Остальная обстановка говорила об упорном, но, по-видимому, напрасном усилии придать квартире более современный облик.
Мне было известно, что после войны Ярослав Ленк жил в этой квартире вместе с матерью, умершей два года назад. Он не стал переоборудовать квартиру, а подал заявление о предоставлении ему новой. Ленк намеревался жениться.
На ночном столике стояла фотография улыбающейся Гелены Дворской. Карличек подошел ближе и, нагнувшись, стал рассматривать карточку.
– Необыкновенное лицо! – прошептал он мне прямо в ухо. – Вот что удивительно – думают, что влюбленному достаточно такой застывшей картинки. По-моему, все различие между фотографией и нарисованным портретом заключается в том, что фотография всегда остается лишь игрой светотени и красок, а в портрете проглядывает нечто иное, душа модели или художника. Правда, изображенное здесь лицо вряд ли можно постичь до конца, даже будь это не фотография, а самый искусный портрет.
– Тише, – одернул я его.
– Для холостяцкого жилья здесь слишком образцовый порядок, – констатировал он уже полушепотом. – Наверное, она и поддерживает его.
Этим он как бы подытожил свой анализ Гелены Дворской. Потом он выдвинул нижние ящики гардероба. Белье было уложено заботливой женской рукой.
– Да, уж мне не уложить все обратно так аккуратно, – сказал он.
– Там наверняка ничего нет, просмотрите лучше карманы во всей одежде.
Карличек провел пальцем по поверхности шкафа, а потом задумчиво стал его рассматривать. Палец был чистым.
– Значит, у невесты есть ключ от квартиры, – сказал он уверенно. – За какие-нибудь два дня здесь набралось бы столько пыли! Пыль – наш враг. Всюду проникает. А тут прошлись тряпкой или пылесосом еще вчера, если не сегодня в полдень. На раме форточки найдете отпечатки.
Потом он осмотрел карманы костюмов, заботливо развешанных на деревянных плечиках. Зимнее пальто даже было укрыто в бумажном мешке от моли. И ничего не нашел, кроме забытой кроны.
– Нам нужно проявить побольше смекалки, – сказал он.
Я открыл ящик старого туалетного столика на тонких ножках, с потрескавшейся крышкой. Ящик был заперт, но у меня был ключ, к тому же я заметил, что достаточно слегка приподнять крышку, как язычок замка сдвигается и ящичек легко открыть и без ключа.
Бумаги в ящичке лежали в беспорядке. Здесь уже не чувствовалось ничьей заботливой руки. Кроме школьных аттестатов, обвязанных резинкой, и папок с личными документами Ярослав Ленк, по-видимому, совал сюда любую бумагу, которая не выбрасывалась в корзину. Корзина, к большому сожалению Карличека, была пуста. В ящике лежали счет за ремонт часов, книжки для квартирной платы, старые фотографии с ничего не говорящим текстом, различного сорта подтверждения; удостоверение из давно расформированной организации и прочие подобные бумаги.
В самом дальнем углу ящика лежала сберегательная книжка. Я заглянул в нее. Она была на имя Ярослава Ленка, без права передачи. Один из вкладов значительно превышал другие и относился ко времени, когда у Ленка умерла мать. Общая сумма всех вкладов совсем недавно составляла 52 тысячи крон 72 геллера.
Двадцатого июня, за семь дней до взрыва почтового вагона, с книжки взяли 40 тысяч крон. Следующая и последняя запись в книжке относились к первому июля: вклад 3 тысячи крон. Общая сумма: 15 435,72.
Да, но эти 3 тысячи крон Ярослав Ленк положить не мог, ведь 1 июля он лежал в больнице в глубоком беспамятстве.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – заметил Карличек, – Но три тысячи крон не так уж много, когда речь идет о двадцати миллионах… если не принимать во внимание снятых ранее сорока тысяч.
Подозревай мы, что Гелена Дворская что-то припрятывает в квартире, нам легче было бы заподозрить ее и в этом вкладе.
– Поговорим с ней решительно, – сказал я.
– Она получает ежемесячно четыре тысячи пятьсот крон, – заявил Карличек уверенным тоном.
Не успел он договорить, как пронзительно зазвенел звонок.
Карличек быстро заморгал. Такой звонок мог напугать кого угодно. Добрых три секунды звенел звонок, пронзительно и вызывающе.
Мы притихли, замерли. Звонивший, очевидно, не знал, что Ярослав Ленк в больнице. Может, это был просто почтальон или управляющий домом, газовщик или какой-нибудь совсем посторонний человек. И надо же было ему явиться именно сейчас.
Прошла минута. Звонок зазвенел снова.
И снова молчание.
– Теперь наверняка уйдет, – шепнул Карличек.
Но за дверью не уходили и позвонили в третий раз. Теперь уже нетерпеливо, четыре раза подряд. Длинный-короткий, длинный-короткий.
Мы подождали еще минуту, хотя последний звонок звучал сердито, как прощальный. Если бы при этом застучали в дверь или ударили ногой, я бы наверняка счел, что посетитель уходит.
Но через минуту звонок снова прозвучал в том же ритме, четыре раза, и после небольшой паузы – еще короткий, длинный и два коротких. Какая-то бессмыслица.
Карличек нагнулся ко мне.
– Послушайте, – прошептал он. – Этот тип знает, что здесь кто-то есть. Он хочет поймать нас в ловушку!
И сразу звонок затрезвонил снова. Длинный, короткий, длинный, короткий и потом короткий, длинный и два коротких.
И тут я понял, что звонок передает морзянку – буквы «C–L».
6
Всезнающий Карличек на этот раз никак не понимал моих знаков. Но когда звонки повторились снова – тире, точка, тире, точка, точка, тире, точка, точка, – дошло наконец и до него.
– Морзянка! – шепнул он.
Он плохо знал морзянку. Я показал ему, и он отреагировал серией молниеносных подмаргиваний, что означало: ха-ха-ха.
Без сомнения, неизвестный прибег к звонку как к передатчику азбуки Морзе с умыслом.
Раз этот странный посетитель заявлял о себе таким странным способом, значит, он знал, что Ленка нет дома. А если бы речь шла об условленном свидании с кем-то, скажем с Геленой Дворской, он не стремился бы во что бы то ни стало войти. Да, судя по всему, он знает о нашем присутствии. Мы никого не ставили в известность о своем приходе сюда, значит, кто-то за нами тайно следил. Или незаметно наблюдал за квартирой Ленка, охваченный страхом, как бы мы не нашли что-то уличающее его. Ему пришлось покинуть свое укрытие и перейти в наступление. И возможно, за дверью нас ожидали двое или трое.
Мы прокрались в прихожую. Карличек наклонился, снял с газового счетчика ключ и вооружился им. Значит, и у него мелькнула мысль о бандитах за дверью.
Я приблизился к двери, собираясь неожиданно распахнуть ее. Если кто-то рванется в квартиру, я тут же пущу в ход кулаки. На случай, если этот тип навалится всем своим телом на дверь, я предоставлю ему возможность пулей влететь внутрь и перед носом остальных захлопну дверь. С одним-то мы уж как-нибудь справимся. С этой мыслью я распахнул дверь так стремительно, что человек, стоящий на площадке, отскочил в невольном испуге и вытянул руку, защищаясь от Карличека, который стоял рядом со мной с явным намерением размозжить пришедшему голову ключом от газового счетчика. Да, Карличек умел вести себя как настоящий мужчина.
И тут я узнал Будинского из Национального банка.
Интересный факт! Ведь если кто и знал, как и куда отправляют двадцать миллионов, так это именно Будинский.
– Входите, пожалуйста, – сухо сказал я.
Будинский уже оправился от испуга.
– А вы разве не догадались, что именно это я и хочу сделать?
И он вошел, подозрительно косясь на вооруженного ключом Карличека. Впрочем, Карличек отошел от двери и, положив ключ на место, прошел за нами в комнату.
Вот таким-то образом оказались в гостях у Ярослава Ленка три человека, пригласить которых ему и в голову не приходило.
Будинский уже со спокойным и непринужденным видом осматривался, как осматривается человек в незнакомой обстановке.
– Странное дело, – сказал он. – Я звонил вам, но мне сказали, что вы ушли. Перехожу через улицу и вдруг вижу машину Ржержихи. Ржержиха тоже увидел меня.
Я выслушал его молча. Ржержиха, управляющий отделом сейфов, разумеется, тоже знал все подробности посылки денег в Братиславу.
– Да, – объяснял Будинский с улыбкой, на которую я не ответил, – я и сказал ему, что хотел с вами поговорить, но не застал. Ржержиха уезжал на несколько дней из Праги. И не знал, что за это время произошло.
Пожалуй, самое лучшее – дать ему возможность выговориться.
– Он-то и увидел вас, когда проезжал мимо. Вы якобы еще с одним человеком вошли в дом напротив кафе. А он как раз проезжал метрах в ста от вас. Вы исчезли в доме, прежде чем он подъехал. Ржержиха вас сразу узнал, а вы, вероятно, не заметили его за рулем. Ну а я проходил мимо… Постоял, постоял перед этим домом, потом вошел в подъезд и увидел, что здесь живет старший лейтенант Ленк.
– Так какой же у вас неотложный разговор? – спросил я его.
– Сейчас скажу. – Будинский, одетый, как всегда, тщательно и со вкусом, был очень любезен. Вел он себя дружелюбно и приветливо. – Но сначала мне придется объяснить вам некоторые обстоятельства. Думаю, что на старшего лейтенанта Ленка пали некоторые подозрения… – пожалуйста, не утруждайте себя какими-то объяснениями, – и это одна из причин моего появления здесь. Я сужу об этом по вашим расспросам о нем, и теперь я просто понял, что вы хотите осмотреть его квартиру.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрял я его.
– У меня есть сын. И я купил ему игрушку – детский телеграф. Но для этой игрушки нужен напарник, и эту роль выполняю я. Вот я невольно и выучил морзянку. Когда я позвонил в дверь, вы не открыли. Я решил, что вы ушли или не желаете, чтобы кто-то знал о вашем присутствии. Извините, – оправдывался он. – Если я вел себя как-то не так, отругайте меня, я покорно приму ваши упреки. Я только хотел быть полезен. По моему мнению дело не терпит отлагательства.
И он вынул из нагрудного кармана бумажник, а оттуда купюру в тысячу крон.
– Серия «C–L», – сказал он, подавая мне деньги.
Это и правда была серия «C–L». Правый нижний угол купюры был коричневатым, словно ее подпалили. В остальном она казалась новехонькой.
– Как вы видите, – продолжал Будинский, – кое-что все-таки попало в оборот.
– Но в оборот могли быть пущены те деньги, которые подобрали находчивые люди, а этих денег не так уж много, отдельные купюры. Практически это не имеет значения.
Я произнес это довольно беззаботным тоном, и оба собеседника посмотрели на меня с удивлением.
– Эта купюра была в ходу уже немало времени, – подчеркнул Будинский.
– Думаю, все же не так уж давно, – упорствовал я. – На вид она совсем новая.
– И все же возможно, что уже несколько раз ею платили за какой-нибудь товар, а нам придется ее списать.
Я пожал плечами.
– Откуда она у вас?
Купюру с серьезным видом уже рассматривал Карличек. Будинский Карличека не узнал, а я не счел нужным его представить. По виду Карличек совсем не походил на моего подчиненного.
– Эти деньги, – продолжал Будинский, мельком взглянув на Карличека, даже не смотревшего на него, – передала, сдавая кассу, заведующая ювелирным магазином. В кассе было две купюры по тысяче крон. Со второй тысячей все в порядке. Заведующую я допросил лично. К сожалению, она круглая дура. Мы не могли добиться от нее ничего вразумительного.
– Как она все же объяснила это?
– Она не могла сказать, от кого получила эти деньги. Припоминает, правда, что одну из этих двух тысяч дала дама за янтарное ожерелье, другую – еще какая-то женщина, которой продали серьги. Как выглядели эти женщины, она не смогла описать, путает их друг с дружкой и только твердит, что обе молодые и очень элегантные.
Я наконец вставил слово:
– Ну, об этом мы расспросим ее сами. Но скажите, как это вы так предусмотрительно прихватили купюру с собой?
– Ведь я шел к вам. Не разыщи я вас здесь, я оставил бы ее у вас в кабинете.
Потом он снова стал излагать мне все те осложнения, которые вызовет появление этих купюр в обороте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Мне было известно, что после войны Ярослав Ленк жил в этой квартире вместе с матерью, умершей два года назад. Он не стал переоборудовать квартиру, а подал заявление о предоставлении ему новой. Ленк намеревался жениться.
На ночном столике стояла фотография улыбающейся Гелены Дворской. Карличек подошел ближе и, нагнувшись, стал рассматривать карточку.
– Необыкновенное лицо! – прошептал он мне прямо в ухо. – Вот что удивительно – думают, что влюбленному достаточно такой застывшей картинки. По-моему, все различие между фотографией и нарисованным портретом заключается в том, что фотография всегда остается лишь игрой светотени и красок, а в портрете проглядывает нечто иное, душа модели или художника. Правда, изображенное здесь лицо вряд ли можно постичь до конца, даже будь это не фотография, а самый искусный портрет.
– Тише, – одернул я его.
– Для холостяцкого жилья здесь слишком образцовый порядок, – констатировал он уже полушепотом. – Наверное, она и поддерживает его.
Этим он как бы подытожил свой анализ Гелены Дворской. Потом он выдвинул нижние ящики гардероба. Белье было уложено заботливой женской рукой.
– Да, уж мне не уложить все обратно так аккуратно, – сказал он.
– Там наверняка ничего нет, просмотрите лучше карманы во всей одежде.
Карличек провел пальцем по поверхности шкафа, а потом задумчиво стал его рассматривать. Палец был чистым.
– Значит, у невесты есть ключ от квартиры, – сказал он уверенно. – За какие-нибудь два дня здесь набралось бы столько пыли! Пыль – наш враг. Всюду проникает. А тут прошлись тряпкой или пылесосом еще вчера, если не сегодня в полдень. На раме форточки найдете отпечатки.
Потом он осмотрел карманы костюмов, заботливо развешанных на деревянных плечиках. Зимнее пальто даже было укрыто в бумажном мешке от моли. И ничего не нашел, кроме забытой кроны.
– Нам нужно проявить побольше смекалки, – сказал он.
Я открыл ящик старого туалетного столика на тонких ножках, с потрескавшейся крышкой. Ящик был заперт, но у меня был ключ, к тому же я заметил, что достаточно слегка приподнять крышку, как язычок замка сдвигается и ящичек легко открыть и без ключа.
Бумаги в ящичке лежали в беспорядке. Здесь уже не чувствовалось ничьей заботливой руки. Кроме школьных аттестатов, обвязанных резинкой, и папок с личными документами Ярослав Ленк, по-видимому, совал сюда любую бумагу, которая не выбрасывалась в корзину. Корзина, к большому сожалению Карличека, была пуста. В ящике лежали счет за ремонт часов, книжки для квартирной платы, старые фотографии с ничего не говорящим текстом, различного сорта подтверждения; удостоверение из давно расформированной организации и прочие подобные бумаги.
В самом дальнем углу ящика лежала сберегательная книжка. Я заглянул в нее. Она была на имя Ярослава Ленка, без права передачи. Один из вкладов значительно превышал другие и относился ко времени, когда у Ленка умерла мать. Общая сумма всех вкладов совсем недавно составляла 52 тысячи крон 72 геллера.
Двадцатого июня, за семь дней до взрыва почтового вагона, с книжки взяли 40 тысяч крон. Следующая и последняя запись в книжке относились к первому июля: вклад 3 тысячи крон. Общая сумма: 15 435,72.
Да, но эти 3 тысячи крон Ярослав Ленк положить не мог, ведь 1 июля он лежал в больнице в глубоком беспамятстве.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – заметил Карличек, – Но три тысячи крон не так уж много, когда речь идет о двадцати миллионах… если не принимать во внимание снятых ранее сорока тысяч.
Подозревай мы, что Гелена Дворская что-то припрятывает в квартире, нам легче было бы заподозрить ее и в этом вкладе.
– Поговорим с ней решительно, – сказал я.
– Она получает ежемесячно четыре тысячи пятьсот крон, – заявил Карличек уверенным тоном.
Не успел он договорить, как пронзительно зазвенел звонок.
Карличек быстро заморгал. Такой звонок мог напугать кого угодно. Добрых три секунды звенел звонок, пронзительно и вызывающе.
Мы притихли, замерли. Звонивший, очевидно, не знал, что Ярослав Ленк в больнице. Может, это был просто почтальон или управляющий домом, газовщик или какой-нибудь совсем посторонний человек. И надо же было ему явиться именно сейчас.
Прошла минута. Звонок зазвенел снова.
И снова молчание.
– Теперь наверняка уйдет, – шепнул Карличек.
Но за дверью не уходили и позвонили в третий раз. Теперь уже нетерпеливо, четыре раза подряд. Длинный-короткий, длинный-короткий.
Мы подождали еще минуту, хотя последний звонок звучал сердито, как прощальный. Если бы при этом застучали в дверь или ударили ногой, я бы наверняка счел, что посетитель уходит.
Но через минуту звонок снова прозвучал в том же ритме, четыре раза, и после небольшой паузы – еще короткий, длинный и два коротких. Какая-то бессмыслица.
Карличек нагнулся ко мне.
– Послушайте, – прошептал он. – Этот тип знает, что здесь кто-то есть. Он хочет поймать нас в ловушку!
И сразу звонок затрезвонил снова. Длинный, короткий, длинный, короткий и потом короткий, длинный и два коротких.
И тут я понял, что звонок передает морзянку – буквы «C–L».
6
Всезнающий Карличек на этот раз никак не понимал моих знаков. Но когда звонки повторились снова – тире, точка, тире, точка, точка, тире, точка, точка, – дошло наконец и до него.
– Морзянка! – шепнул он.
Он плохо знал морзянку. Я показал ему, и он отреагировал серией молниеносных подмаргиваний, что означало: ха-ха-ха.
Без сомнения, неизвестный прибег к звонку как к передатчику азбуки Морзе с умыслом.
Раз этот странный посетитель заявлял о себе таким странным способом, значит, он знал, что Ленка нет дома. А если бы речь шла об условленном свидании с кем-то, скажем с Геленой Дворской, он не стремился бы во что бы то ни стало войти. Да, судя по всему, он знает о нашем присутствии. Мы никого не ставили в известность о своем приходе сюда, значит, кто-то за нами тайно следил. Или незаметно наблюдал за квартирой Ленка, охваченный страхом, как бы мы не нашли что-то уличающее его. Ему пришлось покинуть свое укрытие и перейти в наступление. И возможно, за дверью нас ожидали двое или трое.
Мы прокрались в прихожую. Карличек наклонился, снял с газового счетчика ключ и вооружился им. Значит, и у него мелькнула мысль о бандитах за дверью.
Я приблизился к двери, собираясь неожиданно распахнуть ее. Если кто-то рванется в квартиру, я тут же пущу в ход кулаки. На случай, если этот тип навалится всем своим телом на дверь, я предоставлю ему возможность пулей влететь внутрь и перед носом остальных захлопну дверь. С одним-то мы уж как-нибудь справимся. С этой мыслью я распахнул дверь так стремительно, что человек, стоящий на площадке, отскочил в невольном испуге и вытянул руку, защищаясь от Карличека, который стоял рядом со мной с явным намерением размозжить пришедшему голову ключом от газового счетчика. Да, Карличек умел вести себя как настоящий мужчина.
И тут я узнал Будинского из Национального банка.
Интересный факт! Ведь если кто и знал, как и куда отправляют двадцать миллионов, так это именно Будинский.
– Входите, пожалуйста, – сухо сказал я.
Будинский уже оправился от испуга.
– А вы разве не догадались, что именно это я и хочу сделать?
И он вошел, подозрительно косясь на вооруженного ключом Карличека. Впрочем, Карличек отошел от двери и, положив ключ на место, прошел за нами в комнату.
Вот таким-то образом оказались в гостях у Ярослава Ленка три человека, пригласить которых ему и в голову не приходило.
Будинский уже со спокойным и непринужденным видом осматривался, как осматривается человек в незнакомой обстановке.
– Странное дело, – сказал он. – Я звонил вам, но мне сказали, что вы ушли. Перехожу через улицу и вдруг вижу машину Ржержихи. Ржержиха тоже увидел меня.
Я выслушал его молча. Ржержиха, управляющий отделом сейфов, разумеется, тоже знал все подробности посылки денег в Братиславу.
– Да, – объяснял Будинский с улыбкой, на которую я не ответил, – я и сказал ему, что хотел с вами поговорить, но не застал. Ржержиха уезжал на несколько дней из Праги. И не знал, что за это время произошло.
Пожалуй, самое лучшее – дать ему возможность выговориться.
– Он-то и увидел вас, когда проезжал мимо. Вы якобы еще с одним человеком вошли в дом напротив кафе. А он как раз проезжал метрах в ста от вас. Вы исчезли в доме, прежде чем он подъехал. Ржержиха вас сразу узнал, а вы, вероятно, не заметили его за рулем. Ну а я проходил мимо… Постоял, постоял перед этим домом, потом вошел в подъезд и увидел, что здесь живет старший лейтенант Ленк.
– Так какой же у вас неотложный разговор? – спросил я его.
– Сейчас скажу. – Будинский, одетый, как всегда, тщательно и со вкусом, был очень любезен. Вел он себя дружелюбно и приветливо. – Но сначала мне придется объяснить вам некоторые обстоятельства. Думаю, что на старшего лейтенанта Ленка пали некоторые подозрения… – пожалуйста, не утруждайте себя какими-то объяснениями, – и это одна из причин моего появления здесь. Я сужу об этом по вашим расспросам о нем, и теперь я просто понял, что вы хотите осмотреть его квартиру.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрял я его.
– У меня есть сын. И я купил ему игрушку – детский телеграф. Но для этой игрушки нужен напарник, и эту роль выполняю я. Вот я невольно и выучил морзянку. Когда я позвонил в дверь, вы не открыли. Я решил, что вы ушли или не желаете, чтобы кто-то знал о вашем присутствии. Извините, – оправдывался он. – Если я вел себя как-то не так, отругайте меня, я покорно приму ваши упреки. Я только хотел быть полезен. По моему мнению дело не терпит отлагательства.
И он вынул из нагрудного кармана бумажник, а оттуда купюру в тысячу крон.
– Серия «C–L», – сказал он, подавая мне деньги.
Это и правда была серия «C–L». Правый нижний угол купюры был коричневатым, словно ее подпалили. В остальном она казалась новехонькой.
– Как вы видите, – продолжал Будинский, – кое-что все-таки попало в оборот.
– Но в оборот могли быть пущены те деньги, которые подобрали находчивые люди, а этих денег не так уж много, отдельные купюры. Практически это не имеет значения.
Я произнес это довольно беззаботным тоном, и оба собеседника посмотрели на меня с удивлением.
– Эта купюра была в ходу уже немало времени, – подчеркнул Будинский.
– Думаю, все же не так уж давно, – упорствовал я. – На вид она совсем новая.
– И все же возможно, что уже несколько раз ею платили за какой-нибудь товар, а нам придется ее списать.
Я пожал плечами.
– Откуда она у вас?
Купюру с серьезным видом уже рассматривал Карличек. Будинский Карличека не узнал, а я не счел нужным его представить. По виду Карличек совсем не походил на моего подчиненного.
– Эти деньги, – продолжал Будинский, мельком взглянув на Карличека, даже не смотревшего на него, – передала, сдавая кассу, заведующая ювелирным магазином. В кассе было две купюры по тысяче крон. Со второй тысячей все в порядке. Заведующую я допросил лично. К сожалению, она круглая дура. Мы не могли добиться от нее ничего вразумительного.
– Как она все же объяснила это?
– Она не могла сказать, от кого получила эти деньги. Припоминает, правда, что одну из этих двух тысяч дала дама за янтарное ожерелье, другую – еще какая-то женщина, которой продали серьги. Как выглядели эти женщины, она не смогла описать, путает их друг с дружкой и только твердит, что обе молодые и очень элегантные.
Я наконец вставил слово:
– Ну, об этом мы расспросим ее сами. Но скажите, как это вы так предусмотрительно прихватили купюру с собой?
– Ведь я шел к вам. Не разыщи я вас здесь, я оставил бы ее у вас в кабинете.
Потом он снова стал излагать мне все те осложнения, которые вызовет появление этих купюр в обороте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37