— Хафнер, где твоя зажигалка?
— Этот гад выбил ее у меня из рук.
— Штерн?
— Да, я тут, но не знаю… Я не вижу, где дверь…
— Я тоже здесь. — Голос Лейдига донесся с другой стороны. — Эрвин только что меня толкнул. Значит, он тоже в баре.
— Матиас? — крикнул Тойер.
— Вероятно, он остался снаружи. Вывернулся, — ответил голос Штерна.
— Сейчас он, вероятно, вооружает своих друидов-подростков священными дубинками, — простонал Тойер.
— Лейдиг, Эрвин ущипнул тебя за задницу? — спросил Хафнер.
— Да, ужасно больно.
— Так это был я, сорри. Принял тебя за Эрвина. Вероятно, наш слепец торчит у входа; подставил свои телеса двум похотливым ведьмам.
Несмотря на то, что посетители часто собирались тут в темноте, вдыхали всевозможные запахи и слушали всякую чушь, для Тойера это место было исполнено жути.
— Господин Людевиг и фрау Кильманн. Мы из полиции. Нам известно обо всем, что вы совершили. Мы хотим с вами побеседовать. Вы показали свою силу и совершили уже достаточно зла. Пора остановиться… — Ужас растекался по телу могучего сыщика, заползал во все уголки его души, но то был черный пожар, холодный огонь, которым наполнено Ничто. — Поговорите со мной. Мы собрались здесь, где царят Мрак и Нун… Я распознал кельтский круг, ощутил силовое поле. Я достоин разговора.
В его сознание проник тихий голос Людевига:
— Господин комиссар, речь не о том, кто чего достоин! Нет ничего достойного, кроме поступка. Существует лишь самосозидание под эгидой Гермеса Трисмегиста… — Где находился калека? Тойер отчаянно пытался определить, откуда доносится его голос. Ему казалось, что он слышит тихие шаги. Приходилось рассчитывать на то, что к вещающему преступнику тихонько подкрадутся молодые комиссары, и он решил продолжать разговор, чтобы облегчить поиски Людевига.
— Вы о чем говорите? Господин Людевиг, что вы хотите сказать?… Ведь вы наверняка хотите, чтобы мы вас поняли. Вы не вульгарные убийцы, ни вы, ни ваша спутница — фрау Кильманн, вы здесь?
— О-о, эта Килле… Килле…
Голос слышался уже с другой стороны. Тойеру показалось, что Людевиг неплохо ориентируется в помещении. Но как ему это удается? Гаупткомиссара начала бить дрожь.
Вот, казалось, он приблизился. Шумел какой-то нагревательный прибор. Или это — жужжание мотора инвалидного кресла? Или все-таки шум обогревателя?
— Господин Тойер, дайте волю вашему духу, вашей фантазии… — Голос звучал уже в другом углу, теперь где-то справа. Слева, в нескольких метрах от Тойера, чертыхнулся Штерн.
— Дьявол, споткнулся.
Впереди кто-то закашлялся, отслаивая от легких килограмм смолы. Сзади неожиданно послышались удары по металлу.
— Что такое? — В пронзительном голосе Лейдига слышалась плохо скрытая паника.
— Сейчас раннее утро, — продолжал Людевиг; комиссару показалось, что голос словно кружился вокруг него. — Ночь еще не разжала свою по-весеннему свежую хватку, не убрала свои темные пальцы с макушек деревьев. Последние заморозки уже не серебрят траву, но все же ощущаются в предрассветных сумерках. Я вижу их сероватый плат в лесу, когда плебс еще спит. За окном усердно насвистывает дрозд. Коротенькая песенка поначалу тронула мне душу…
Тойер мысленно посмотрел в окно на Шлирбахский лес, увидел на карнизе дрозда.
— Потом я присмотрелся к пичужке. Скучный, черноватый сюртучок из перьев, тусклые бусинки глаз, взгляд пустой, будто яичная скорлупа; на правом крыле просвечивает розовая кожица. На клюве белое пятнышко. Словно дрозд клевал помет. Привет от археоптерикса. Палеозавр со слабостью к червям, переодевшийся в это серое безобразие. Он маячит передо мной, прямо передо мной, нас разделяет лишь тонкая пластина стекла. Соседская кошка грациозно подкрадывается к птице на бархатных подушечках. — Неожиданно голос зазвучал рядом с ним. Тойер отскочил в сторону, споткнулся и вместе с тяжелым барным табуретом рухнул на пол, ударившись головой о стену.
— Легким ударом лапы она смахивает дрозда с оконного карниза. Далее следуют жалобный писк и блаженное мяуканье.
Тойер услышал шаги; кто-то из комиссаров мог наброситься на Людевига сзади — такая мысль сверкнула маленькой красной молнией надежды в темноте оглушенного сознания. Голос Людевига удалился влево.
— Если я затаю дыхание и доверюсь своим органам чувств, до меня даже донесется хруст косточек. Или это предчувствие конца и мое воображение играет со мной злую шутку? А может, радостное предвкушение конца? Таким было утро перед той, первой ночью. Килле оказалась сильной и храброй, она это сделала…
— Он видит нас! — вскричал Тойер. — Теперь я догадался, у него прибор ночного видения. Помнится, я заметил его, когда побывал в Шлирбахе… осторожней, возможно, у него пушка. Осторожней…
— Так он все равно не сумеет нажать на спуск, — насмешливо возразил из мрака Хафнер. — Людевиг, я тебя скоро поймаю и оторву нос. Не на чем будет носить киллерские очки. — Мужество Хафнера успокоило поверженного гаупткомиссара. Что-то теплое текло по его щеке — вероятно, кровь. Тойер пополз. По-видимому, он упал и ударился о стойку бара, и теперь она скрыла его.
— В тот роковой день я лежал, словно надломленное растение. Потом мне казалось, будто я слышу, как ломается мое тело. Почему я должен ужасаться, если разрушаются тела моих врагов? Skidsonaranthropos. Человек — лишь сон тени.
Голос был теперь совсем близко. Тойер быстро перевернулся и с силой ударил обеими ногами туда, откуда он доносился. Попал в Людевига и почувствовал, как тот запоздало увернулся.
— Я здесь, и он тоже! — крикнул гаупткомиссар и пополз на четвереньках в противоположную сторону. — Идите на мой голос.
— Не суетитесь, господа… — Голос опять удалился. — Какая милость судьбы — узреть мрак смерти еще до того, как он окутает тебя, словно покров Медузы…
— Покров Медузы, что за чушь! — заорал Тойер. — Ваши ученые картинки — кривое зеркало, господин штудиенрат.
В темноте снова послышался грохот падения.
— На кого я упал? — воскликнул Лейдиг.
— Не на меня.
— И не на меня.
— И не на меня тоже.
— Может, это Эрвин? Вероятно, он чего-нибудь тяпнул для храбрости, когда мы вошли, попробуй его разбудить. — В этой апокалипсической обстановке голос Хафнера звучал на удивление уверенно.
Лейдиг пошарил в темноте и наконец отвесил несколько легких оплеух.
— Проснись, Эрвин…
Тойер не слишком отчетливо воспринимал происходящее. Он с трудом поднялся и провел ладонью по плоской поверхности. Да, это точно стойка бара.
— Почему же вы это сделали, господин Людевиг? — спросил он. — Ну, допустим, сначала это была месть. Вы все подстроили так, чтобы превратить впечатлительную неудачливую бабу в свой покорный инструмент. Но теперь ваша игра закончена, и вы это понимаете. Даже если вы убьете нас, все равно вам конец… А ее вы уже… того?… Вы убили Крис? Сделали ей больно? Тогда вина за это лежит и на мне, понятно? Мои ребята торопили меня, а я не хотел… Значит, вы сидели тут, в темноте? Не желаете ли выйти на свет Божий? Не побеседовать ли нам с вами при свете? Что хорошего во мраке?
Он больше не пытался определить, откуда доносился голос Людевига. Пространство растворилось.
— Совершенно верно, господин комиссар. Все пошло наперекосяк. Я понял это. Раньше я ошибочно полагал, что меня послушаются, когда будет заколот третий жертвенный козлище… Но у Кил-ле-Килле поехала крыша от собственного величия.
Между прочим, она собиралась убить и меня! Представляете? Она — меня! Я только защищался.
— Она уважала тебя! — взревел Тойер. — Принимала тебя всерьез. Верила тебе. Внушала себе то, что внушал ей ты, но ты ошибся даже тут и не предвидел последствий. Ты хотел создать послушное орудие, простое в обращении, и оперировать им из своего кресла… Этакого киллера с дистанционным управлением.
— Преображение. Человек всегда изменяется в процессе работы…
— А теперь твоим орудием стал я! — с безмерным гневом заорал гаупткомиссар. — Что ж, все правильно. Логичное завершение цепочки преступлений. Финальная резня среди черного мрака! Хотя на деле все гораздо глупее. Дешевый Диснейленд для воробьев, а вовсе не великая битва богов в духе древних египтян. Мы всего лишь горстка полицейских из Курпфальца, а ты жопа с ушами! И не надейся, что тебе поможет твое инвалидное кресло.
— Замолчите!
Теперь голос раздавался опять где-то неподалеку и все приближался.
— Ну, тогда прикончи меня. Все равно ты останешься рогатым ослом, каким и был. Разозлившись, ты не добавил себе достоинства. Все это чушь — кельты, египтяне, греческие цитаты, великая латынь. Ты все равно не мужик и никогда им не был.
Внезапно пронзительный до боли в глазах свет залил темный бар. Напротив себя Тойер увидел Людевига с болезненной гримасой на лице. Ножки барного табурета, опрокинутого комиссаром, заклинили колеса инвалидного кресла. Жрец тьмы застрял и не мог сдвинуться с места; прибор ночного видения валялся тут же на полу. Так что штудиенрат и сам в конце разговора лишился возможности видеть, и тогда вся эта тьма перестала его забавлять. На коленях у инвалида лежал огромный кухонный нож — похоже, дорогой, от дизайнера.
Гаупткомиссар огляделся вокруг. Помещение было голым и грязным; почти половину его занимала длинная барная стойка в форме подковы. На самом ее краю безжизненно повисла женщина. Под ней уже натекла лужа крови. Лейдиг стоял рядом.
— Она еще жива, — негромко сообщил он. Озадаченный Эрвин застыл возле выключателя.
— Слава Богу, я наконец-то отыскал, где зажигается свет. Так он горит сейчас или нет?
На объяснения с гессенскими коллегами ушло время. Наконец все было позади.
Тяжело раненную Кильманн отвезли в Бенсгейм; врач из отделения неотложной помощи пообещал, что она будет жить. Людевиг сидел в инвалидном кресле, готовый к перевозке. На лбу Тойера красовался белый пластырь.
— Значит, так, Эрвин, — умиротворенно сказал он. — Сейчас тут немного поработают криминалисты, а потом свет можно будет снова выключить.
Мертвые глаза слепца вращались как колеса брички.
— Я и не знал, что тут собирались творить зло. Мне она сказала, что особенная атмосфера моего бара нужна ей для серьезного разговора.
Хафнер глядел на него без всякого сочувствия.
— Этот детский сад во мраке я не стал бы называть баром. — Брезгливо щурясь, он принялся разглядывать этикетки на напитках. — Грушевый сок, персиковый, яблочный. Ага, хлебный… ну, этот еще ничего, хмельной…
— Что я могу поделать… — Эрвин засуетился, нащупывая тряпку, чтобы вытереть липкую лужу на стойке. — Я бы с радостью наливал тут спиртное, скажем, хорошее пиво и все такое. Но эти чокнутые ничего не хотят, кроме соков.
Лейдиг заглянул под стойку и вытащил оттуда грязные картонки.
— Что это такое? Просроченные упаковки от капучино из «Альди»? Вы что, хотите отравить своих посетителей?
— Я слепой и не могу прочесть, когда истекает срок реализации, — нагло огрызнулся бармен. — Теперь я получу замечание? — Последняя фраза прозвучала уже более цивильно.
Бар «Невидимка» выглядел грязным и убогим. Котельная в подвале и то бывает чище. Предмет, недавно так напугавший Лейдига, оказался струнами от рояля. Какой-то адепт, утомленный мировой мудростью, прикрепил их к стене: может, сам Эрвин? На этой жалкой декорации висели жирные хлопья пыли.
— Здесь вообще когда-нибудь убирают? — устало поинтересовался гаупткомиссар.
— Кажется, да. Для этого тут и электричество провели. — Эрвин настороженно наклонил голову. — У вас есть претензии?
Штерн печально смотрел на грязный каменный пол: масляные пятна, раздавленная жвачка, два сравнительно свежих окурка «Ревала» — Хафнер уже успел отыскать у входа свою зажигалку. Повсюду валялся мусор, но идентификации поддавались лишь позеленевшие куски кекса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Этот гад выбил ее у меня из рук.
— Штерн?
— Да, я тут, но не знаю… Я не вижу, где дверь…
— Я тоже здесь. — Голос Лейдига донесся с другой стороны. — Эрвин только что меня толкнул. Значит, он тоже в баре.
— Матиас? — крикнул Тойер.
— Вероятно, он остался снаружи. Вывернулся, — ответил голос Штерна.
— Сейчас он, вероятно, вооружает своих друидов-подростков священными дубинками, — простонал Тойер.
— Лейдиг, Эрвин ущипнул тебя за задницу? — спросил Хафнер.
— Да, ужасно больно.
— Так это был я, сорри. Принял тебя за Эрвина. Вероятно, наш слепец торчит у входа; подставил свои телеса двум похотливым ведьмам.
Несмотря на то, что посетители часто собирались тут в темноте, вдыхали всевозможные запахи и слушали всякую чушь, для Тойера это место было исполнено жути.
— Господин Людевиг и фрау Кильманн. Мы из полиции. Нам известно обо всем, что вы совершили. Мы хотим с вами побеседовать. Вы показали свою силу и совершили уже достаточно зла. Пора остановиться… — Ужас растекался по телу могучего сыщика, заползал во все уголки его души, но то был черный пожар, холодный огонь, которым наполнено Ничто. — Поговорите со мной. Мы собрались здесь, где царят Мрак и Нун… Я распознал кельтский круг, ощутил силовое поле. Я достоин разговора.
В его сознание проник тихий голос Людевига:
— Господин комиссар, речь не о том, кто чего достоин! Нет ничего достойного, кроме поступка. Существует лишь самосозидание под эгидой Гермеса Трисмегиста… — Где находился калека? Тойер отчаянно пытался определить, откуда доносится его голос. Ему казалось, что он слышит тихие шаги. Приходилось рассчитывать на то, что к вещающему преступнику тихонько подкрадутся молодые комиссары, и он решил продолжать разговор, чтобы облегчить поиски Людевига.
— Вы о чем говорите? Господин Людевиг, что вы хотите сказать?… Ведь вы наверняка хотите, чтобы мы вас поняли. Вы не вульгарные убийцы, ни вы, ни ваша спутница — фрау Кильманн, вы здесь?
— О-о, эта Килле… Килле…
Голос слышался уже с другой стороны. Тойеру показалось, что Людевиг неплохо ориентируется в помещении. Но как ему это удается? Гаупткомиссара начала бить дрожь.
Вот, казалось, он приблизился. Шумел какой-то нагревательный прибор. Или это — жужжание мотора инвалидного кресла? Или все-таки шум обогревателя?
— Господин Тойер, дайте волю вашему духу, вашей фантазии… — Голос звучал уже в другом углу, теперь где-то справа. Слева, в нескольких метрах от Тойера, чертыхнулся Штерн.
— Дьявол, споткнулся.
Впереди кто-то закашлялся, отслаивая от легких килограмм смолы. Сзади неожиданно послышались удары по металлу.
— Что такое? — В пронзительном голосе Лейдига слышалась плохо скрытая паника.
— Сейчас раннее утро, — продолжал Людевиг; комиссару показалось, что голос словно кружился вокруг него. — Ночь еще не разжала свою по-весеннему свежую хватку, не убрала свои темные пальцы с макушек деревьев. Последние заморозки уже не серебрят траву, но все же ощущаются в предрассветных сумерках. Я вижу их сероватый плат в лесу, когда плебс еще спит. За окном усердно насвистывает дрозд. Коротенькая песенка поначалу тронула мне душу…
Тойер мысленно посмотрел в окно на Шлирбахский лес, увидел на карнизе дрозда.
— Потом я присмотрелся к пичужке. Скучный, черноватый сюртучок из перьев, тусклые бусинки глаз, взгляд пустой, будто яичная скорлупа; на правом крыле просвечивает розовая кожица. На клюве белое пятнышко. Словно дрозд клевал помет. Привет от археоптерикса. Палеозавр со слабостью к червям, переодевшийся в это серое безобразие. Он маячит передо мной, прямо передо мной, нас разделяет лишь тонкая пластина стекла. Соседская кошка грациозно подкрадывается к птице на бархатных подушечках. — Неожиданно голос зазвучал рядом с ним. Тойер отскочил в сторону, споткнулся и вместе с тяжелым барным табуретом рухнул на пол, ударившись головой о стену.
— Легким ударом лапы она смахивает дрозда с оконного карниза. Далее следуют жалобный писк и блаженное мяуканье.
Тойер услышал шаги; кто-то из комиссаров мог наброситься на Людевига сзади — такая мысль сверкнула маленькой красной молнией надежды в темноте оглушенного сознания. Голос Людевига удалился влево.
— Если я затаю дыхание и доверюсь своим органам чувств, до меня даже донесется хруст косточек. Или это предчувствие конца и мое воображение играет со мной злую шутку? А может, радостное предвкушение конца? Таким было утро перед той, первой ночью. Килле оказалась сильной и храброй, она это сделала…
— Он видит нас! — вскричал Тойер. — Теперь я догадался, у него прибор ночного видения. Помнится, я заметил его, когда побывал в Шлирбахе… осторожней, возможно, у него пушка. Осторожней…
— Так он все равно не сумеет нажать на спуск, — насмешливо возразил из мрака Хафнер. — Людевиг, я тебя скоро поймаю и оторву нос. Не на чем будет носить киллерские очки. — Мужество Хафнера успокоило поверженного гаупткомиссара. Что-то теплое текло по его щеке — вероятно, кровь. Тойер пополз. По-видимому, он упал и ударился о стойку бара, и теперь она скрыла его.
— В тот роковой день я лежал, словно надломленное растение. Потом мне казалось, будто я слышу, как ломается мое тело. Почему я должен ужасаться, если разрушаются тела моих врагов? Skidsonaranthropos. Человек — лишь сон тени.
Голос был теперь совсем близко. Тойер быстро перевернулся и с силой ударил обеими ногами туда, откуда он доносился. Попал в Людевига и почувствовал, как тот запоздало увернулся.
— Я здесь, и он тоже! — крикнул гаупткомиссар и пополз на четвереньках в противоположную сторону. — Идите на мой голос.
— Не суетитесь, господа… — Голос опять удалился. — Какая милость судьбы — узреть мрак смерти еще до того, как он окутает тебя, словно покров Медузы…
— Покров Медузы, что за чушь! — заорал Тойер. — Ваши ученые картинки — кривое зеркало, господин штудиенрат.
В темноте снова послышался грохот падения.
— На кого я упал? — воскликнул Лейдиг.
— Не на меня.
— И не на меня.
— И не на меня тоже.
— Может, это Эрвин? Вероятно, он чего-нибудь тяпнул для храбрости, когда мы вошли, попробуй его разбудить. — В этой апокалипсической обстановке голос Хафнера звучал на удивление уверенно.
Лейдиг пошарил в темноте и наконец отвесил несколько легких оплеух.
— Проснись, Эрвин…
Тойер не слишком отчетливо воспринимал происходящее. Он с трудом поднялся и провел ладонью по плоской поверхности. Да, это точно стойка бара.
— Почему же вы это сделали, господин Людевиг? — спросил он. — Ну, допустим, сначала это была месть. Вы все подстроили так, чтобы превратить впечатлительную неудачливую бабу в свой покорный инструмент. Но теперь ваша игра закончена, и вы это понимаете. Даже если вы убьете нас, все равно вам конец… А ее вы уже… того?… Вы убили Крис? Сделали ей больно? Тогда вина за это лежит и на мне, понятно? Мои ребята торопили меня, а я не хотел… Значит, вы сидели тут, в темноте? Не желаете ли выйти на свет Божий? Не побеседовать ли нам с вами при свете? Что хорошего во мраке?
Он больше не пытался определить, откуда доносился голос Людевига. Пространство растворилось.
— Совершенно верно, господин комиссар. Все пошло наперекосяк. Я понял это. Раньше я ошибочно полагал, что меня послушаются, когда будет заколот третий жертвенный козлище… Но у Кил-ле-Килле поехала крыша от собственного величия.
Между прочим, она собиралась убить и меня! Представляете? Она — меня! Я только защищался.
— Она уважала тебя! — взревел Тойер. — Принимала тебя всерьез. Верила тебе. Внушала себе то, что внушал ей ты, но ты ошибся даже тут и не предвидел последствий. Ты хотел создать послушное орудие, простое в обращении, и оперировать им из своего кресла… Этакого киллера с дистанционным управлением.
— Преображение. Человек всегда изменяется в процессе работы…
— А теперь твоим орудием стал я! — с безмерным гневом заорал гаупткомиссар. — Что ж, все правильно. Логичное завершение цепочки преступлений. Финальная резня среди черного мрака! Хотя на деле все гораздо глупее. Дешевый Диснейленд для воробьев, а вовсе не великая битва богов в духе древних египтян. Мы всего лишь горстка полицейских из Курпфальца, а ты жопа с ушами! И не надейся, что тебе поможет твое инвалидное кресло.
— Замолчите!
Теперь голос раздавался опять где-то неподалеку и все приближался.
— Ну, тогда прикончи меня. Все равно ты останешься рогатым ослом, каким и был. Разозлившись, ты не добавил себе достоинства. Все это чушь — кельты, египтяне, греческие цитаты, великая латынь. Ты все равно не мужик и никогда им не был.
Внезапно пронзительный до боли в глазах свет залил темный бар. Напротив себя Тойер увидел Людевига с болезненной гримасой на лице. Ножки барного табурета, опрокинутого комиссаром, заклинили колеса инвалидного кресла. Жрец тьмы застрял и не мог сдвинуться с места; прибор ночного видения валялся тут же на полу. Так что штудиенрат и сам в конце разговора лишился возможности видеть, и тогда вся эта тьма перестала его забавлять. На коленях у инвалида лежал огромный кухонный нож — похоже, дорогой, от дизайнера.
Гаупткомиссар огляделся вокруг. Помещение было голым и грязным; почти половину его занимала длинная барная стойка в форме подковы. На самом ее краю безжизненно повисла женщина. Под ней уже натекла лужа крови. Лейдиг стоял рядом.
— Она еще жива, — негромко сообщил он. Озадаченный Эрвин застыл возле выключателя.
— Слава Богу, я наконец-то отыскал, где зажигается свет. Так он горит сейчас или нет?
На объяснения с гессенскими коллегами ушло время. Наконец все было позади.
Тяжело раненную Кильманн отвезли в Бенсгейм; врач из отделения неотложной помощи пообещал, что она будет жить. Людевиг сидел в инвалидном кресле, готовый к перевозке. На лбу Тойера красовался белый пластырь.
— Значит, так, Эрвин, — умиротворенно сказал он. — Сейчас тут немного поработают криминалисты, а потом свет можно будет снова выключить.
Мертвые глаза слепца вращались как колеса брички.
— Я и не знал, что тут собирались творить зло. Мне она сказала, что особенная атмосфера моего бара нужна ей для серьезного разговора.
Хафнер глядел на него без всякого сочувствия.
— Этот детский сад во мраке я не стал бы называть баром. — Брезгливо щурясь, он принялся разглядывать этикетки на напитках. — Грушевый сок, персиковый, яблочный. Ага, хлебный… ну, этот еще ничего, хмельной…
— Что я могу поделать… — Эрвин засуетился, нащупывая тряпку, чтобы вытереть липкую лужу на стойке. — Я бы с радостью наливал тут спиртное, скажем, хорошее пиво и все такое. Но эти чокнутые ничего не хотят, кроме соков.
Лейдиг заглянул под стойку и вытащил оттуда грязные картонки.
— Что это такое? Просроченные упаковки от капучино из «Альди»? Вы что, хотите отравить своих посетителей?
— Я слепой и не могу прочесть, когда истекает срок реализации, — нагло огрызнулся бармен. — Теперь я получу замечание? — Последняя фраза прозвучала уже более цивильно.
Бар «Невидимка» выглядел грязным и убогим. Котельная в подвале и то бывает чище. Предмет, недавно так напугавший Лейдига, оказался струнами от рояля. Какой-то адепт, утомленный мировой мудростью, прикрепил их к стене: может, сам Эрвин? На этой жалкой декорации висели жирные хлопья пыли.
— Здесь вообще когда-нибудь убирают? — устало поинтересовался гаупткомиссар.
— Кажется, да. Для этого тут и электричество провели. — Эрвин настороженно наклонил голову. — У вас есть претензии?
Штерн печально смотрел на грязный каменный пол: масляные пятна, раздавленная жвачка, два сравнительно свежих окурка «Ревала» — Хафнер уже успел отыскать у входа свою зажигалку. Повсюду валялся мусор, но идентификации поддавались лишь позеленевшие куски кекса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45