Словно его били. Медсестра поступила по инструкции и сообщила директрисе, которая, в свою очередь, уведомила социальный отдел. Я знаю эту процедуру наизусть. Явился дежурный социальный работник. Потом случай обсудили с начальником районного отдела. Костяшки домино стали падать: медицинские обследования, беседы, заявления, отрицания, совещания по делу, открытия, распоряжения, апелляции – одна за другой.
– Расскажите о приговоре суда, – прошу я.
Она припоминает только разрозненные детали. Утверждения о сексуальном насилии, которые были отвергнуты его отцом. Постановление об ограничении общения. Бобби сопровождали на уроки.
– Полиция проводила расследование, но я не знаю исхода. С социальными работниками и полицейскими общалась директриса.
– Она живет здесь?
– Нет. Она уволилась полтора года назад по семейным обстоятельствам.
– А что случилось с Бобби?
– Он изменился. В нем появилось спокойствие, которого не бывает у детей. Большинство учителей это нервировало. – Она вглядывается в чашку, поворачивая ее так и этак. – После смерти отца он стал еще более замкнутым. Словно стоял снаружи и мы видели его лицо через стекло.
– Вы думаете, что Бобби страдал от плохого обращения?
– Сент-Мери находится в очень бедном районе, профессор О'Лафлин. В некоторых домах уже одно пробуждение утром есть форма плохого обращения.
Я почти ничего не знаю о машинах. Я могу заправиться, подкачать шину и залить воду в радиатор, но не испытываю никакого интереса к устройству, моделям или динамике современного зажигания. Обычно я не обращаю внимания на другие транспортные средства на дороге, но на сей раз все иначе. Я постоянно вижу белый фургон. Впервые я заметил его утром, отъезжая от гостиницы «Альбион». Он стоял на противоположной стороне улицы и, в отличие от остальных машин, не был покрыт инеем. На переднем и заднем окнах виднелись неровные круги чистого стекла.
Теперь тот же белый фургон – или другой, похожий на первый, – припаркован на площадке напротив магазина Луизы Элвуд. Задние дверцы открыты. Внутри на полу я вижу мешки. В Ливерпуле, должно быть, сотни белых фургонов, возможно, целая эскадра, принадлежащая компании перевозок.
После вчерашней ночи мне везде мерещатся призраки – теперь вот в машине. Я перехожу рыночную площадь и останавливаюсь у витрины универмага. В стекле видно отражение площади. За мной никто не идет.
Я ничего не ел. Желая согреться, захожу в кафе на втором этаже торгового центра, окна которого выходят во внутренний дворик. С места, где я сижу, видны эскалаторы.
Генри Луис Менкен – журналист, любитель пива и мудрец – говорил, что у всякой сложной проблемы существует решение, которое просто, точно и неверно. Я разделяю его недоверие к очевидному.
В университете я доводил преподавателей до истерики, постоянно оспаривая простые истины. «Почему вы не можете принять вещи такими, каковы они есть? – спрашивали они. – Почему простой ответ не может быть правильным?»
Природа не такова. Если бы эволюция шла по пути простых ответов, у нас был бы мозг побольше и мы не смотрели бы телешоу или же у нас был бы мозг побольше и мы не изобрели бы оружие массового уничтожения. У матерей было бы по четыре руки, а дети покидали бы дом через шесть недель. У нас были бы титановые кости, кожа, не подверженная воздействию ультрафиолета, рентгеновское зрение и способность к постоянной эрекции и множественным оргазмам.
Многое в поведении Бобби Моргана – теперь я буду называть его настоящим именем – говорит за то, что в детстве он стал жертвой сексуального насилия. Но я все равно не хочу, чтобы это оказалось правдой. Ленни Морган начал мне нравиться. Он многое делал правильно, воспитывая Бобби. Люди относились к нему тепло. Бобби обожал его.
Возможно, у личности Ленни было две стороны. Ничто не может помешать насильнику быть надежным, любящим человеком. Это объяснило бы его самоубийство. Это также могло быть причиной того, что Бобби потребовались две личности, чтобы выжить.
11
В социальной службе хранятся досье на всех детей, подвергшихся сексуальным домогательствам. Прежде у меня был свободный доступ к таким документам, но теперь я не часть системы. Правила конфиденциальности непреодолимы.
Мне нужна помощь человека, которого я не видел больше десяти лет. Ее зовут Мелинда Коссимо, и я боюсь, что не узнаю ее. Мы договариваемся встретиться в кофейне напротив городского суда.
Когда я приехал в Ливерпуль впервые, Мел была дежурным социальным работником. Теперь она глава районного отделения (это называется «специалист по защите прав ребенка»). Не многим удается продержаться на социальной работе так долго. Они либо выгорают, либо взрываются.
Мел была типичным панком с растрепанными волосами, ее гардероб сплошь состоял из поношенных кожаных курток и рваных джинсов. Она всегда бросала вызов чужим мнениям, независимо от того, соглашалась она с ними или нет, потому что любила наблюдать, как люди встают на защиту своих убеждений.
Она родилась в Корнуолле и с детства слушала, как ее отец, местный моряк, разглагольствовал на тему различия между «мужской работой» и «женской работой». Неудивительно, что, повзрослев, она стала рьяной феминисткой и автором докторской диссертации под названием «Когда женщины носят штаны». Должно быть, ее отец переворачивается в гробу.
Муж Мел, Бойд, ланкаширский парень, одевался в брюки цвета хаки и свитера с высоким горлышком и закатанными рукавами. Высокий и худой, он поседел в девятнадцать лет, но носил длинные волосы, завязанные в хвост. Я лишь однажды видел их распущенными, в душе после того, как мы играли в бадминтон.
Коссимо были прекрасными хозяевами. Почти каждые выходные мы собирались на старой террасе Бойда в саду с эоловой арфой и прудом, вокруг которого росла конопля. Мы все слишком много работали, нас слишком мало ценили, и все же мы были идеалистами. Джулиана играла на гитаре, а Мел пела, как Джонни Митчелл. Мы ели вегетарианские блюда, злоупотребляли вином, покуривали травку и исправляли несправедливости мира. Похмелье не проходило до понедельника, а несварение желудка – до среды.
Мел строит мне гримасы в окно. Теперь у нее прямые волосы, схваченные заколками-невидимками. На ней темные брюки и сшитый на заказ бежевый пиджак. К лацкану приколота белая ленточка. Не помню, какую благотворительную организацию она представляет.
– Так выглядят руководители?
– Нет, люди среднего возраста. – Она смеется и садится, вздохнув с облегчением. – Эти туфли меня убивают. – Она скидывает их и трет лодыжки.
– Ходила по магазинам?
– Нет, была в суде по правам ребенка. Приговор о срочном помещении под опеку.
– Удачный исход?
– Бывает и хуже.
Я заказываю кофе, а она смотрит на стол. Я знаю, что она оценивает меня, пытается понять, насколько я изменился. Есть ли у нас еще что-то общее? Почему я так внезапно объявился? Социальная работа вырабатывает в людях подозрительность.
– И что случилось с твоим ухом?
– Собака укусила.
– Нельзя работать с животными.
– Я слышал об этом.
Мел смотрит, как моя левая рука пытается размешать кофе.
– Ты до сих пор с Джулианой?
– Угу. Теперь у нас есть Чарли. Ей восемь. Думаю, Джулиана снова беременна.
– Разве ты не уверен? – смеется она.
Я смеюсь вместе с ней, хотя на деле снедаем мучительным чувством вины.
Затем я спрашиваю ее о Бойде. Я представляю его стареющим хиппи, который все еще носит полотняные рубашки и индийские брюки. Мел отворачивается, но я все же успеваю заметить, как боль омрачает ее лицо.
– Бойд умер.
Она сидит неподвижно и ждет, пока тишина не свыкнется с этой новостью.
– Когда?
– Больше года назад. Огромный грузовик проехал на красный свет и сбил его.
Я выражаю ей соболезнования. Она грустно улыбается и слизывает молочную пену с ложки.
– Говорят, первый год самый трудный. Знаешь, что я тебе скажу: это как пройти сквозь строй полицейских с дубинками и щитами. У меня до сих пор в голове не укладывается, что его нет. Сперва я даже обижалась на него. Думала, что он меня бросил. Звучит глупо, но со злости я продала его коллекцию дисков. Потом потратила вдвое больше, чтобы выкупить ее. – Она горько смеется над собой и помешивает кофе.
– Надо было написать. Мы не знали.
– Бойд потерял ваш адрес. Он был безнадежен. Знаю, я могла бы отыскать вас. – Она виновато улыбается. – Просто никого не хотелось видеть. Это напомнило бы мне о старых добрых временах.
– И где он сейчас?
– Дома в маленьком серебряном горшочке на моем стеллаже. – Она говорит так, словно он мастерит что-то в саду. – Я не могу зарыть его здесь. Слишком холодно. А если пойдет снег? Он ненавидел холод. – Она горестно смотрит на меня. – Знаю, это глупо.
– Не для меня.
– Я думала, что смогу накопить денег и отвезти его в Непал. Там я могла бы развеять прах с горы.
– Он боялся высоты.
– Да. Может, следует пустить его по Мерси?
– А это разрешено?
– Не понимаю, как кто-нибудь сможет меня остановить. – Она грустно смеется. – Итак, зачем ты вернулся в Ливерпуль? Ты ведь не мог дождаться, когда уедешь отсюда.
– Надо было взять вас двоих с собой.
– На юг? Вряд ли. Знаешь ведь, что Бойд думал о Лондоне. Он говорил, там полно людей, которые ищут то, чего не могут найти в других местах и чего на деле вообще не стоит искать.
Я так и слышу, как Бойд это говорит.
– Мне нужно посмотреть дело одного ребенка.
– «Красный обрез»!
– Да.
Я не слышал этого термина много лет. Так социальные работники Ливерпуля называют папки с материалами по правам ребенка, потому что их первая страница имеет темно-красные поля.
– Что за ребенок?
– Бобби Морган.
Мел сразу вспоминает. Я вижу это по ее глазам.
– Я тогда вытащила судью из постели в два часа ночи, чтобы он подписал постановление о временной опеке. Отец покончил с собой. Ты должен помнить.
– Я не помню.
Она хмурит брови.
– Может, этим делом занимался Эрскин. – Руперт Эрскин являлся главным психологом отдела. Я был младшим сотрудником, о чем он напоминал мне при первой возможности. Мел была социальным работником, ведущим дело Бобби.
– Заявление поступило от учительницы, – объясняет она. – Мать поначалу ничего не хотела говорить. Но когда она увидела медицинское заключение, то сломалась и сказала, что подозревает своего мужа.
– Ты можешь достать мне это дело?
Я вижу, что она хочет спросить меня зачем. И в то же время понимает, что лучше ей не знать. Конфиденциальные дела по правам ребенка находятся в Хаттон-гарденз, главном здании отдела социальной службы Ливерпуля. Дела хранятся восемьдесят лет, и доступ к ним разрешен только определенным сотрудникам, уполномоченным агентствам и работникам суда. Все случаи просмотра фиксируются.
Мел разглядывает свое отражение в ложке. Ей надо принять решение. Поможет она мне или нет? Она смотрит на часы.
– Я позвоню кое-куда. Приходи ко мне в кабинет в половине второго.
Она целует меня в щеку и уходит. Я заказываю еще кофе, чтобы скоротать время. Периоды безделья хуже всего. Они предоставляют мне слишком много времени для раздумий. И тогда хаотичные мысли скачут у меня в голове, как шарики для пинг-понга в коробке. Джулиана беременна. Нам нужна будет ограда внизу лестницы. Этим летом Чарли хочет поехать в лагерь. Как были связаны между собой Бобби и Кэтрин?
Еще один фургон, но уже не белый. Водитель опускает на мостовую перед кафе пачку бумаг. Заголовок на первой странице гласит: «Объявлено вознаграждение за поимку убийцы Кэтрин Макбрайд».
По сторонам стола Мел сложены кипы дел. Ее компьютер украшен стикерами, вырезками из газет и картинками. На одной из них изображен вооруженный грабитель, угрожающий ружьем и говорящий: «Кошелек или жизнь!» Жертва отвечает: «У меня нет ни того ни другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Расскажите о приговоре суда, – прошу я.
Она припоминает только разрозненные детали. Утверждения о сексуальном насилии, которые были отвергнуты его отцом. Постановление об ограничении общения. Бобби сопровождали на уроки.
– Полиция проводила расследование, но я не знаю исхода. С социальными работниками и полицейскими общалась директриса.
– Она живет здесь?
– Нет. Она уволилась полтора года назад по семейным обстоятельствам.
– А что случилось с Бобби?
– Он изменился. В нем появилось спокойствие, которого не бывает у детей. Большинство учителей это нервировало. – Она вглядывается в чашку, поворачивая ее так и этак. – После смерти отца он стал еще более замкнутым. Словно стоял снаружи и мы видели его лицо через стекло.
– Вы думаете, что Бобби страдал от плохого обращения?
– Сент-Мери находится в очень бедном районе, профессор О'Лафлин. В некоторых домах уже одно пробуждение утром есть форма плохого обращения.
Я почти ничего не знаю о машинах. Я могу заправиться, подкачать шину и залить воду в радиатор, но не испытываю никакого интереса к устройству, моделям или динамике современного зажигания. Обычно я не обращаю внимания на другие транспортные средства на дороге, но на сей раз все иначе. Я постоянно вижу белый фургон. Впервые я заметил его утром, отъезжая от гостиницы «Альбион». Он стоял на противоположной стороне улицы и, в отличие от остальных машин, не был покрыт инеем. На переднем и заднем окнах виднелись неровные круги чистого стекла.
Теперь тот же белый фургон – или другой, похожий на первый, – припаркован на площадке напротив магазина Луизы Элвуд. Задние дверцы открыты. Внутри на полу я вижу мешки. В Ливерпуле, должно быть, сотни белых фургонов, возможно, целая эскадра, принадлежащая компании перевозок.
После вчерашней ночи мне везде мерещатся призраки – теперь вот в машине. Я перехожу рыночную площадь и останавливаюсь у витрины универмага. В стекле видно отражение площади. За мной никто не идет.
Я ничего не ел. Желая согреться, захожу в кафе на втором этаже торгового центра, окна которого выходят во внутренний дворик. С места, где я сижу, видны эскалаторы.
Генри Луис Менкен – журналист, любитель пива и мудрец – говорил, что у всякой сложной проблемы существует решение, которое просто, точно и неверно. Я разделяю его недоверие к очевидному.
В университете я доводил преподавателей до истерики, постоянно оспаривая простые истины. «Почему вы не можете принять вещи такими, каковы они есть? – спрашивали они. – Почему простой ответ не может быть правильным?»
Природа не такова. Если бы эволюция шла по пути простых ответов, у нас был бы мозг побольше и мы не смотрели бы телешоу или же у нас был бы мозг побольше и мы не изобрели бы оружие массового уничтожения. У матерей было бы по четыре руки, а дети покидали бы дом через шесть недель. У нас были бы титановые кости, кожа, не подверженная воздействию ультрафиолета, рентгеновское зрение и способность к постоянной эрекции и множественным оргазмам.
Многое в поведении Бобби Моргана – теперь я буду называть его настоящим именем – говорит за то, что в детстве он стал жертвой сексуального насилия. Но я все равно не хочу, чтобы это оказалось правдой. Ленни Морган начал мне нравиться. Он многое делал правильно, воспитывая Бобби. Люди относились к нему тепло. Бобби обожал его.
Возможно, у личности Ленни было две стороны. Ничто не может помешать насильнику быть надежным, любящим человеком. Это объяснило бы его самоубийство. Это также могло быть причиной того, что Бобби потребовались две личности, чтобы выжить.
11
В социальной службе хранятся досье на всех детей, подвергшихся сексуальным домогательствам. Прежде у меня был свободный доступ к таким документам, но теперь я не часть системы. Правила конфиденциальности непреодолимы.
Мне нужна помощь человека, которого я не видел больше десяти лет. Ее зовут Мелинда Коссимо, и я боюсь, что не узнаю ее. Мы договариваемся встретиться в кофейне напротив городского суда.
Когда я приехал в Ливерпуль впервые, Мел была дежурным социальным работником. Теперь она глава районного отделения (это называется «специалист по защите прав ребенка»). Не многим удается продержаться на социальной работе так долго. Они либо выгорают, либо взрываются.
Мел была типичным панком с растрепанными волосами, ее гардероб сплошь состоял из поношенных кожаных курток и рваных джинсов. Она всегда бросала вызов чужим мнениям, независимо от того, соглашалась она с ними или нет, потому что любила наблюдать, как люди встают на защиту своих убеждений.
Она родилась в Корнуолле и с детства слушала, как ее отец, местный моряк, разглагольствовал на тему различия между «мужской работой» и «женской работой». Неудивительно, что, повзрослев, она стала рьяной феминисткой и автором докторской диссертации под названием «Когда женщины носят штаны». Должно быть, ее отец переворачивается в гробу.
Муж Мел, Бойд, ланкаширский парень, одевался в брюки цвета хаки и свитера с высоким горлышком и закатанными рукавами. Высокий и худой, он поседел в девятнадцать лет, но носил длинные волосы, завязанные в хвост. Я лишь однажды видел их распущенными, в душе после того, как мы играли в бадминтон.
Коссимо были прекрасными хозяевами. Почти каждые выходные мы собирались на старой террасе Бойда в саду с эоловой арфой и прудом, вокруг которого росла конопля. Мы все слишком много работали, нас слишком мало ценили, и все же мы были идеалистами. Джулиана играла на гитаре, а Мел пела, как Джонни Митчелл. Мы ели вегетарианские блюда, злоупотребляли вином, покуривали травку и исправляли несправедливости мира. Похмелье не проходило до понедельника, а несварение желудка – до среды.
Мел строит мне гримасы в окно. Теперь у нее прямые волосы, схваченные заколками-невидимками. На ней темные брюки и сшитый на заказ бежевый пиджак. К лацкану приколота белая ленточка. Не помню, какую благотворительную организацию она представляет.
– Так выглядят руководители?
– Нет, люди среднего возраста. – Она смеется и садится, вздохнув с облегчением. – Эти туфли меня убивают. – Она скидывает их и трет лодыжки.
– Ходила по магазинам?
– Нет, была в суде по правам ребенка. Приговор о срочном помещении под опеку.
– Удачный исход?
– Бывает и хуже.
Я заказываю кофе, а она смотрит на стол. Я знаю, что она оценивает меня, пытается понять, насколько я изменился. Есть ли у нас еще что-то общее? Почему я так внезапно объявился? Социальная работа вырабатывает в людях подозрительность.
– И что случилось с твоим ухом?
– Собака укусила.
– Нельзя работать с животными.
– Я слышал об этом.
Мел смотрит, как моя левая рука пытается размешать кофе.
– Ты до сих пор с Джулианой?
– Угу. Теперь у нас есть Чарли. Ей восемь. Думаю, Джулиана снова беременна.
– Разве ты не уверен? – смеется она.
Я смеюсь вместе с ней, хотя на деле снедаем мучительным чувством вины.
Затем я спрашиваю ее о Бойде. Я представляю его стареющим хиппи, который все еще носит полотняные рубашки и индийские брюки. Мел отворачивается, но я все же успеваю заметить, как боль омрачает ее лицо.
– Бойд умер.
Она сидит неподвижно и ждет, пока тишина не свыкнется с этой новостью.
– Когда?
– Больше года назад. Огромный грузовик проехал на красный свет и сбил его.
Я выражаю ей соболезнования. Она грустно улыбается и слизывает молочную пену с ложки.
– Говорят, первый год самый трудный. Знаешь, что я тебе скажу: это как пройти сквозь строй полицейских с дубинками и щитами. У меня до сих пор в голове не укладывается, что его нет. Сперва я даже обижалась на него. Думала, что он меня бросил. Звучит глупо, но со злости я продала его коллекцию дисков. Потом потратила вдвое больше, чтобы выкупить ее. – Она горько смеется над собой и помешивает кофе.
– Надо было написать. Мы не знали.
– Бойд потерял ваш адрес. Он был безнадежен. Знаю, я могла бы отыскать вас. – Она виновато улыбается. – Просто никого не хотелось видеть. Это напомнило бы мне о старых добрых временах.
– И где он сейчас?
– Дома в маленьком серебряном горшочке на моем стеллаже. – Она говорит так, словно он мастерит что-то в саду. – Я не могу зарыть его здесь. Слишком холодно. А если пойдет снег? Он ненавидел холод. – Она горестно смотрит на меня. – Знаю, это глупо.
– Не для меня.
– Я думала, что смогу накопить денег и отвезти его в Непал. Там я могла бы развеять прах с горы.
– Он боялся высоты.
– Да. Может, следует пустить его по Мерси?
– А это разрешено?
– Не понимаю, как кто-нибудь сможет меня остановить. – Она грустно смеется. – Итак, зачем ты вернулся в Ливерпуль? Ты ведь не мог дождаться, когда уедешь отсюда.
– Надо было взять вас двоих с собой.
– На юг? Вряд ли. Знаешь ведь, что Бойд думал о Лондоне. Он говорил, там полно людей, которые ищут то, чего не могут найти в других местах и чего на деле вообще не стоит искать.
Я так и слышу, как Бойд это говорит.
– Мне нужно посмотреть дело одного ребенка.
– «Красный обрез»!
– Да.
Я не слышал этого термина много лет. Так социальные работники Ливерпуля называют папки с материалами по правам ребенка, потому что их первая страница имеет темно-красные поля.
– Что за ребенок?
– Бобби Морган.
Мел сразу вспоминает. Я вижу это по ее глазам.
– Я тогда вытащила судью из постели в два часа ночи, чтобы он подписал постановление о временной опеке. Отец покончил с собой. Ты должен помнить.
– Я не помню.
Она хмурит брови.
– Может, этим делом занимался Эрскин. – Руперт Эрскин являлся главным психологом отдела. Я был младшим сотрудником, о чем он напоминал мне при первой возможности. Мел была социальным работником, ведущим дело Бобби.
– Заявление поступило от учительницы, – объясняет она. – Мать поначалу ничего не хотела говорить. Но когда она увидела медицинское заключение, то сломалась и сказала, что подозревает своего мужа.
– Ты можешь достать мне это дело?
Я вижу, что она хочет спросить меня зачем. И в то же время понимает, что лучше ей не знать. Конфиденциальные дела по правам ребенка находятся в Хаттон-гарденз, главном здании отдела социальной службы Ливерпуля. Дела хранятся восемьдесят лет, и доступ к ним разрешен только определенным сотрудникам, уполномоченным агентствам и работникам суда. Все случаи просмотра фиксируются.
Мел разглядывает свое отражение в ложке. Ей надо принять решение. Поможет она мне или нет? Она смотрит на часы.
– Я позвоню кое-куда. Приходи ко мне в кабинет в половине второго.
Она целует меня в щеку и уходит. Я заказываю еще кофе, чтобы скоротать время. Периоды безделья хуже всего. Они предоставляют мне слишком много времени для раздумий. И тогда хаотичные мысли скачут у меня в голове, как шарики для пинг-понга в коробке. Джулиана беременна. Нам нужна будет ограда внизу лестницы. Этим летом Чарли хочет поехать в лагерь. Как были связаны между собой Бобби и Кэтрин?
Еще один фургон, но уже не белый. Водитель опускает на мостовую перед кафе пачку бумаг. Заголовок на первой странице гласит: «Объявлено вознаграждение за поимку убийцы Кэтрин Макбрайд».
По сторонам стола Мел сложены кипы дел. Ее компьютер украшен стикерами, вырезками из газет и картинками. На одной из них изображен вооруженный грабитель, угрожающий ружьем и говорящий: «Кошелек или жизнь!» Жертва отвечает: «У меня нет ни того ни другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53