В своем кабинете он достал из шкафа соломенную шляпу и надел ее, надвинув низко на глаза, чтобы его лицо, и без того не самое запоминающееся в городе, вовсе потеряло всякую приметность. Радегаст Славенович замаскировался.
В это время на машине к мэрии подъехал с приспешниками Герман Федорович Затейщиков, знаменитый предприниматель, близких друзей просивший называть его Кащеем, а в наилучшие моменты общения с человечеством отзывавшийся и просто на Яшу. И сейчас передовой буржуа Яша был настроен весьма благодушно, мурлыкал себе под нос и жаждал теплого общения. По чистому недоразумению, иначе не скажешь, его никто никуда не пригласил в этот торжественный день, но Яша как будто и не заметил этого упущения, а с другой стороны, он совершенно не нуждался в приглашениях и просто шел, когда на него находил стих, куда ему вздумывалось, в уверенности, что ему нигде не откажут в сердечном приеме. Нынче он решил почтить своим присутствием мэрию, где, как донесла ему разведка, развернулся пир горой. Поездка через погрузившийся в хаос город заставила еще ярче сиять и шире разливаться его доброе расположение духа.
- Люди отдыхают... - обронил Яша снисходительно, и приспешники, раскинувшие свои могучие телеса на мягких сиденьях огромной оборудованной внутри словно бы на манер первоклассной каюты океанского лайнера машины, радостно закивали небольшими, не могущими содержать много серого вещества головами.
Когда собравшиеся на площади бузотеры увидели уверенное и беспечное продвижение Яши к мэрии, их решимость взять последнюю штурмом и отстоять свое право на паритетное общение с сильными мира сего окончательно укрепилась. Чем они хуже какого-то Яши, наглого жулика? Почему Яшу охрана и не думает задерживать, а у них на пути встает ощетинившейся дубинками стеной?
Яша потряс над головой сцепленными руками и сказал толпе несколько приветственных слов. Он умеет находить общий язык с простыми людьми, тружениками полей и заводов, столовых и шахт. Легким мановением руки он превратил свой строгого покроя белоснежный костюм в несомненную тогу и, смеясь в полном удовлетворении от удачи этого ловкого фокуса, сложил из пальцев знак, символизирующий грядущую победу его, Кащея, и примкнувшего к нему народа. Сказанных им слов никто не расслышал, зато Яша очень скоро отчетливо внял, что в угрюмом молчании, которое служило ответом на его доброжелательное обращение и цирковые трюки, жутковатым прибоем нарастает и, может быть, уже подбирается к его ногам угрожающее рычание. Недоуменно передернув плечами, Яша, вновь уже в костюме, проскользнул в мэрию, пожал руки двум-трем подвернувшимся охранникам и с прежней беззаботностью зашагал по пустынному коридору к парадной зале.
Люди с площади сердито придвинулись к лестнице, в массовом порядке преодолели одну ступеньку, другую, и никто не выбежал заградительно им навстречу, ибо командир охраны сообразил, что глухое недовольство бунтовщиков, сей огонь, в который некстати подлило масла неожиданное появление главного беловодского толстосума, обернется слепой яростью и жаждой разрушения, если он предпримет попытку войти с ними в открытое столкновение. Он приказал забаррикадироваться в холле и приготовить оружие: два-три выстрела поверх голов, а если понадобится, так и по живым мишеням, усмирят толпу, - таков был план этого полководца, которому не суждено было осуществиться. В предгрозовой печали присев перед горой оружия, глядя на валявшиеся у него под ногами открытые и недоеденные его солдатами банки с тушенкой, седовласый, в качестве фигурного монолита одним махом высеченный из циклопического куска гранита командир задумался о глубинном смысле обороны, которую ему предстояло держать. Если мятежников не остановить здесь, их не остановит уже никто, они дойдут до самой Москвы, а чем чреват такой исход дела, должен понимать всякий провинциальный полководец, чья армия волею судьбы очутилась на передовой. И старый воин решил быть беспощадным, каким еще не был никогда. Из кармана своей защитного цвета куртки он достал носовой платок не первой свежести и обвязал им нижнюю половину лица. Он сделал это для того, чтобы выглядеть более устрашающим, чем давала к тому основания его красная смешная физиономия завсегдатая пивной, и не быть узнанным, если ему случится во благо отечества подстрелить десяток-другой чересчур уж настырных, лезущих под пули дебоширов.
Его подчиненные запирали двери и подтаскивали к ним массивные деревянные столы, превращая мэрию в неприступную крепость, когда один из них заметил бешено несущегося по коридору бизнесмена Яшу. Не намного отстали от него простодушно скачущие в подражание кенгуру телохранители, и только что на пятки им не насаживалось катившееся следом маленькое мохнатое существо с короткими задними лапками и совсем крошечными передними, которые оно трогательно пыталось согнуть в локтях, чтобы работать ими в соответствии с правилами для заправских бегунов. Крик вырвался из глотки ужаснувшегося солдата. Все новые и новые существа, а среди них виднелись и практически исполинские, выныривали из полумрака коридора и через холл лавиной летели к выходу. Стража бросилась врассыпную, некоторые в страхе забились под столы, но большинство ринулось на улицу. Нападавшие, приняв этот рывок за внезапную контратаку, в нерешительности остановились, тесно прижавшись друг к другу, однако Яша и думавший оборонять подступы к Москве командир, беспрерывно вопя, трубя, как попавшие в беду корабли, затруднились пронестись сквозь их ряды не больше, чем если бы бежали по шелковистой траве газона. Тут и для праздных гуляк прояснилась причина этого массового панического бегства их врагов: словно из выраставшей в тяжелый бархатный бутон тьмы - и, конечно же, этот невиданный цветок был каким-то образом воплотившейся тьмой неведомого, тьмой ушедших веков и неразрешимых загадок прошлого - наступала орава невозможных, фантастических, давно брошенных прогрессирующим человечеством на страницах полузабытых книг и полотнах чудаков древности страшилищ.
Герман Федорович бежал, как в задорном детстве или в пугающей мешанине сна, и в его сердце тоже свила гнездо тьма, не оставившая места ни для человеколюбия, ни хотя бы для ужаса, от которого он, собственно говоря, и уносил ноги, и трудно было уже узнать в нем прежнего Яшу. Этот прославленный человек бизнеса вдруг как-то уныло и жалко исхудал лицом, на котором резко обозначились скулы, заострился и выдвинулся далеко вперед словно в гербарии высушенный нос, прожекторами запылали округлившиеся и на манер юлы завертевшиеся глаза, а из подбородка, в твердости переставшего уступать железу, жидковато, но с симптомами увеличения и грядущей густоты потекла как бы стальными прутиками рыжая борода. Герман Федорович и сам чувствовал, что стал жертвой каких-то нежелательных явлений, а потому, не прекращая бега, в глубочайшем изумлении ощупывал свое тело и даже бил себя руками по творящему чудеса лицу. Однако изменение вида внезапно прекратилось, и Яша был этим чрезвычайно доволен. И здесь надо со всей определенностью сказать, что его приближенные в этой удивительной и, пожалуй, из ряда вон выходящей ситуации, когда вокруг все пребывало в невиданном развитии, в гонке к далеким неведомым горизонтам, в буре становления и роста, предпочли бы полное и убедительное преображение Кащея, а видя какую-то недоразвитость своего шефа, не знали, что и думать.
Не стало ни атакующих, ни обороняющихся, все обратилось в бегство, в беспорядочное сокрушение дистанции, неизвестно кем отмеренной и преподанной беловодцам в качестве взыскующего скорейшего исполнения урока. Чудовища уродливо скакали, с кряхтением изувеченных ползли, летели низко над асфальтом, с мрачной замогильностью шелестя крыльями, они никого не трогали и не преследовали, решая собственные проблемы, но большой страх заставлял массу народа постоянно оказываться у них на пути и сломя голову бежать впереди без резонной догадки, что надо бы свернуть в сторону. Среди этих охваченных экстазом людей был и Мартын Иванович, которого внезапно нахлынувший ужас оторвал от Григория и принудил с шальной для его преклонных лет прытью засверкать пятками. Иные из чудищ, как рассказывали на следующий день очевидцы, вскоре рассеялись в воздухе, многие же попрыгали с набережной в реку и исчезли в толще воды, прочие шмыгнули в траву, в заросли разных сквериков или в подвалы домов, в общем, от них, гнусных монстров, не осталось и следа, а люди - и этот факт подтверждался всеми, без исключения, свидетельствами - ошеломленные, насмерть перепуганные, долго еще бежали по улицам, каким-то несуществующим чувством улавливая за спиной погоню.
Мой страх велик, но улепетывать не буду, решил Григорий Чудов. Застывший в тени дерева, он смотрел на парадный вход мэрии, на лестницу, где лежали в давке сбитые с ног или как бы окопавшиеся, пережидающие грозу люди. Одни медленно, тяжело вставали и отряхивались, другие ворочались, ползали по ступеням в недоумении от своих ран и ушибов. Поднявшись, они дико озирались по сторонам и быстро скрывались в улицах, казавшихся спокойными. Долгожданная тишина повисла над площадью как заключительный аккорд грандиозной драмы, который продлится неизвестно сколько и которому вовсе не обязательно внимать. Из мэрии вышел высокий грузный человек в соломенной шляпе, и Григорий узнал Волховитова, фотографии которого ему случалось видеть в беловодских газетах.
Соломенная шляпа, сидевшая на голове градоначальника, была как диво-дивное, нечто из комедии переодеваний и ошибок, и Григорий обоснованно колебался: не опечаткой ли значится теперь на скрижалях истории его скоропалительное опознание? Момент, конечно же, значительный, впрямь исторический, а незнакомец выглядел так чудно, истинно пейзанин, по недоразумению забредший в царские палаты. Но московский гость нутром чуял, что видит феноменального победителя беловодских выборов, и ему казалось уже, что иначе быть не могло, что нынешние события, с самого начала получившие странный оборот, к тому и клонились, чтобы в конце концов по всем статьям иррациональный, немыслимый, непознаваемый мэр явился из своего сховища в комически-хамелеоновой личине, в самом нелепом и карикатурном камуфляже, какой только смогла придумать для него сатирическая сила истории.
Радегаст Славенович торопливым шагом обогнул здание, где протекли месяцы его правления, и скрылся в узком переулке. После минутного колебания и таинственной усмешки, скользнувшей по его лицу, Григорий, прихваченный болезненным любопытством, ступил на тропу сыска. Переулок был пустынен до одури, там шли только московский гость и мэр в соломенной шляпе. Тишина здесь сосредоточилась еще более мертвая, чем на площади, деревья и серенькие, поникшие дома стояли в оцепенении, на перекрестках светофоры работали в пустоту. Радегаст Славенович уже не спешил, для большей приятности самочувствия он выпростал из-под ремня свою нежнейшей белизны и эластичности рубаху и свободно пустил ее поверх брюк, а волшебством добыв из ничего что-то смахивающее на веер, принялся загребать на себя воздух посвежее. Бросает бразды правления, черт возьми, экий легкомысленный парнишонка, подумал Григорий и с досадой искушенного в житейской прозе человека покачал головой на столь удручающую безответственность. Минута выдающаяся и вместе с тем на редкость глупая, как одиноко сгнивший в лесу, изъеденный червями гриб.
Григорий ускорил шаг, и ему почудилось, будто его нога увязла в чем-то расползшемся гнилой жижицей; должно быть, раздавил тот самый обидно и бессмысленно погибший гриб. Он недовольно поморщился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
В это время на машине к мэрии подъехал с приспешниками Герман Федорович Затейщиков, знаменитый предприниматель, близких друзей просивший называть его Кащеем, а в наилучшие моменты общения с человечеством отзывавшийся и просто на Яшу. И сейчас передовой буржуа Яша был настроен весьма благодушно, мурлыкал себе под нос и жаждал теплого общения. По чистому недоразумению, иначе не скажешь, его никто никуда не пригласил в этот торжественный день, но Яша как будто и не заметил этого упущения, а с другой стороны, он совершенно не нуждался в приглашениях и просто шел, когда на него находил стих, куда ему вздумывалось, в уверенности, что ему нигде не откажут в сердечном приеме. Нынче он решил почтить своим присутствием мэрию, где, как донесла ему разведка, развернулся пир горой. Поездка через погрузившийся в хаос город заставила еще ярче сиять и шире разливаться его доброе расположение духа.
- Люди отдыхают... - обронил Яша снисходительно, и приспешники, раскинувшие свои могучие телеса на мягких сиденьях огромной оборудованной внутри словно бы на манер первоклассной каюты океанского лайнера машины, радостно закивали небольшими, не могущими содержать много серого вещества головами.
Когда собравшиеся на площади бузотеры увидели уверенное и беспечное продвижение Яши к мэрии, их решимость взять последнюю штурмом и отстоять свое право на паритетное общение с сильными мира сего окончательно укрепилась. Чем они хуже какого-то Яши, наглого жулика? Почему Яшу охрана и не думает задерживать, а у них на пути встает ощетинившейся дубинками стеной?
Яша потряс над головой сцепленными руками и сказал толпе несколько приветственных слов. Он умеет находить общий язык с простыми людьми, тружениками полей и заводов, столовых и шахт. Легким мановением руки он превратил свой строгого покроя белоснежный костюм в несомненную тогу и, смеясь в полном удовлетворении от удачи этого ловкого фокуса, сложил из пальцев знак, символизирующий грядущую победу его, Кащея, и примкнувшего к нему народа. Сказанных им слов никто не расслышал, зато Яша очень скоро отчетливо внял, что в угрюмом молчании, которое служило ответом на его доброжелательное обращение и цирковые трюки, жутковатым прибоем нарастает и, может быть, уже подбирается к его ногам угрожающее рычание. Недоуменно передернув плечами, Яша, вновь уже в костюме, проскользнул в мэрию, пожал руки двум-трем подвернувшимся охранникам и с прежней беззаботностью зашагал по пустынному коридору к парадной зале.
Люди с площади сердито придвинулись к лестнице, в массовом порядке преодолели одну ступеньку, другую, и никто не выбежал заградительно им навстречу, ибо командир охраны сообразил, что глухое недовольство бунтовщиков, сей огонь, в который некстати подлило масла неожиданное появление главного беловодского толстосума, обернется слепой яростью и жаждой разрушения, если он предпримет попытку войти с ними в открытое столкновение. Он приказал забаррикадироваться в холле и приготовить оружие: два-три выстрела поверх голов, а если понадобится, так и по живым мишеням, усмирят толпу, - таков был план этого полководца, которому не суждено было осуществиться. В предгрозовой печали присев перед горой оружия, глядя на валявшиеся у него под ногами открытые и недоеденные его солдатами банки с тушенкой, седовласый, в качестве фигурного монолита одним махом высеченный из циклопического куска гранита командир задумался о глубинном смысле обороны, которую ему предстояло держать. Если мятежников не остановить здесь, их не остановит уже никто, они дойдут до самой Москвы, а чем чреват такой исход дела, должен понимать всякий провинциальный полководец, чья армия волею судьбы очутилась на передовой. И старый воин решил быть беспощадным, каким еще не был никогда. Из кармана своей защитного цвета куртки он достал носовой платок не первой свежести и обвязал им нижнюю половину лица. Он сделал это для того, чтобы выглядеть более устрашающим, чем давала к тому основания его красная смешная физиономия завсегдатая пивной, и не быть узнанным, если ему случится во благо отечества подстрелить десяток-другой чересчур уж настырных, лезущих под пули дебоширов.
Его подчиненные запирали двери и подтаскивали к ним массивные деревянные столы, превращая мэрию в неприступную крепость, когда один из них заметил бешено несущегося по коридору бизнесмена Яшу. Не намного отстали от него простодушно скачущие в подражание кенгуру телохранители, и только что на пятки им не насаживалось катившееся следом маленькое мохнатое существо с короткими задними лапками и совсем крошечными передними, которые оно трогательно пыталось согнуть в локтях, чтобы работать ими в соответствии с правилами для заправских бегунов. Крик вырвался из глотки ужаснувшегося солдата. Все новые и новые существа, а среди них виднелись и практически исполинские, выныривали из полумрака коридора и через холл лавиной летели к выходу. Стража бросилась врассыпную, некоторые в страхе забились под столы, но большинство ринулось на улицу. Нападавшие, приняв этот рывок за внезапную контратаку, в нерешительности остановились, тесно прижавшись друг к другу, однако Яша и думавший оборонять подступы к Москве командир, беспрерывно вопя, трубя, как попавшие в беду корабли, затруднились пронестись сквозь их ряды не больше, чем если бы бежали по шелковистой траве газона. Тут и для праздных гуляк прояснилась причина этого массового панического бегства их врагов: словно из выраставшей в тяжелый бархатный бутон тьмы - и, конечно же, этот невиданный цветок был каким-то образом воплотившейся тьмой неведомого, тьмой ушедших веков и неразрешимых загадок прошлого - наступала орава невозможных, фантастических, давно брошенных прогрессирующим человечеством на страницах полузабытых книг и полотнах чудаков древности страшилищ.
Герман Федорович бежал, как в задорном детстве или в пугающей мешанине сна, и в его сердце тоже свила гнездо тьма, не оставившая места ни для человеколюбия, ни хотя бы для ужаса, от которого он, собственно говоря, и уносил ноги, и трудно было уже узнать в нем прежнего Яшу. Этот прославленный человек бизнеса вдруг как-то уныло и жалко исхудал лицом, на котором резко обозначились скулы, заострился и выдвинулся далеко вперед словно в гербарии высушенный нос, прожекторами запылали округлившиеся и на манер юлы завертевшиеся глаза, а из подбородка, в твердости переставшего уступать железу, жидковато, но с симптомами увеличения и грядущей густоты потекла как бы стальными прутиками рыжая борода. Герман Федорович и сам чувствовал, что стал жертвой каких-то нежелательных явлений, а потому, не прекращая бега, в глубочайшем изумлении ощупывал свое тело и даже бил себя руками по творящему чудеса лицу. Однако изменение вида внезапно прекратилось, и Яша был этим чрезвычайно доволен. И здесь надо со всей определенностью сказать, что его приближенные в этой удивительной и, пожалуй, из ряда вон выходящей ситуации, когда вокруг все пребывало в невиданном развитии, в гонке к далеким неведомым горизонтам, в буре становления и роста, предпочли бы полное и убедительное преображение Кащея, а видя какую-то недоразвитость своего шефа, не знали, что и думать.
Не стало ни атакующих, ни обороняющихся, все обратилось в бегство, в беспорядочное сокрушение дистанции, неизвестно кем отмеренной и преподанной беловодцам в качестве взыскующего скорейшего исполнения урока. Чудовища уродливо скакали, с кряхтением изувеченных ползли, летели низко над асфальтом, с мрачной замогильностью шелестя крыльями, они никого не трогали и не преследовали, решая собственные проблемы, но большой страх заставлял массу народа постоянно оказываться у них на пути и сломя голову бежать впереди без резонной догадки, что надо бы свернуть в сторону. Среди этих охваченных экстазом людей был и Мартын Иванович, которого внезапно нахлынувший ужас оторвал от Григория и принудил с шальной для его преклонных лет прытью засверкать пятками. Иные из чудищ, как рассказывали на следующий день очевидцы, вскоре рассеялись в воздухе, многие же попрыгали с набережной в реку и исчезли в толще воды, прочие шмыгнули в траву, в заросли разных сквериков или в подвалы домов, в общем, от них, гнусных монстров, не осталось и следа, а люди - и этот факт подтверждался всеми, без исключения, свидетельствами - ошеломленные, насмерть перепуганные, долго еще бежали по улицам, каким-то несуществующим чувством улавливая за спиной погоню.
Мой страх велик, но улепетывать не буду, решил Григорий Чудов. Застывший в тени дерева, он смотрел на парадный вход мэрии, на лестницу, где лежали в давке сбитые с ног или как бы окопавшиеся, пережидающие грозу люди. Одни медленно, тяжело вставали и отряхивались, другие ворочались, ползали по ступеням в недоумении от своих ран и ушибов. Поднявшись, они дико озирались по сторонам и быстро скрывались в улицах, казавшихся спокойными. Долгожданная тишина повисла над площадью как заключительный аккорд грандиозной драмы, который продлится неизвестно сколько и которому вовсе не обязательно внимать. Из мэрии вышел высокий грузный человек в соломенной шляпе, и Григорий узнал Волховитова, фотографии которого ему случалось видеть в беловодских газетах.
Соломенная шляпа, сидевшая на голове градоначальника, была как диво-дивное, нечто из комедии переодеваний и ошибок, и Григорий обоснованно колебался: не опечаткой ли значится теперь на скрижалях истории его скоропалительное опознание? Момент, конечно же, значительный, впрямь исторический, а незнакомец выглядел так чудно, истинно пейзанин, по недоразумению забредший в царские палаты. Но московский гость нутром чуял, что видит феноменального победителя беловодских выборов, и ему казалось уже, что иначе быть не могло, что нынешние события, с самого начала получившие странный оборот, к тому и клонились, чтобы в конце концов по всем статьям иррациональный, немыслимый, непознаваемый мэр явился из своего сховища в комически-хамелеоновой личине, в самом нелепом и карикатурном камуфляже, какой только смогла придумать для него сатирическая сила истории.
Радегаст Славенович торопливым шагом обогнул здание, где протекли месяцы его правления, и скрылся в узком переулке. После минутного колебания и таинственной усмешки, скользнувшей по его лицу, Григорий, прихваченный болезненным любопытством, ступил на тропу сыска. Переулок был пустынен до одури, там шли только московский гость и мэр в соломенной шляпе. Тишина здесь сосредоточилась еще более мертвая, чем на площади, деревья и серенькие, поникшие дома стояли в оцепенении, на перекрестках светофоры работали в пустоту. Радегаст Славенович уже не спешил, для большей приятности самочувствия он выпростал из-под ремня свою нежнейшей белизны и эластичности рубаху и свободно пустил ее поверх брюк, а волшебством добыв из ничего что-то смахивающее на веер, принялся загребать на себя воздух посвежее. Бросает бразды правления, черт возьми, экий легкомысленный парнишонка, подумал Григорий и с досадой искушенного в житейской прозе человека покачал головой на столь удручающую безответственность. Минута выдающаяся и вместе с тем на редкость глупая, как одиноко сгнивший в лесу, изъеденный червями гриб.
Григорий ускорил шаг, и ему почудилось, будто его нога увязла в чем-то расползшемся гнилой жижицей; должно быть, раздавил тот самый обидно и бессмысленно погибший гриб. Он недовольно поморщился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86