служу в мэрии! - возразил Голубой Карлик.
Напрасно он, однако, надеялся, что ему удастся вырваться за пределы инициации. Вместо того чтобы бежать по задуманному маршруту, он вдруг повернул в глубину зала и между столиками повлекся прямо к Кики Моровой. Вне всяких сомнений, его влекла ней какая-то посторонняя чудовищная сила, которой он не имел ни малейшей возможности противиться, и благодаря ей, а не все возраставшей в его сердце любви, он смотрел на секретаршу жалобно и влюблено, как кролик, ползущий в пасть удава. Что происходит в таких случаях с бедным кроликом, то происходило и с Антоном Петровичем. И он, упав на колени перед Кики Моровой, спрятал лицо в складках ее черного платья.
Полагая, что Голубой Карлик продолжает выступление, зрители смеялись и аплодировали. Некоторые повскакали с мест, чтобы получше все видеть и не пропустить главное. Тем временем Петя Чур делал свое дело. Он вырвал голову Антона Петровича из объятий ночи, в которой та очутилась, нырнув в черноту платья секретарши как в омут, и повернул лицом к себе. Антон Петрович подслеповато щурился на свет и блаженно усмехался. Он успел вдохнуть запах Кики Моровой, а пахла она совсем не так, как, например, его жена, т. е. отнюдь не молочной свежестью вымытой кожи или еще чем-то подобным. От основ Кики Моровой, местонахождение которых Антон Петрович определить затруднялся, шел - но не густо, как дым при пожаре, а переменчивым, как бы едва уловимым дымком - запах сырой земли, сгнивших листьев, уродливо расползшихся на глубине корней, почти что могилы. Но это не испугало Антона Петровича, и он не почувствовал к девице отвращения. Напротив, то обстоятельство, что она, источая столь сомнительный дух, держалась с бесподобной непринужденностью, бодро, немного даже кокетливо, с естественным для женщины стремлением показать в выгодном свете все свои прелести, не только предстало перед ним умилительной сказкой, но и по-настоящему вскружило ему голову. Кики Морова, не разлагаясь, а только подванивая разложением, являла куда больше основательности, чем его жена, которая как ничто другое блюла чистоту своего тела, словно бы заповедного, а между тем предназначенного всего лишь к гниению в могиле.
В глазах Пети Чура вспыхнул металлический блеск, когда он склонился над посвящаемым, который, в свою очередь, склонялся над бездной, откуда манило его тайное и непознаваемое существо Кики Моровой.
Клоун и Красный Гигант выступили на защиту коллеги.
- Что вы делаете с моим человеком? - спросил Макаронов.
- Ничего плохого, - ответил Петя Чур и, не удостоив владельца кафе взглядом, занес руку с зажатой в ней печатью. - Отдаю должное его уму и душевным качествам.
Антон Петрович, ужаснувшись видом чиновника, заносящего печать словно карающий меч, посмотрел на Кики Морову, на чьих коленях по-прежнему покоилась его голова. Их взгляды встретились. В глазах девушки Мягкотелов не прочитал ни малейшего сочувствия, они смеялись. А с собой он поделать ничего не мог. Даже в этой абсурдной ситуации он смотрел на Кики Морову с собачьей преданностью, хотя и понимал, что это, разумеется, слишком, ибо, как уже ясно, ни ситуация для подобного выражения эмоций не подходила, ни самой такой уж преданности, т. е. основанной на сознательном и надежном чувстве, он в действительности не испытывал и ей неоткуда было взяться у него, потерпевшего от этой особы.
Если уж на то пошло, он любил Кики Морову, и довольно глубоко, но бессознательно, почти не отдавая себе в этом отчета, так, закружился в чудовищных и отнимающих волю испарениях земли. Знал он об этом, нет ли, но эта любовь оставалась в его жизни единственным, что имело право называться его гордостью и как бы славой, поскольку все прочее он уже разрушил и обезличил. И все же Кики Моровой, к которой его влекло как магнитом, он даже и под пыткой не простил бы того, что она сделала с ним и его другом Леонидом Егоровичем. И вдруг эта собачья преданность в глазах!.. Да, Кики Морова, разгадав его маленькую тайну, снова издевалась над ним, колдовала и потешалась. И он ненавидел ее. Красный Гигант внезапно догадался, какие чувства обуревают Голубого Карлика, до какой степени этот славный малыш, повлекшийся к девушке, ненавидит ее за то, что она в недавнем прошлом сделала с ними обоими. Этой ненавистью Голубой Карлик мстил и за него, Красного Гиганта, не смевшего восстать против особы, обладающей сверхъестественными дарованиями. Красный Гигант побаивался Кики Моровой, даже, правду сказать, смертельно ее боялся и знал это, но сейчас он поднялся над своим страхом и перестал ведать, что творит. С глухим вскриком спящего, погруженного в кошмары человека он схватил друга за ноги и потащил прочь, подальше от карающей десницы Пети Чура, впрочем, он лишь намеревался сделать это, оттащить, а успеха не имел никакого, ибо голова Голубого Карлика словно прилипла к коленям злой волшебницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
- Вот как? - пробормотал озадаченный Руслан.
- Именно так! Только так! Ты можешь испытывать неописуемое восхищение перед прекрасной статуей, а о вкусах, как известно, не спорят, и потому мне не возбраняется питать те же эстетические чувства, глядя, например, на фетровую шляпу, которая лежит себе на прилавке магазина и, черт возьми, каждый раз оказывается мне не по карману! Но если мы зададимся целью решить проклятые вопросы в общении со статуей или шляпой, мы потерпим полное поражение. Точно так же обстоит дело и с женщинами. В сущности, они созданы лишь для того, чтобы пополнять род людской новыми членами.
- Но что же делать? - воскликнул ученик в тоске.
- Ничего. Или все. Если ты намерен и дальше ползать на брюхе перед какой-нибудь пышкой, служить ей вьючным животным, живой подстилкой, то лучше ничего не делать, потому как это все равно никакое не занятие, считай, что ты ничего не делаешь. Но если ты хочешь вступить в сообщество людей, стать вровень с лучшими из лучших, повести мужской разговор, внести свой вклад в совершенствование культуры и свою лепту в развитие цивилизации, тогда ты должен делать... все!
- Все? Но что это - все? Подскажите, я не совсем понимаю...
- Прежде всего - избавиться от врагов, - уверенно ответил писатель.
- От каких?
- От тех, что мешают нам жить, ставят всякие препоны... как бы это выразить?.. ну, в общем, препятствуют совершенствованию культуры и развитию цивилизации...
Руслан испуганно посмотрел на учителя и перешел на шепот:
- Избавиться... это значит убить?
- Ну, хотя бы убрать... каким-то образом устранить их с пути... Как убирают с шахматной доски съеденные фигуры.
- И я должен заниматься этим? Есть фигуры, убирать их... только ли о шахматной доске идет речь? Или вы недостаточно серьезны, немножко все-таки шутите и подтруниваете надо мной?
Питирим Николаевич протестующе замахал руками.
- О нет, нет! Я очень серьезен! Я даже более чем серьезен! Но ни о чем ином, кроме как о шахматной доске, речь не идет... это метафора, малыш, большая, развернутая метафора, да... И не забивай себе голову мыслями о злом и мрачном! Ты сам еще должен совершенствоваться и развиваться, тебе рано думать о настоящей борьбе. Ты нуждаешься в определенном покое для нормального развития, и я стараюсь создать тебе все необходимые условия. Положись на меня...
Писатель ребром ладони мощно рассек воздух, демонстрируя готовность всеми силами сражаться за будущее Руслана. Его мокрые от пота волосы редкими и острыми прядками прилипли ко лбу, черты лица рассыпались колючей мелочью, как битое стекло, и какое-то мгновение он сверлил приемного сына сумасшедшим взглядом, пылающим в ночи, а затем решительно зашагал вперед.
16.КАРНАВАЛ
После одного борцовского захвата, который сам Красный Гигант счел весьма удачным, но который едва не стоил жизни Голубому Карлику, Макаронов и Мягкотелов прочитали не в меру прыткому бойцу длинную лекцию о жанре гротеска. Левые чересчур прямолинейны, далеки от понимания гибкости и прихотливости искусства, и упомянутый жанр им, скорее всего, попросту неизвестен, но Красный Гигант обязан его постичь и освоить. Он должен понять, что они своими выступлениями вносят в жизнь Беловодска карнавальную струю. Они устраивают настоящий карнавал. Верх и низ меняются местами. Достаточно взглянуть на публику, собирающуюся в "Гладком брюхе" на представление: эти люди мнят себя умственным и духовным украшением жизни, а покажи им пальчик - и они хохочут, как малые дети. Они хохочут оттого, что карнавалящие артисты, грубо говоря, на место надоедливой жесткой, чем-то отдаленно смахивающей на пустыню кости головы водружают мягкие, складчатые, намекающие на плодородие формы задницы, и задача артистов делать все, чтобы они чувствовали себя не только зрителями, но и участниками карнавала. Однако это не значит, что поменявшему участь Антона Петровича на участь Голубого Карлика следует при таких перестановках затеряться где-то в тех мягких складках, исчезнуть во мраке возвысившейся и торжествующей задницы. Карнавал пестрит ужасными, пугающими масками, но цели он преследует исключительно гуманные. Надо к тому же помнить, что он, карнавал, состояние временное, и завтра снова наступят будни, а человека для будней необходимо сберечь, как бы тебя ни захватила немножко жутковатая стихия праздника. И если сегодня ты бывший вождь и новоиспеченный артист, то завтра ты вполне можешь стать бывшим артистом и новоиспеченным вождем. В этом суть, тайна и даже цель карнавала.
После этого принципиального и в сущности философского разговора необузданные выходки Красного Гиганта на сцене прекратились. Толстяк поменял верх на низ и стал меньше думать, больше налегать на комизм. Теперь он нередко вскрикивал, охал и стонал, даже по мере возможности изображал некую пластику боли, как если бы удары суетливого Голубого Карлика и впрямь причиняли ему страдания, и в свете такого претворения житейской скудости, деградации и поражения в искусство ради искусства и абстракцию победы объявляемая Макароновым ничья уже не казалась мистификацией. Теперь и Голубой Карлик с большей уверенностью в своей безопасности падал на пол в объятиях соперника и даже ложился под него, ведь Красный Гигант больше не давил, не порывался задушить, они прекратили вражду и стали настоящими друзьями.
Но после одного из выступлений, когда они сели за столик возле эстрады, чтобы немного отдохнуть и перекусить, Голубой Карлик снова выставил упрек другу, что тот едва не раздавил его. Красный Гигант, тяжело дышавший после схватки, отпирался, доказывал, что у него и в мыслях не было ничего худого. В действительности Голубой Карлик пошел на эту маленькую размолвку не потому, что его костям в самом деле досталось, а по той причине, что он выглядел, скорее всего, жалко в момент, когда Красный Гигант подмял его под свои телеса, и Голубому Карлику это было неприятно, поскольку в зале в этот вечер присутствовала сама Кики Морова.
От упреков Голубой Карлик хотел было перейти к просьбам, чтобы Красный Гигант в предстоящем раунде более искусно изобразил терпящего поражение бойца, как вдруг увидел, что Петя Чур, пришедший в кафе вместе с Кики Моровой, покинул свою очаровательную спутницу и направляется к их столику. Ухмыляющийся, расфранченный, но по взвинченности доведший свой роскошный костюм до того, что он сидел на нем каким-то нелепым хламом, чиновник был несомненно пьян; и в руке его бывший вождь разглядел уже знакомую ему печать! Посвященный вскочил со стула и бросился бежать, рассчитывая скрыться в артистической уборной, а если понадобится, так просто бежать без оглядки и неизвестно куда, пока не окажется вне досягаемости для ненавистного преследователя.
- Куда же ты, Антоша? - крикнул ему вслед Петя Чур. - Друг мой, ты вполне заслужил второй круг! Не убегай, награда все равно найдет героя!
- Я больше не служу в мэрии! - возразил Голубой Карлик.
Напрасно он, однако, надеялся, что ему удастся вырваться за пределы инициации. Вместо того чтобы бежать по задуманному маршруту, он вдруг повернул в глубину зала и между столиками повлекся прямо к Кики Моровой. Вне всяких сомнений, его влекла ней какая-то посторонняя чудовищная сила, которой он не имел ни малейшей возможности противиться, и благодаря ей, а не все возраставшей в его сердце любви, он смотрел на секретаршу жалобно и влюблено, как кролик, ползущий в пасть удава. Что происходит в таких случаях с бедным кроликом, то происходило и с Антоном Петровичем. И он, упав на колени перед Кики Моровой, спрятал лицо в складках ее черного платья.
Полагая, что Голубой Карлик продолжает выступление, зрители смеялись и аплодировали. Некоторые повскакали с мест, чтобы получше все видеть и не пропустить главное. Тем временем Петя Чур делал свое дело. Он вырвал голову Антона Петровича из объятий ночи, в которой та очутилась, нырнув в черноту платья секретарши как в омут, и повернул лицом к себе. Антон Петрович подслеповато щурился на свет и блаженно усмехался. Он успел вдохнуть запах Кики Моровой, а пахла она совсем не так, как, например, его жена, т. е. отнюдь не молочной свежестью вымытой кожи или еще чем-то подобным. От основ Кики Моровой, местонахождение которых Антон Петрович определить затруднялся, шел - но не густо, как дым при пожаре, а переменчивым, как бы едва уловимым дымком - запах сырой земли, сгнивших листьев, уродливо расползшихся на глубине корней, почти что могилы. Но это не испугало Антона Петровича, и он не почувствовал к девице отвращения. Напротив, то обстоятельство, что она, источая столь сомнительный дух, держалась с бесподобной непринужденностью, бодро, немного даже кокетливо, с естественным для женщины стремлением показать в выгодном свете все свои прелести, не только предстало перед ним умилительной сказкой, но и по-настоящему вскружило ему голову. Кики Морова, не разлагаясь, а только подванивая разложением, являла куда больше основательности, чем его жена, которая как ничто другое блюла чистоту своего тела, словно бы заповедного, а между тем предназначенного всего лишь к гниению в могиле.
В глазах Пети Чура вспыхнул металлический блеск, когда он склонился над посвящаемым, который, в свою очередь, склонялся над бездной, откуда манило его тайное и непознаваемое существо Кики Моровой.
Клоун и Красный Гигант выступили на защиту коллеги.
- Что вы делаете с моим человеком? - спросил Макаронов.
- Ничего плохого, - ответил Петя Чур и, не удостоив владельца кафе взглядом, занес руку с зажатой в ней печатью. - Отдаю должное его уму и душевным качествам.
Антон Петрович, ужаснувшись видом чиновника, заносящего печать словно карающий меч, посмотрел на Кики Морову, на чьих коленях по-прежнему покоилась его голова. Их взгляды встретились. В глазах девушки Мягкотелов не прочитал ни малейшего сочувствия, они смеялись. А с собой он поделать ничего не мог. Даже в этой абсурдной ситуации он смотрел на Кики Морову с собачьей преданностью, хотя и понимал, что это, разумеется, слишком, ибо, как уже ясно, ни ситуация для подобного выражения эмоций не подходила, ни самой такой уж преданности, т. е. основанной на сознательном и надежном чувстве, он в действительности не испытывал и ей неоткуда было взяться у него, потерпевшего от этой особы.
Если уж на то пошло, он любил Кики Морову, и довольно глубоко, но бессознательно, почти не отдавая себе в этом отчета, так, закружился в чудовищных и отнимающих волю испарениях земли. Знал он об этом, нет ли, но эта любовь оставалась в его жизни единственным, что имело право называться его гордостью и как бы славой, поскольку все прочее он уже разрушил и обезличил. И все же Кики Моровой, к которой его влекло как магнитом, он даже и под пыткой не простил бы того, что она сделала с ним и его другом Леонидом Егоровичем. И вдруг эта собачья преданность в глазах!.. Да, Кики Морова, разгадав его маленькую тайну, снова издевалась над ним, колдовала и потешалась. И он ненавидел ее. Красный Гигант внезапно догадался, какие чувства обуревают Голубого Карлика, до какой степени этот славный малыш, повлекшийся к девушке, ненавидит ее за то, что она в недавнем прошлом сделала с ними обоими. Этой ненавистью Голубой Карлик мстил и за него, Красного Гиганта, не смевшего восстать против особы, обладающей сверхъестественными дарованиями. Красный Гигант побаивался Кики Моровой, даже, правду сказать, смертельно ее боялся и знал это, но сейчас он поднялся над своим страхом и перестал ведать, что творит. С глухим вскриком спящего, погруженного в кошмары человека он схватил друга за ноги и потащил прочь, подальше от карающей десницы Пети Чура, впрочем, он лишь намеревался сделать это, оттащить, а успеха не имел никакого, ибо голова Голубого Карлика словно прилипла к коленям злой волшебницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86