Она решила оставить машину здесь...
- Я не собиралась скрываться. Просто, когда подъехала, сориентировалась не сразу и пошла к дому пешком. Лифт не работал, пришлось подниматься по лестнице. Перед дверью я отдышалась немного. В квартире было тихо. Я даже подумала, что Антона еще нет. Но позвонила.
Он пришел недавно, за несколько минут до Инны. Снял пиджак, повесил на спинку стула, развязал галстук и взялся за запонки, когда позвонили. Наверно, он подумал, что пришла Светлана, потому что Инна увидела на его лице улыбку.
- Это ты? - спросил он, и улыбка ушла, появилась тревога.
Инне стало больно:
- Да, это я. Можно зайти, или ты не один?
- Я один. Заходи.
Она вошла и еще раз оглядела его при свете электрической лампы, высокого, подтянутого, в белой новой рубашке с расстегнутым воротником и лицом желтоватым, усталым, довольным и тревожным одновременно.
- Садись.
- Спасибо.
Он ждал, что она скажет, а ей не хотелось говорить ничего. И еще она видела, что он не вернется, и ей снова было это не безразлично, а больно, и уже не хотелось спасать этого чужого человека, которого она увидела сейчас в первый раз, именно в первый раз такого.
- Я тебя слушаю.
- Я пришла не объясняться, Антон.
Он нахмурился, потому что понял, что все, что происходит, серьезно.
Инна:
- Я не знала, что сказать. Нужно было говорить главное, о том, что Игорю все стало известно, но я вдруг подумала, что Антон может не поверить мне, решить, что я сама рассказала Игорю и приехала отомстить или, что еще хуже, попытаться вернуть его угрозой. Было ужасно стыдно, и я растерялась...
- Тебя бы следовало поздравить.
- Только не тебе.
- Почему? Может быть, именно мне.
- Ты приехала поздравить меня?
От неуверенности он становился грубее.
- Нет, я бы не решилась. Ты мог быть с другой женщиной...
- Ну?
Она заметила, что он бледен не только от усталости. Он все-таки немало выпил в ресторане.
- Разве я не имею права быть с другой женщиной?
- Кто же тебе может запретить?
- А ты бы хотела запретить?
Незаслуженная враждебность ранила.
- Не будем об этом, Антон.
- Вот именно. Не будем.
- Хорошо, что ты сразу дал мне понять, что назад дороги нет.
- Ты сама ее перечеркнула.
- Может быть.
- Не может быть, а только так.
В словах его звучало пьяное упорство, стремление добиться своего, даже ненужного.
- Ты хотела, чтобы я всегда... чтобы я знал свое место.
- Не нужно...
- Свое плебейское место!
- Антон! Я тебя любила.
Это "любила" в прошедшем времени не обрадовало, а резануло его. Щепоть соли на то, что он растравлял пьяно и искусственно, вопреки смыслу.
- Любила! Еще бы! Как щенка, как котенка. Девочка любит Мурзика, она ему даже свою шоколадку отдаст. А Мурзик не ест шоколад, ему на него смотреть противно!
- Я вижу!
- Что ты видишь?
- Что тебе противно смотреть на меня.
- Обычные женские приемы!
- Не оскорбляй меня.
- И не думаю. Говорю только правду.
- В чем же твоя правда?
- Это не моя правда. Это правда - и все!
- Так в чем же она.
- В том, что я был Мурзиком. Причесанным, отглаженным, накормленным котеночком с бантиком на шее. Ты всегда относилась ко мне свысока. Облагодетельствовала, а не любила. Жертвовала! Начиная с той эфиопской маски на елке. Забавная, смешная маска. Но ее нельзя носить всю жизнь.
- Вот ты ее и скинул.
Она имела в виду - избавился, он понял - разоблачился.
- Да, я скинул маек. Я хам.
- Как ты несправедлив!
- Из хама не выйдет пана.
Инна:
- Он встретил меня враждебно. Может быть, подумал, что я пришла добиваться восстановления прежних отношений. Грубо говорил, что я всегда была деспотична, стремилась командовать им, пичкала ненужными благодеяниями, которые тяготили его. Вспомнил даже детство, ту африканскую маску... Но о тетрадке отца он, казалось, просто забыл, не сказал о ней ни слова...
Он забыл о главном, и его раздражали мелочи. Потому что после достигнутого успеха все казалось мелочами, прошлым, одинаковым и незначительным - и маска на той, почти выдуманной елке, и пачка пожелтевших листков, соединенных ржавыми скрепками. Что они значили, эти листки, по сравнению с его победой? Он шел к ней так долго и так трудно, и он заслужил ее. Сам. Так почему же эта женщина пришла к нему? Зачем? Такая до отвращения беззащитная, слабая, готовая залиться слезами. Да нет, даже нэ залиться, а просто заскулить, как побитый щенок. С такими тонкими дрожащими руками и морщинками у больших испуганных глаз. Неприспособленная к жизни, одинокая всегда и со всеми, стареющий подросток, слабый и бесплодный. Он не хотел ее. Он ждал другую, молодую, наполненную жизнью, именно она была нужна ему, счастливому и пьяному, чтобы поднять ее на руки, подхватив под мягкие коленки, целовать в открытый, задыхающийся рот, бросить на неразобранную кровать одетую и не снимать, а срывать платье, чтобы рвались пуговицы и трещали швы. И черт с ним, с этим платьем, он купит ей другое и еще кучу разных тряпок, а сегодня он может все. И он получит все. А потом оставит ее, измученную и счастливую, уткнувшуюся в изнеможении в разбросанные подушки, откроет холодильник и нальет стакан прозрачного вина, выпьет, и ему будет легко и свободно.
А вместо этого... И он не мог сдержать раздражения, а дав ему волю, сразу поверил себе и верил каждому слову и уже не только не чувствовал вины или даже неловкости перед этой женщиной, но наоборот - удивлялся ее бестактности. Зачем она пришла? Неужели не понимает, как она здесь не нужна, особенно сегодня, и как противны ему все эти разглагольствования о чувствах, обо всем, что прошло.
- Ты не хам, Антон. Ты потерял тормоза. Завтра ты пожалеешь о своих словах.
- Хотел бы я знать, почему?
- Потому что люди всегда жалеют о своих неумных и несправедливых поступках. И потому что ты не такой, Антон.
- Люди никогда не знают друг друга.
- В этом ты, возможно, и прав.
- Они выдумывают друг друга и ужасно расстраиваются, когда оказывается, что выдумали совсем не то.
- Значит, и я тебя выдумала?
- Еще бы! А на самом деле между людьми - стена. Через нее не перепрыгнуть. Каждый - это целый мир. Непознаваемый для другого. Миллиарды клеток. Галактики.
Она усмехнулась с горечью:
- А может быть, все проще, Антон! Может быть, дело не в миллиардах клеток, а в килограммах мяса. Вот здесь и тут. - Инна провела рукой по груди и бедрам. - И еще в морщинках, которые появляются с годами. А вовсе не в извилинах?
Антон посмотрел на нее и замолчал. Не потому что согласился. Он вспомнил, как трогали его ее слабые руки и казались удивительно красивыми ее длинные пальцы. Но это уже прошло, как пройдет, наверно, и сегодняшнее, и появится брезгливость к распирающей платье груди, и он будет говорить, морщась: "Ты бы поменьше делала вырез на кофте. Не очень-то это красиво". И будет заглядываться на тоненьких девочек.
И пусть будет! Человек не должен постоянно растравлять себя идиотскими мыслями о том, что будет. Он должен жить сегодняшним днем и радоваться тому, что влечет его сегодня. Сегодня он ждал Светлану, а не эту, уже ушедшую женщину. Правда, с ней ушла и часть его жизни... Он вдруг притих.
- Мы мало знаем обо всем. Мы ничего не знаем. Что ты хочешь мне сказать?
Тихомиров глянул на часы, стоявшие на книжном шкафу:
"Может и хорошо, что Светлана не пришла".
- Мы ничего не знаем, - повторил он, действительно не зная, что ему осталось жить меньше часа.
Инна:
- Он спросил, зачем я пришла. И мне надо было наконец сказать правду, рассказать об Игоре. Но наш разговор, нервный, недобрый, совсем не расстроил меня. Антон был так непохож на себя. Однако слова его не оскорбляли меня. Я ведь знала, что он не такой, каким хотел казаться.
По-моему, его мучали угрызения совести, чувство страха и вины, они ожесточили Антона, угнетали самолюбие, делали жестоким и злым. Я старалась преодолеть себя, сказать обо всем мягко...
- Антон, наши отношения, близкие отношения, то, что мы считали близким, я вижу, они кончились. Не нужно упрекать друг друга, отравлять злобой прошлое. Я пришла не выяснять отношения. У меня совсем другое... Мне нужно сказать тебе, поговорить... о папиных записях.
- Вот что!
- Да, это так неприятно.
- Щекотливый вопрос?
- Антон! Не обижайся на меня.
- Говори, Инна, прямо.
- Только так, Антон. Скажи, пожалуйста, ты действительно все сделал сам?
- Не понимаю.
- Антон, это необычайно важно. Для меня. Я была уверена, что произошло трагическое совпадение. Ты все сделал сам, а потом оказалось, что отец сделал это раньше. Да?
- Да. Но ты говоришь, была уверена. Разве теперь ты не уверена?
- Нет, я верю тебе.
- Но сомневаешься?
- Если ты скажешь - да, я не буду сомневаться.
- Я говорил это не раз, но ты сомневаешься.
Горячность его прошла. Он даже застегнул воротник.
- Инна, я тебя очень хорошо знаю. Ты не из тех, кто расставляет людям ловушки. Зачем ты опять поднимаешь этот вопрос?
Инна:
- Я просто не могла сказать об Игоре. Мне хотелось одного, чтобы он убедил меня в своей честности, подтвердил то, в чем я не сомневалась до сих пор. И тогда, я верила, мне удастся опровергнуть Игоря, защитить от него Антона. Если бы он доказал мне это, я могла пойти на все, даже обмануть, сказать, что никакой тетради вообще не существовало.
- Т-а-к, - произнес он, растягивая это короткое слово. - Так кончается любовь. Ты жалеешь о том, что сделала?
- Нет, Антон, нет.
- Зачем же этот разговор? Что это - шантаж или просто наивный женский садизм, желание покопаться в моих ранах?
- Нет, Антон. Ты не понимаешь... Я хочу...
- Чего ты хочешь? Чего? Целый час я добиваюсь - чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы у тебя не было неприятностей.
- Каких? Отчего?
- Тетрадь могут увидеть.
- И что из этого?
- Ее могут сравнить с твоим авторефератом.
- Все-таки не веришь! Ну, что ж... Хотел бы я знать одно: остановишься ты на этом или пойдешь дальше?
- Прошу тебя, не нужно оскорблений.
- Не нужно оскорблений? А меня ты можешь оскорблять своими предположениями!
- Антон, я говорю очень серьезно. Для тебя это даже важнее, чем для меня.
- А я не желаю обсуждать все это.
- Но я вынуждена, Антон.
- Значит, шантаж?
- Как ты говоришь со мной сегодня! Ужасно!
- То, что делаешь ты, - подло!
- Что я сделала?
- Не знаешь? Хорошо, я разъясню. Ты пришла ко мне в лучший день моей жизни, о котором я столько мечтал...
- Когда-то мы мечтали о нем вместе.
- Когда-то! Когда я был независим от тебя, а не дергался на веревочке, как паяц.
- Не нужно.
- Нет нужно! Ты пришла в такой день, чтобы продемонстрировать мое ничтожество и мою зависимость. Но у тебя ничего не выйдет. Я не боюсь угроз. Понятно?
- Я же не угрожаю, Антон!
- Решила просто поиздеваться? Подергать за шнурок, привязанный к нервам? Не выйдет. Плевал я на все угрозы. Можешь говорить об этой тетрадке кому угодно. Тебе все равно не поверят. Теперь я прав, а не ты. Раньше не поверили бы мне, а теперь не поверят тебе. Ты только унизишь себя, потому что люди подумают, что ты мстишь. У тебя же нет никаких доказательств! А слова ничего не стоят. Не такие слова оказывались ложью. Обыкновенной брехней! И люди перестали обращать внимание на слова. Сплетни мне не могут повредить, и ты должна это понять. Только сама обмараешься! Вот и все.
- Но тетрадь существует, лежит у тебя в столе.
Тихомиров подошел к креслу. Сел и вытянул ноги, как человек, решивший сделать маленький перерыв в надоевшей работе. Сел и сказал негромко и спокойно:
- Ничего у меня нет.
- Как - нет?
- Очень просто.
- А тетрадь отца?
- Кажется, ты мне ее подарила?
Она не нашлась, что ответить.
- Подарила?
- Да.
- Значит, тетрадь стала моей?
- Да.
- И я мог с ней делать что захочу?
- Да.
- Так я и сделал.
- Что ты сделал?
- Я ее сжег.
- Сжег?
- Спалил. Предал огню.
- Когда?
- Не помню. С месяц.
- Это неправда.
Инна:
- Он сказал, что тетради нет, что он ее сжег. Впервые он врал мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23