– Но не таким способом.
В это мгновение появляется Томас в переднике поверх отглаженной белой рубашки. Он держит подсвечник, как дубинку.
Внезапно сцена представляется мне смутно знакомой и оттого смешной. Подсвечник в качестве одного из возможных орудий преступления фигурирует в «Клюдо», правда, дворецкого среди подозреваемых нет. Подозревать прислугу – слишком избитое клише.
Томас возвышается надо мной, а сэр Дуглас отряхивает с коленок грязь и травинки. Али подает мне руку, помогая подняться, и ведет к дорожке.
Сэр Дуглас уже говорит по телефону – без сомнения, жалуется Кэмпбеллу. Повернувшись, я кричу:
– Что если вы совершаете ошибку? Что если Микки жива?
Мне отвечают только птицы.
14
Порывшись в карманах, я вытаскиваю капсулу с морфином и пытаюсь проглотить ее, не запивая, так что она едва не застревает у меня в горле. Через несколько минут, открыв глаза, я вглядываюсь в бледную прозрачную дымку. Кажется, что машины дрейфуют между красными светофорами, а люди плывут по мостовым, как листья по реке.
Вереница автобусов застопорилась. Мой отчим умер на автобусной остановке в Брэдфорде в октябре 1995-го. Его хватил удар, когда он ехал к кардиологу. Видите, что бывает, когда автобус задерживается. В гробу он выглядел очень солидно, словно адвокат или бизнесмен, а не фермер. Немногочисленные оставшиеся на его голове волосы были прилизаны и разделены таким пробором, какой у него никогда не получался при жизни. Какое-то время я себе тоже такой делал. Думал, что от этого больше похожу на англичанина.
После похорон Даж переехала в Лондон. Она поселилась у нас с Мирандой. Они были как масло и уксус. Даж, естественно, была уксусом: крепкой и темной. Как ни пытались их соединить, они все равно разделялись, а я оказывался между ними.
На мостовой под матерчатым навесом между корзинами с цветами мерзнет молодая продавщица. Полностью спрятав руки в рукава джемпера, она обнимает себя за плечи, чтобы согреться. Алексей обычно нанимает на работу беженцев и иммигрантов. Они обходятся дешевле и проявляют больше благодарности. Интересно, что снится этой девушке, когда она засыпает в своей постели в дешевой гостинице или съемной комнате. Думает ли она, что ей повезло?
Десятки тысяч людей оказались заброшены сюда из Восточной Европы, из бывшего социалистического лагеря, страны которого провозгласили свою независимость и тотчас же начали распадаться. Иногда кажется, что вся Европа обречена на этот распад и будет делиться на все меньшие и меньшие кусочки до тех пор, пока нам не хватит земли для того, чтобы сохранить язык и культуру. Быть может, нам всем суждено стать цыганами.
Мною движут ярость и страх. Ярость оттого, что в меня стреляли, и страх, что не удастся узнать почему. Я хочу либо вспомнить, либо забыть. Я не могу жить посредине. Или верните мне пропавшие дни, или окончательно сотрите все из моей памяти.
Али чувствует мое состояние.
– Дела раскрывают факты, а не воспоминания. Вы так сказали. Мы должны просто продолжать расследование.
Она не понимает. Рэйчел знала ответы. Она рассказала бы мне, что случилось.
– Он ни за что не разрешил бы вам встретиться с ней. Нам нужно найти другой путь.
– Если бы я мог передать ей сообщение…
И тут в мозгу у меня совершается какая-то химическая реакция, и в памяти всплывает лицо: темноволосая женщина с родимым пятном на шее, похожим на карамельный потек. Кирстен Фицрой – лучшая подруга и бывшая соседка Рэйчел.
Некоторые женщины с самого рождения наделены особым взглядом. Они смотрят на тебя так, словно знают и всегда будут знать, о чем ты думаешь. Кирстен была такой. В дни после исчезновения Микки она стала той скалой, за которую уцепилась Рэйчел: Кирстен защищала ее от прессы, готовила ей еду, просто помогала выжить.
Она может передать Рэйчел сообщение. Она может выяснить, что произошло… Я знаю, что Кирстен живет где-то в Ноттинг-хилле.
– Я могу уточнить адрес, – говорит Али. Остановив машину, она звонит по мобильному «новичку» Дэйву.
Спустя двадцать минут мы тормозим на Лэдброк-сквер, возле большого беленого дома в георгианском стиле, выходящего окнами на общественные сады. Соседние дома окрашены в карамельные цвета, то тут, то там мелькают кафе и рестораны. Кирстен явно улучшила свое материальное положение.
Ее квартира на четвертом этаже, окна выходят на улицу. Я задерживаюсь на площадке, переводя дух. И тут замечаю, что дверь приоткрыта. Али, сразу насторожившись, осматривает лестницу.
Толкнув дверь, я зову Кирстен. Никакого ответа.
Замок выломан, и на полу за порогом лежат щепки. Дальше в прихожей, на коврике из соломки, раскиданы бумаги и одежда.
Али расстегивает кобуру и жестом велит мне оставаться на месте. Я качаю головой. Лучше я прикрою ее со спины. Она перекатывается через порог кухни и, пригнувшись, двигается по коридору. Я иду за ней, глядя в противоположном направлении. Мебель в гостиной перевернута, обивка дивана распорота самурайским мечом. Наполнитель торчит наружу, словно кишки убитого зверя.
Абажуры из рисовой бумаги разорваны и валяются на полу. Ваза с засохшими цветами лежит на боку, стеклянная ширма разбита вдребезги.
Переходя из комнаты в комнату, мы обнаруживаем все новые следы разрушения. Еда, безделушки, посуда валяются на полу кухни между перевернутыми ящиками и открытыми шкафами. Стул сломан. На него вставали, чтобы заглянуть за шкафчики.
На первый взгляд это кажется скорее актом вандализма, чем ограблением. Потом среди разгрома я замечаю несколько конвертов. Обратный адрес с каждого из них аккуратно удален. Возле телефона нет ни дневника, ни записной книжки. Кто-то оборвал со стены записки и фотографии, так что от них остались кое-где только уголки, приколотые разноцветными булавками.
Из-за морфина реальность расплывается. Я иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Через вешалку перекинуты полотенце и женская сорочка, в ванну упал тюбик помады. Достав его, я снимаю колпачок и разглядываю конус помады, словно это какая-то подсказка.
Над раковиной, слегка покосившись, висит квадратное зеркало в раме, украшенной перламутром. Я похудел. Щеки ввалились, у глаз образовались морщины. Или, может быть, в зеркале кто-то другой. Может быть, меня скопировали и поместили в иную вселенную. А настоящий мир – по ту сторону стекла. Я чувствую, что действие наркотика прекращается, и хочу уцепиться за нереальность.
Поставив помаду на полочку, я удивляюсь количеству бальзамов, паст, порошков и ароматических смесей. От них исходит аромат Кирстен, и я вспоминаю нашу первую встречу в Долфин-мэншн на следующий день после исчезновения Микки.
Она была высокой и худой, с тонкими руками и ногами, и кремовые слаксы сидели так низко на ее бедрах, что казалось непонятным, на чем же они держатся. Ее квартира была увешана старинным оружием и доспехами. Имелись даже два самурайских меча, скрещенные на стене, и японский шлем, сделанный из железа, кожи и шелка.
– Говорят, его носил Тоётоми Хидэёси, – объяснила Кирстен. – Он объединил Японию в шестнадцатом веке, в эпоху междоусобных войн. Вы интересуетесь историей, инспектор?
– Нет.
– Так вы не верите, что мы можем учиться на своих ошибках?
– До сих пор нам это не удавалось.
Она приняла мое мнение, не согласившись с ним. Али ходила по квартире, восхищаясь трофеями.
– Так чем, говорите, вы занимаетесь? – спросила она Кирстен.
– Я ничего еще не говорила. – Она улыбнулась уголками глаз. – Я управляю агентством по найму персонала в Сохо. Мы ищем поваров, официанток и все такое.
– Похоже, ваш бизнес процветает.
– Я много работаю.
Кирстен заварила чай в расписанном вручную японском чайнике и достала такие же керамические чаши. Нам пришлось встать на колени вокруг маленького столика, а она опустила в чайник миниатюрный черпачок и взбила заварку, как яичницу. Я не понял смысла этой сложной церемонии. Али казалась более осведомленной в вопросах медитации и Единого Сознания.
Кирстен прожила в Долфин-мэншн три года; она въехала через несколько недель после Рэйчел и Микки. Они с Рэйчел подружились. Сначала вместе пили кофе. Потом вместе ходили по магазинам и брали друг у друга одежду. И все же Рэйчел, видимо, не посвятила Кирстен в подробности об Алексее и своей знаменитой семье. Это было слишком большой тайной.
– Кто бы мог подумать… Вот уж действительно Красавица и Чудовище, – сказала мне Кирстен, услышав новости. – Столько денег, а она живет здесь.
– А вы бы что сделали?
– Забрала бы свою долю и уехала в Патагонию или куда подальше – и всю оставшуюся жизнь спала бы с пистолетом под подушкой.
– У вас богатое воображение.
– Я же сказала, что слышала истории про Алексея. Каждый ведь рассказывает что-то свое. Например, о том, как он играл в блэк-джек в Лас-Вегасе, и тут заходит сетевой миллионер и говорит, что Алексей занял его стул. Алексей не обращает на него внимания, и калифорниец говорит: «Слушай, ты, убогий придурок, я стою шесть миллионов долларов, и это мой стул, черт побери!» Тогда Алексей вытаскивает из кармана жетон и говорит: «Шесть миллионов? Ставлю тебя на кон».
Она не ждала, что мы засмеемся. Просто позволила паузе затянуться. Я предпочел бы, чтобы она дала возможность вытянуться моим затекшим ногам.
У нее было алиби на время исчезновения Микки. Комендант Рэй Мерфи чинил ей душ. И, как она сказала, это ему удалось всего лишь с третьей попытки.
– А что вы делали потом?
– Снова пошла спать.
Она загадочно посмотрела на меня и добавила: «Одна».
Двадцать лет назад я подумал бы, что она со мной флиртует, но тогда я уже знал, что она надо мной смеется. Возраст и мудрость не приносят облегчения самолюбию. Миром по-прежнему правит молодость.
Вернувшись в гостиную, я вижу, что Али осматривает содержимое разоренных книжных шкафов. Тот, кто это сделал, открыл каждую книгу, папку и фотоальбом. Дневники, записные книжки, компьютерные диски и фотографии пропали. Это было не ограбление, это был обыск. Они искали Кирстен. Им были нужны имена друзей и знакомых – всех, кто может ее знать.
– Надо сообщить в полицию, сэр.
– Да.
– Что мне сказать?
– Правду. Скажи, что мы обнаружили следы взлома.
Мы ждем приезда официальных лиц внизу, сидя на крыльце и перебирая возможные варианты. Начинает моросить дождь. Он оседает на волосах Али и собирается тысячами мельчайших капелек на швах ее пальто.
На другой стороне улицы группа грязных мальчишек высыпает из «рейнджровера», на ногах у них только носки, поскольку футбольные бутсы сняты и болтаются на шее.
Неподалеку от них я замечаю машину, в которой кто-то сидит. Я ничего не заметил бы, если бы не огонек зажигалки. Мне приходит в голову, что Кибел мог установить за мной наблюдение, но почти сразу я нахожу иное объяснение. Возможно, кто-то ждет, когда Кирстен вернется домой.
Я спускаюсь на тротуар и потягиваюсь. Солнце пытается пробиться к земле, но его глотают серые тучи. Я отправляюсь в путь по площади. Сперва иду в сторону от подозрительной машины, однако на углу поворачиваю и перехожу через дорогу. Останавливаюсь и читаю табличку на пьедестале бронзового всадника.
Снова поворачиваюсь и продолжаю двигаться. Неловко взлетает голубь. Теперь я иду прямо к машине. Уже различим чей-то силуэт за рулем.
Держась поближе к тротуару, чтобы нас разделял ряд машин, в самый последний момент я выныриваю из-за «ауди». На сиденье рядом с водителем лежит фотография Кирстен Фицрой.
Крупный седоволосый человек ошарашенно смотрит на меня. Я вижу два смутных отражения в его темных очках – это мое лицо. Пытаюсь открыть дверцу. Он поворачивает ключ зажигания, и я ору, чтобы он не двигался.
В этот момент на сцену выходит Али, разворачивая машину поперек дороги, чтобы перекрыть ему путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53