У тебя должно было сохраниться что-то от Кэтрин, доказывающее, что ты с ней спал.
– Да. Конечно. Я хранил фотоснимки, чтобы показать адвокату своей жены.
Боже, ну что он себе воображает! У меня нет на это времени. Но все же я улыбаюсь про себя. Я заблуждался относительно него. Он не убийца.
– Пациент, которого ты мне прислал, Бобби…
– Что с ним?
– Как ты с ним познакомился?
– Я тебе уже говорил: его адвокат хотел провести неврологические тесты.
– Кто предложил меня: ты или Эдди Баррет?
– Эдди предложил тебя.
Начал накрапывать дождь. У дворников только одна скорость – низкая.
– В Ливерпуле есть онкологическая больница под названием Клеттербридж. Я хочу знать, есть ли у них карточка пациентки по имени Бриджет Морган. Возможно, она назвала свою девичью фамилию, Бриджет Ахерн. У нее рак груди. Видимо, в тяжелой стадии. Она может либо наблюдаться, либо находиться в хосписе. Мне надо ее найти.
Я не прошу об одолжении. Или он сделает это, или наши давние отношения неизбежно закончатся. Джок ищет отговорку, но не может найти. Больше всего ему хочется убежать и спрятаться. Он всегда был трусом, если не мог превзойти соперника физически. Я не дам ему возможности улизнуть. Я знаю, что он солгал полиции. У меня также есть информация о вкладах, которые он утаил от своих бывших жен.
Его голос звучит резко:
– Они поймают тебя, Джо.
– Они всех нас поймают, – говорю я. – Позвони по этому номеру как можно быстрее.
2
В третьем классе, проводя каникулы в Уэльсе, я взял несколько спичек из фарфоровой миски над камином, чтобы развести костер. Сухое лето близилось к концу, и трава высохла и пожухла. Стоит ли говорить о ветре?
От моей вязанки тлеющего хвороста начался пожар, который уничтожил два забора, двухсотлетнюю изгородь и стал подбираться к соседскому амбару, заполненному на зиму. Я поднял тревогу, завопив во всю мочь, и помчался домой с почерневшими щеками и опаленными волосами.
Я забился в стог сена на конюшне, прислонившись к покатой крыше. Отец был слишком крупным, чтобы до меня добраться. Я лежал там очень тихо, вдыхая пыль и слушая сирены пожарных машин. Воображал всякие ужасы. Представлял себе все окрестные фермы и деревни в огне. Меня собираются посадить в тюрьму. Брата Кэри Мойниган отправили в колонию для несовершеннолетних за поджог железнодорожного вагона. Он вышел оттуда, став еще гнуснее, чем был.
Я пять часов просидел на чердаке. Никто на меня не кричал и ничем мне не грозил. Папа сказал, что я должен выйти и принять наказание, как подобает мужчине. Почему маленьких мальчиков заставляют поступать, как подобает мужчинам? Выражение разочарования на лице отца было больнее, чем удары его ремня. Что скажут соседи?
Теперь я гораздо ближе к тюрьме, чем тогда. Я представляю, как Джулиана протягивает через стол нашего младенца. «Помаши папе», – говорит она ему (естественно, это мальчик) и стыдливо одергивает юбку, понимая, что десятки заключенных смотрят на ее ноги.
Мне видится здание из красного кирпича, вырастающее из асфальта. Железные двери, ключи размером с ладонь. Я воображаю металлические двери, очередь за едой, двор для прогулок, самодовольных охранников, дубинки, горшки, опущенные глаза, зарешеченные окна и фотографии на стене камеры.
Что станется в тюрьме с таким, как я?
Саймон прав. Я не должен убегать. И, как я узнал еще в третьем классе, невозможно прятаться вечно. Бобби хочет меня уничтожить. Он не желает моей смерти. Он много раз мог убить меня, но ему нужно, чтобы я жил, зная, что это он разрушил мой мир, лишил меня всего, что было мне дорого.
Продолжат ли полицейские следить за моим домом или снимут пост, сосредоточив силы на Уэльсе? Плохо, если второе. Я должен быть уверен, что Джулиана и Чарли в безопасности.
Звонит телефон. Джок получил адрес хосписа в Ланкашире, где находится Бриджет Ахерн.
– Я пообщался с главным онкологом. Он говорит, что ей осталось несколько недель.
Я слышу, как он разворачивает сигару. Рано. Может, он празднует? Мы установили хрупкое перемирие. Словно старые супруги, мы закрываем глаза на ложь и недостатки друг друга.
– В сегодняшней газете напечатана твоя фотография – ты больше похож на банкира, чем на преступника в розыске.
– Я не фотогеничен.
– Упоминают и Джулиану. Пишут, что во время визита журналистов она вела себя «возбужденно и резко».
– Она велела им убираться.
– Да, я так и подумал.
Я слышу, как он выпускает дым.
– Должен тебе сказать, Джо. Я всегда думал, что ты скучный зануда. Весьма симпатичный, но слишком уж правильный. А теперь посмотрите-ка на него! Две любовницы, полиция разыскивает…
– Я не спал с Кэтрин Макбрайд.
– Напрасно. Она была хороша в постели. – Он сухо смеется.
– Джок, ты бы иногда послушал себя со стороны!
Подумать только, когда-то я ему завидовал! Посмотрите, кем он стал: грубая пародия на правого шовиниста и фанатика среднего класса. Я больше ему не доверяю, но мне все еще нужна его помощь.
– Я хочу, чтобы ты был с Джулианой и Чарли, пока я все не улажу.
– Ты же велел мне не подходить к ней.
– Знаю.
– Извини, не могу тебе помочь. Джулиана не отвечает на мои звонки. Думаю, ты сказал ей о Кэтрин и письмах. Теперь она злится на нас обоих.
– Хотя бы позвони ей, скажи, чтобы была осторожна. Скажи, чтобы никого не впускала в дом.
3
Максимальная скорость «лендровера» только сорок, при этом он то и дело норовит выехать на середину дороги. Он больше похож на музейный экспонат, чем на машину, и обгоняющие меня водители сигналят, словно я совершаю благотворительный автопробег. Это просто идеальное средство скрыться: никто не ожидает, что человек, за которым гонятся, будет убегать так медленно.
Окольными путями добираюсь до Ланкашира. Заплесневевшая карта дорог из бардачка, приблизительно 1965 года выпуска, указывает мне направление. Я проезжаю мимо деревень с названиями вроде Пуддинглейк и Вудпламптон. На почти заброшенной заправке на окраине Блэкпула захожу в туалет и привожу себя в порядок. Соскребаю грязь с брюк и долго держу их под сушилкой для рук, а потом переодеваю рубашку и промываю царапины на руках.
Хоспис «Сквайрс Гейт» прилепился к каменистой возвышенности, словно проржавел там в соленом воздухе. Башенки, аркообразные окна и пологая крыша, похоже, сохранились с эдвардианских времен, однако внешние строения новее и выглядят не столь устрашающе.
Охраняемая тополями дорога огибает переднюю часть хосписа и оканчивается парковкой. Я иду, ориентируясь по указателям, в нужное отделение, выходящее окнами на океан. Коридоры пусты, а на лестницах почти чисто. Медбрат-негр с бритой головой сидит за стеклянной стенкой, уставившись в экран. Он увлечен компьютерной игрой.
– У вас есть пациентка по имени Бриджет Ахерн?
Он смотрит на мои брюки, утратившие на коленях свой первоначальный вид.
– Вы родственник?
– Нет. Я психолог. Мне надо поговорить с ней о ее сыне.
Он поднимает брови.
– Не знал, что у нее есть сын. К ней приходит не много посетителей.
Я иду за его легко переваливающейся фигурой по коридору, потом он поворачивает под лестницей и выводит меня наружу через двойную дверь. Широкая дорожка, посыпанная гравием, пересекает газон, где на садовой скамейке две медсестры с тоскливым видом едят сандвичи.
Мы входим в одноэтажную пристройку, расположенную ближе к утесам, и попадаем в длинную общую палату с дюжиной кроватей, половина из которых пуста. Костлявая женщина с гладким черепом лежит, облокотившись на подушку. Она смотрит на двух маленьких детей, малюющих что-то на бумаге в ногах ее кровати. В стороне одноногая женщина в желтом платье сидит в коляске перед телевизором, укрывшись вязаным одеялом.
В дальнем конце палаты через две двери располагаются отдельные комнаты. Медбрат не утруждает себя стуком. В комнате темно. Сначала я не замечаю ничего, кроме техники. Мониторы и пульты создают иллюзию медицинского совершенства: словно все возможно, если настроить аппаратуру и нажать нужные кнопки.
Женщина средних лет с ввалившимися щеками лежит в центре паутины трубок и проводов. На ней светлый парик, у нее большая обвислая грудь и черные пятна на шее. Ее тело прикрывает розовая сорочка, плечи спрятаны под поношенным красным кардиганом. Раствор движется по трубкам, вползающим в ее тело и выползающим из него. На запястьях и лодыжках черные линии – недостаточно темные для татуировок и слишком аккуратные для синяков.
– Не давайте ей сигарет. Она не может прочистить легкие. Как только начинает кашлять, трубки вылетают.
– Я не курю.
– Молодец. – Он вытаскивает сигарету из-за уха и перемещает ее в рот. – Обратную дорогу найдете сами.
Занавески задернуты. Откуда-то доносится музыка. Только через какое-то время я понимаю, что это играет радио на прикроватном столике, рядом с пустой вазой и Библией.
Она спит под действием лекарств. Возможно, морфия. В нос вставлена трубка, другая выходит откуда-то из области желудка. Ее лицо повернуто к респиратору.
Я прислоняюсь к стене и упираюсь в нее затылком.
– От этого места мурашки по коже, – говорит женщина, не открывая глаз.
– Да.
Я сажусь на стул, чтобы ей не пришлось поворачивать голову в мою сторону. Ее глаза медленно открываются. Лицо белее стены. В полутьме мы смотрим друг на друга.
– Вы когда-нибудь были в Мауи?
– Это на Гавайях.
– Я знаю, где это, черт побери. – Она кашляет, и кровать сотрясается. – Там я сейчас должна быть. Я должна быть в Америке. Я должна была родиться американкой.
– Почему вы так говорите?
– Потому что янки знают, как жить. Все там больше и лучше. Люди смеются над этим. Они называют их невежественными и заносчивыми, но янки просто честные. Такие маленькие страны, как эта, они съедают на завтрак, а перед ужином испражняются ими.
– А вы были в Америке?
Она меняет тему. Ее глаза опухли, из уголка рта течет слюна.
– Вы врач или священник?
– Я психолог.
Она саркастически смеется:
– Тогда вам нет смысла знакомиться со мной. Если только вам не нравятся похороны.
Рак, видимо, прогрессировал быстро. У ее тела не было времени истаять. Она светлокожая, с изящным подбородком, грациозной шеей и тонко вырезанными ноздрями. Если бы не эта обстановка и не сиплый голос, она бы могла выглядеть вполне привлекательной.
– Проблема рака в том, что он не похож на рак. Простуда кажется простудой. Сломанная нога кажется сломанной ногой. Но о раке ничего не знаешь, пока не получишь снимки и результаты сканирования. Если, конечно, не считать опухоли. Кто может забыть об опухоли? Потрогайте ее!
– Спасибо, не стоит.
– Не смущайтесь. Вы большой мальчик. Потрогайте. Наверное, вы сомневаетесь, что они настоящие. Большинство мужчин сомневаются.
Ее рука протягивается и обхватывает мое запястье. У нее удивительно сильная хватка. Я подавляю в себе желание отшатнуться. Она кладет мою руку себе под сорочку. Мои пальцы прикасаются к ее мягкой груди.
– Вот здесь. Чувствуете? Раньше она была как горошина: маленькая и круглая. Теперь размером с апельсин. Шесть месяцев назад она распространилась на кости. Теперь на легкие.
Моей рукой, все еще лежащей у нее на груди, она трет свой сосок, и я чувствую, как он постепенно твердеет.
– Можете заняться со мной любовью, если хотите. – Она говорит серьезно. – Я хотела бы почувствовать что-нибудь еще… кроме этого распада.
Выражение жалости на моем лице приводит ее в ярость. Она отбрасывает мою руку и плотно оборачивает грудь кардиганом. Теперь она не смотрит на меня.
– Я должен задать вам несколько вопросов.
– Забудьте об этом. Мне не нужны ваши ободряющие речи. Я не ищу веры и перестала заключать сделки с Богом.
– Я здесь из-за Бобби.
– А что с ним?
Я не спланировал свои вопросы. Я даже не знаю точно, чего ищу.
– Когда вы видели его в последний раз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Да. Конечно. Я хранил фотоснимки, чтобы показать адвокату своей жены.
Боже, ну что он себе воображает! У меня нет на это времени. Но все же я улыбаюсь про себя. Я заблуждался относительно него. Он не убийца.
– Пациент, которого ты мне прислал, Бобби…
– Что с ним?
– Как ты с ним познакомился?
– Я тебе уже говорил: его адвокат хотел провести неврологические тесты.
– Кто предложил меня: ты или Эдди Баррет?
– Эдди предложил тебя.
Начал накрапывать дождь. У дворников только одна скорость – низкая.
– В Ливерпуле есть онкологическая больница под названием Клеттербридж. Я хочу знать, есть ли у них карточка пациентки по имени Бриджет Морган. Возможно, она назвала свою девичью фамилию, Бриджет Ахерн. У нее рак груди. Видимо, в тяжелой стадии. Она может либо наблюдаться, либо находиться в хосписе. Мне надо ее найти.
Я не прошу об одолжении. Или он сделает это, или наши давние отношения неизбежно закончатся. Джок ищет отговорку, но не может найти. Больше всего ему хочется убежать и спрятаться. Он всегда был трусом, если не мог превзойти соперника физически. Я не дам ему возможности улизнуть. Я знаю, что он солгал полиции. У меня также есть информация о вкладах, которые он утаил от своих бывших жен.
Его голос звучит резко:
– Они поймают тебя, Джо.
– Они всех нас поймают, – говорю я. – Позвони по этому номеру как можно быстрее.
2
В третьем классе, проводя каникулы в Уэльсе, я взял несколько спичек из фарфоровой миски над камином, чтобы развести костер. Сухое лето близилось к концу, и трава высохла и пожухла. Стоит ли говорить о ветре?
От моей вязанки тлеющего хвороста начался пожар, который уничтожил два забора, двухсотлетнюю изгородь и стал подбираться к соседскому амбару, заполненному на зиму. Я поднял тревогу, завопив во всю мочь, и помчался домой с почерневшими щеками и опаленными волосами.
Я забился в стог сена на конюшне, прислонившись к покатой крыше. Отец был слишком крупным, чтобы до меня добраться. Я лежал там очень тихо, вдыхая пыль и слушая сирены пожарных машин. Воображал всякие ужасы. Представлял себе все окрестные фермы и деревни в огне. Меня собираются посадить в тюрьму. Брата Кэри Мойниган отправили в колонию для несовершеннолетних за поджог железнодорожного вагона. Он вышел оттуда, став еще гнуснее, чем был.
Я пять часов просидел на чердаке. Никто на меня не кричал и ничем мне не грозил. Папа сказал, что я должен выйти и принять наказание, как подобает мужчине. Почему маленьких мальчиков заставляют поступать, как подобает мужчинам? Выражение разочарования на лице отца было больнее, чем удары его ремня. Что скажут соседи?
Теперь я гораздо ближе к тюрьме, чем тогда. Я представляю, как Джулиана протягивает через стол нашего младенца. «Помаши папе», – говорит она ему (естественно, это мальчик) и стыдливо одергивает юбку, понимая, что десятки заключенных смотрят на ее ноги.
Мне видится здание из красного кирпича, вырастающее из асфальта. Железные двери, ключи размером с ладонь. Я воображаю металлические двери, очередь за едой, двор для прогулок, самодовольных охранников, дубинки, горшки, опущенные глаза, зарешеченные окна и фотографии на стене камеры.
Что станется в тюрьме с таким, как я?
Саймон прав. Я не должен убегать. И, как я узнал еще в третьем классе, невозможно прятаться вечно. Бобби хочет меня уничтожить. Он не желает моей смерти. Он много раз мог убить меня, но ему нужно, чтобы я жил, зная, что это он разрушил мой мир, лишил меня всего, что было мне дорого.
Продолжат ли полицейские следить за моим домом или снимут пост, сосредоточив силы на Уэльсе? Плохо, если второе. Я должен быть уверен, что Джулиана и Чарли в безопасности.
Звонит телефон. Джок получил адрес хосписа в Ланкашире, где находится Бриджет Ахерн.
– Я пообщался с главным онкологом. Он говорит, что ей осталось несколько недель.
Я слышу, как он разворачивает сигару. Рано. Может, он празднует? Мы установили хрупкое перемирие. Словно старые супруги, мы закрываем глаза на ложь и недостатки друг друга.
– В сегодняшней газете напечатана твоя фотография – ты больше похож на банкира, чем на преступника в розыске.
– Я не фотогеничен.
– Упоминают и Джулиану. Пишут, что во время визита журналистов она вела себя «возбужденно и резко».
– Она велела им убираться.
– Да, я так и подумал.
Я слышу, как он выпускает дым.
– Должен тебе сказать, Джо. Я всегда думал, что ты скучный зануда. Весьма симпатичный, но слишком уж правильный. А теперь посмотрите-ка на него! Две любовницы, полиция разыскивает…
– Я не спал с Кэтрин Макбрайд.
– Напрасно. Она была хороша в постели. – Он сухо смеется.
– Джок, ты бы иногда послушал себя со стороны!
Подумать только, когда-то я ему завидовал! Посмотрите, кем он стал: грубая пародия на правого шовиниста и фанатика среднего класса. Я больше ему не доверяю, но мне все еще нужна его помощь.
– Я хочу, чтобы ты был с Джулианой и Чарли, пока я все не улажу.
– Ты же велел мне не подходить к ней.
– Знаю.
– Извини, не могу тебе помочь. Джулиана не отвечает на мои звонки. Думаю, ты сказал ей о Кэтрин и письмах. Теперь она злится на нас обоих.
– Хотя бы позвони ей, скажи, чтобы была осторожна. Скажи, чтобы никого не впускала в дом.
3
Максимальная скорость «лендровера» только сорок, при этом он то и дело норовит выехать на середину дороги. Он больше похож на музейный экспонат, чем на машину, и обгоняющие меня водители сигналят, словно я совершаю благотворительный автопробег. Это просто идеальное средство скрыться: никто не ожидает, что человек, за которым гонятся, будет убегать так медленно.
Окольными путями добираюсь до Ланкашира. Заплесневевшая карта дорог из бардачка, приблизительно 1965 года выпуска, указывает мне направление. Я проезжаю мимо деревень с названиями вроде Пуддинглейк и Вудпламптон. На почти заброшенной заправке на окраине Блэкпула захожу в туалет и привожу себя в порядок. Соскребаю грязь с брюк и долго держу их под сушилкой для рук, а потом переодеваю рубашку и промываю царапины на руках.
Хоспис «Сквайрс Гейт» прилепился к каменистой возвышенности, словно проржавел там в соленом воздухе. Башенки, аркообразные окна и пологая крыша, похоже, сохранились с эдвардианских времен, однако внешние строения новее и выглядят не столь устрашающе.
Охраняемая тополями дорога огибает переднюю часть хосписа и оканчивается парковкой. Я иду, ориентируясь по указателям, в нужное отделение, выходящее окнами на океан. Коридоры пусты, а на лестницах почти чисто. Медбрат-негр с бритой головой сидит за стеклянной стенкой, уставившись в экран. Он увлечен компьютерной игрой.
– У вас есть пациентка по имени Бриджет Ахерн?
Он смотрит на мои брюки, утратившие на коленях свой первоначальный вид.
– Вы родственник?
– Нет. Я психолог. Мне надо поговорить с ней о ее сыне.
Он поднимает брови.
– Не знал, что у нее есть сын. К ней приходит не много посетителей.
Я иду за его легко переваливающейся фигурой по коридору, потом он поворачивает под лестницей и выводит меня наружу через двойную дверь. Широкая дорожка, посыпанная гравием, пересекает газон, где на садовой скамейке две медсестры с тоскливым видом едят сандвичи.
Мы входим в одноэтажную пристройку, расположенную ближе к утесам, и попадаем в длинную общую палату с дюжиной кроватей, половина из которых пуста. Костлявая женщина с гладким черепом лежит, облокотившись на подушку. Она смотрит на двух маленьких детей, малюющих что-то на бумаге в ногах ее кровати. В стороне одноногая женщина в желтом платье сидит в коляске перед телевизором, укрывшись вязаным одеялом.
В дальнем конце палаты через две двери располагаются отдельные комнаты. Медбрат не утруждает себя стуком. В комнате темно. Сначала я не замечаю ничего, кроме техники. Мониторы и пульты создают иллюзию медицинского совершенства: словно все возможно, если настроить аппаратуру и нажать нужные кнопки.
Женщина средних лет с ввалившимися щеками лежит в центре паутины трубок и проводов. На ней светлый парик, у нее большая обвислая грудь и черные пятна на шее. Ее тело прикрывает розовая сорочка, плечи спрятаны под поношенным красным кардиганом. Раствор движется по трубкам, вползающим в ее тело и выползающим из него. На запястьях и лодыжках черные линии – недостаточно темные для татуировок и слишком аккуратные для синяков.
– Не давайте ей сигарет. Она не может прочистить легкие. Как только начинает кашлять, трубки вылетают.
– Я не курю.
– Молодец. – Он вытаскивает сигарету из-за уха и перемещает ее в рот. – Обратную дорогу найдете сами.
Занавески задернуты. Откуда-то доносится музыка. Только через какое-то время я понимаю, что это играет радио на прикроватном столике, рядом с пустой вазой и Библией.
Она спит под действием лекарств. Возможно, морфия. В нос вставлена трубка, другая выходит откуда-то из области желудка. Ее лицо повернуто к респиратору.
Я прислоняюсь к стене и упираюсь в нее затылком.
– От этого места мурашки по коже, – говорит женщина, не открывая глаз.
– Да.
Я сажусь на стул, чтобы ей не пришлось поворачивать голову в мою сторону. Ее глаза медленно открываются. Лицо белее стены. В полутьме мы смотрим друг на друга.
– Вы когда-нибудь были в Мауи?
– Это на Гавайях.
– Я знаю, где это, черт побери. – Она кашляет, и кровать сотрясается. – Там я сейчас должна быть. Я должна быть в Америке. Я должна была родиться американкой.
– Почему вы так говорите?
– Потому что янки знают, как жить. Все там больше и лучше. Люди смеются над этим. Они называют их невежественными и заносчивыми, но янки просто честные. Такие маленькие страны, как эта, они съедают на завтрак, а перед ужином испражняются ими.
– А вы были в Америке?
Она меняет тему. Ее глаза опухли, из уголка рта течет слюна.
– Вы врач или священник?
– Я психолог.
Она саркастически смеется:
– Тогда вам нет смысла знакомиться со мной. Если только вам не нравятся похороны.
Рак, видимо, прогрессировал быстро. У ее тела не было времени истаять. Она светлокожая, с изящным подбородком, грациозной шеей и тонко вырезанными ноздрями. Если бы не эта обстановка и не сиплый голос, она бы могла выглядеть вполне привлекательной.
– Проблема рака в том, что он не похож на рак. Простуда кажется простудой. Сломанная нога кажется сломанной ногой. Но о раке ничего не знаешь, пока не получишь снимки и результаты сканирования. Если, конечно, не считать опухоли. Кто может забыть об опухоли? Потрогайте ее!
– Спасибо, не стоит.
– Не смущайтесь. Вы большой мальчик. Потрогайте. Наверное, вы сомневаетесь, что они настоящие. Большинство мужчин сомневаются.
Ее рука протягивается и обхватывает мое запястье. У нее удивительно сильная хватка. Я подавляю в себе желание отшатнуться. Она кладет мою руку себе под сорочку. Мои пальцы прикасаются к ее мягкой груди.
– Вот здесь. Чувствуете? Раньше она была как горошина: маленькая и круглая. Теперь размером с апельсин. Шесть месяцев назад она распространилась на кости. Теперь на легкие.
Моей рукой, все еще лежащей у нее на груди, она трет свой сосок, и я чувствую, как он постепенно твердеет.
– Можете заняться со мной любовью, если хотите. – Она говорит серьезно. – Я хотела бы почувствовать что-нибудь еще… кроме этого распада.
Выражение жалости на моем лице приводит ее в ярость. Она отбрасывает мою руку и плотно оборачивает грудь кардиганом. Теперь она не смотрит на меня.
– Я должен задать вам несколько вопросов.
– Забудьте об этом. Мне не нужны ваши ободряющие речи. Я не ищу веры и перестала заключать сделки с Богом.
– Я здесь из-за Бобби.
– А что с ним?
Я не спланировал свои вопросы. Я даже не знаю точно, чего ищу.
– Когда вы видели его в последний раз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53