Когда-то дед Семен собирался пойти работать в Уголовный Розыск, но Нюрка не пустила… Дед Семен вздохнул. Ему стало жаль, что он не смог тогда проявить характер. Если бы он устроился в УгРо, жизнь была бы куда как интереснее… Погони за бандитами, перестрелки, операции, слежка и всё такое. Вот это настоящая была бы жизнь! И если бы его даже убили на задании враги, он бы и умер, как герой, с удовольствием и сознанием – зачем он умирает, сознанием, что геройская жизнь прожита не зря и заканчивается очень интересно. Возможно, после его такой смерти, деревню Красный Бубен переименовали б даже в честь деда Семена в Абатурово.
Единственное светлое пятно в жизни, которое дед вспоминал всегда с чувством, была война. Там Семен Абатуров впервые понял, что такое настоящая жизнь, всю ее полноту и остроту. Ему нравилось, что каждое мгновение на войне имеет смысл и может стать последним. Это чувство крайней опасности очень нравилось Семену Абатурову.
Однажды, уже в Германии, в самом конце войны, с дедом Семеном произошла странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И Семен с друзьями пошли прогуляться. Прогулки по вражескому городу тоже нравились Семену. Можно было неожиданно нарваться на затаившегося фрица или на что-нибудь заминированное фашистами. Конечно, не хотелось погибать в самом конце войны, но любопытство и бодрящее чувство опасности заставляли идти на риск. К тому же в захваченных городах было чем поживиться. А деду Семену очень хотелось привезти в Красный Бубен что-нибудь такое, чтобы все обосрались… Ну, не говоря уже о немках… Немки сильно нравились Семену Абатурову. Таких жоп и титек, как у немок, он раньше не видел. Конечно и польки были ничего, и чешки с румынками тоже… Но немки были для Семена, как окончательный и заслуженный приз. Когда он драл немок, у него было такое ощущение, что он дерет в их лице всю фашистскую Германию. Семен даже кричал для их удовольствия по-немецки «Хенде Хох» и «Гитлер капут».
И вот он с друзьями-однополчанами Мишкой Стропалевым и Андреем Жадовым шел по отбитому у фашистов Фрайбергу, прихлебывая из фляги спирт. Семен, Мишка и Андрей были не разлей вода. Всю войну они прошагали бок о бок, не раз спасали друг друга от смерти, делились последним, и теперь в Германии все трофеи тоже делили поровну.
Они долго гуляли по незнакомому городу, пока не вышли к какому-то старинному полуразбомбленному замку.
– Ничего себе, фашисты жили! – присвистнул Жадов. – Мы всю войну в землянках промудохались, а они, гады…
– Ладно, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – с войны вернемся, каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!
– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится и тошнит. Я в Москве на Чертовом колесе катался и блеванул оттуда.
– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него сверху блюешь.
– Или ссышь, – добавил Жадов. Друзья расхохотались своим мечтам.
Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать на практике, как устраивать после Победы дворцы на Родине. Они прошли сквозь полуразвалившиеся ворота и оказались во внутреннем дворе с колодцем посредине. Хотелось пить, но из колодца пить поостереглись – мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить русских освободителей.
Освободители обошли двор кругом и подошли к железной кованой двери с кольцом заместо ручки. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На роге у носорога была наколота рейхсмарка.
– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер их бархатным носовым платком, взятым у одной немки на память о встрече.
– Вход платный? – предположил Стропалев.
– Мы их фашистские деньги отменили, – сказал Семен, снял марку с рога, порвал на кусочки и подкинул в воздух.
Мелкие обрывки опустились на выложенный булыжниками пол, как новогоднее конфетти. Андрей подергал кольцо.
– Заперто!
– Поправимо! – Мишка снял с плеча автомат ППШ. – Отойдите…
Жадов и Абатуров отошли в сторону, закурили американские сигареты «Каракум» с верблюдом на пачке.
– Тра-та-та! – застрочил автомат.
Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь выдержала.
– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату. – Все смотались за колодец!
Жадов и Абатуров присели за колодцем. Через секунду к ним присоединился Стропалев.
– Получи, фашист, гранату!
Раздался взрыв, и на друзей упало ведро с колодца. Ведро наделось Стропалеву на голову, и Мишка стал похож на Тевтонского рыцаря в гимнастерке.
– У-у! – загудел Стропалев в ведре.
А Семен флягой треснул по ведру сверху.
– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть же можно!
Они выбрались из-за колодца. Дверь валялась на земле.
Проход был свободен.
Друзья вошли внутрь. Было темно. Стропалев включил трофейный немецкий фонарик и посветил вокруг.
Они стояли в коридоре, на стенах которого висели рыцарские гербы и портрет какого-то немца в рогатой каске.
– Что за рожа? – спросил Жадов. – Чего-то я не узнаю, – он приподнял очки и встал на цыпочки перед портретом. – Вроде, не Гитлер…
– Наверное, Геббельс, – предположил Стропалев. – Или Моцарт…
– Моцарт не фашист, – возразил Жадов.
– Один хер, – сказал Абатуров.
– Тут слова в углу написаны. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен… Вот такие и отравили Моцарта!
Семену на мгновение показалось, что портрет немца живой. Немец на портрете нахмурил брови, посмотрел на Андрея неодобрительно и сверкнул зелеными глазами…
По затылку у Семена побежали мурашки. Он подтолкнул в бок Мишку.
– Ты ничего не заметил?..
– Что? – Мишка потянулся к автомату.
– Да так… – Семен заглянул за портрет. – Я в кино одном видел, что в таких портретах делают дырки в глазах и оттуда подсматривают…
Дырок в портрете не оказалось.
Мишка докурил сигарету и окурком пририсовал портрету немецкие усы вверх. А потом плюнул на бычок и прилепил его немцу ко рту.
– Покури, фриц.
Семену вновь показалось, что портрет живой и недовольный. Но он списал это на счет тусклого освещения, действия спирта и необычной обстановки. Однако, незаметно от товарищей, на всякий случай, перекрестился.
Друзья пошли по коридору дальше. На стенах висели и другие красноносые немцы в париках и бледные немки с завитыми кудрями. Но солдаты перестали обращать на них внимание. Живопись им уже надоела. Они же не знали никого из тех, кто был изображен на полотнах, а поэтому им было неинтересно на них смотреть. Подумаешь – немцы.
Наконец коридор закончился, и друзья оказались в огромном зале с высоченными потолками. В зале царил хаос. Тут и там валялись перевернутые старинные кресла. Посреди помещения стоял громадный дубовый стол, заваленный посудой – помятыми металлическими кубками и тарелками, битыми фарфоровыми вазами, гнутыми подсвечниками, огромными вилками с отломанными перекрученными зубцами и прочим хламом. В самом центре на столе лежала люстра диаметром метра три-четыре. Видимо, в разгар немецкого пиршества люстра грохнулась с потолка на стол и покалечила посуду. Может быть, люстра задела и кого-нибудь из людей, но трупов не было. Только гигантская ваза для фруктов валялась на полу.
– Неплохо, видать, немцы погуляли, – сказал Жадов, подходя к столу. Он взял мятый кубок. – Люстру кокнули.
– Это от бомбы, – сказал Семен.
Мишка Стропалев посмотрел наверх:
– Может, и от бомбы… А может, какой-нибудь фриц подвыпивший подпрыгнул со стола, уцепился за нее, раскачался и навернулся.
– Гитлер капут, – закончил Семен.
Друзья расхохотались. Их голоса диким эхом отозвались под потолком, вибрируя и искажаясь. Оттуда вылетела целая стая отвратительных перепончатокрылых летучих мышей.
Солдаты вскинули автоматы и полоснули очередями по летающей мерзости.
Грохот поднялся такой, что нормальный человек сразу бы сошел с ума. Нормальный-обычный, но не закаленные в топке войны русские солдаты!
– Гады какие! – крикнул Жадов.
– Не хуже фашистов! – добавил Семен.
– Кончай стрелять! – крикнул Мишка. – А то охренеть можно! – Он опустил автомат и покрутил в ухе пальцем, чтобы лучше слышать.
Семен прекратил стрельбу. А Жадов, увлекшись, перевел автомат на стол и расстрелял несколько тарелок и один кувшин. Простреленный кувшин слетел со стола и покатился по каменному полу к старинному шкафу с резными ножками. Жадов подбежал и хотел двинуть по кувшину сапогом, но промахнулся и угодил ногой в дверцу шкафа. От удара со шкафа свалилась толстая книга прямо на голову Андрея. Жадов присел. У него с носа соскочили очки.
– Фашистская сволочь!
Он нагнулся, взял книгу и сдул с нее пыль. Стропалев чихнул.
– Какая-то старинная книга, – Андрей поднял очки. – Какие-то тут знаки на обложке кобылистические…
– Какие же это у кобыл знаки? – спросил Семен.
– Кобылистические знаки, – пояснил Жадов, – это знаки колдунов… закорючки такие, навроде фашистских… – Он открыл обложку. – Ого! Какая гарнитура интересная! Как будто ручкой написано… Бурыми чернилами.
– А что написано-то? – спросил Стропалев, заглядывая Андрею через левое плечо.
– Не по-нашему… То ли по-немецки, то ли по-еврейски… Буквы, вроде, немецкие, а слова – непонятно чьи… – Он нагнулся и прочитал: – Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-бэн.
Только Жадов прочитал эти слова, как стены замка задрожали, зашатались, и с потолка на солдат посыпались мелкие камушки. Летучие мыши снова заметались под потолком. И друзья решили, что началась бомбежка.
Они кинулись к входной двери, но у них перед носом потолок в коридоре рухнул и проход завалило камнями. Друзья застыли перед завалом, не зная что делать. Но в следующую секунду бомбардировка уже закончилась.
– Что делать будем? – спросил Стропалев.
– Попробуем поискать другой выход, – сказал Жадов.
– Через окна хрен пролезешь, – Семен посмотрел наверх.
Друзья обошли зал и у противоположной стены обнаружили дверь. За дверью оказался коридор. Пошли вперед. Вдруг Жадов, который шел первым, резко остановился.
– Странно, – сказал он, показывая фонариком на стену. – Точно такой портрет, как и там, где мы проходили.
На стене висел портрет того же немца, только с настоящими усами кверху и с сигарой во рту.
– Во, Мишка, как ты угадал ему усы с папиросой добавить! – воскликнул Абатуров.
– Меня мать, когда я в школе учился, – ответил Мишка, – в изостудию отдала из-за талантов. – Он вытащил изо рта сигарету и подрисовал немцу круглые очки.
Коридор привел друзей в зал.
– Ни хрена! – вырвалось у Стропалева. Жадов присвистнул.
А Семен не знал, что сказать, но ему сделалось как-то не по себе.
В зале, в который они вошли, всё было точно такое, как и в предыдущем. Точно такая люстра лежала на точно таком дубовом столе. В углу стоял точно такой шкаф.
– А вон и кувшин, который я прострелил! – закричал Жадов.
Он взял в руки кувшин с дырками от пуль.
– А вон и книга, – Жадов показал пальцем. – Ну точно, мы дали круг и пришли опять в ту же комнату.
– Как это мы так? – Стропалев почесал затылок.
– Пошли снова, – сказал Семен. – Надо выбираться отсюда, а то скоро стемнеет.
Они вошли в дверь и пошли по темному коридору.
– Жрать охота, – сказал Стропалев.
– Надо успеть к ужину, – добавил Жадов.
– Сука! – крикнул Семен. – Я споткнулся об кирпич!
– Не щелкай клювом, – сказал ему Стропалев.
– Ты в логове врага, – добавил Жадов.
– Пошли все на хрен! – ответил Абатуров. – Учители!
– Черт! – сказал Жадов. – Очки соскочили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Единственное светлое пятно в жизни, которое дед вспоминал всегда с чувством, была война. Там Семен Абатуров впервые понял, что такое настоящая жизнь, всю ее полноту и остроту. Ему нравилось, что каждое мгновение на войне имеет смысл и может стать последним. Это чувство крайней опасности очень нравилось Семену Абатурову.
Однажды, уже в Германии, в самом конце войны, с дедом Семеном произошла странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И Семен с друзьями пошли прогуляться. Прогулки по вражескому городу тоже нравились Семену. Можно было неожиданно нарваться на затаившегося фрица или на что-нибудь заминированное фашистами. Конечно, не хотелось погибать в самом конце войны, но любопытство и бодрящее чувство опасности заставляли идти на риск. К тому же в захваченных городах было чем поживиться. А деду Семену очень хотелось привезти в Красный Бубен что-нибудь такое, чтобы все обосрались… Ну, не говоря уже о немках… Немки сильно нравились Семену Абатурову. Таких жоп и титек, как у немок, он раньше не видел. Конечно и польки были ничего, и чешки с румынками тоже… Но немки были для Семена, как окончательный и заслуженный приз. Когда он драл немок, у него было такое ощущение, что он дерет в их лице всю фашистскую Германию. Семен даже кричал для их удовольствия по-немецки «Хенде Хох» и «Гитлер капут».
И вот он с друзьями-однополчанами Мишкой Стропалевым и Андреем Жадовым шел по отбитому у фашистов Фрайбергу, прихлебывая из фляги спирт. Семен, Мишка и Андрей были не разлей вода. Всю войну они прошагали бок о бок, не раз спасали друг друга от смерти, делились последним, и теперь в Германии все трофеи тоже делили поровну.
Они долго гуляли по незнакомому городу, пока не вышли к какому-то старинному полуразбомбленному замку.
– Ничего себе, фашисты жили! – присвистнул Жадов. – Мы всю войну в землянках промудохались, а они, гады…
– Ладно, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – с войны вернемся, каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!
– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится и тошнит. Я в Москве на Чертовом колесе катался и блеванул оттуда.
– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него сверху блюешь.
– Или ссышь, – добавил Жадов. Друзья расхохотались своим мечтам.
Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать на практике, как устраивать после Победы дворцы на Родине. Они прошли сквозь полуразвалившиеся ворота и оказались во внутреннем дворе с колодцем посредине. Хотелось пить, но из колодца пить поостереглись – мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить русских освободителей.
Освободители обошли двор кругом и подошли к железной кованой двери с кольцом заместо ручки. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На роге у носорога была наколота рейхсмарка.
– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер их бархатным носовым платком, взятым у одной немки на память о встрече.
– Вход платный? – предположил Стропалев.
– Мы их фашистские деньги отменили, – сказал Семен, снял марку с рога, порвал на кусочки и подкинул в воздух.
Мелкие обрывки опустились на выложенный булыжниками пол, как новогоднее конфетти. Андрей подергал кольцо.
– Заперто!
– Поправимо! – Мишка снял с плеча автомат ППШ. – Отойдите…
Жадов и Абатуров отошли в сторону, закурили американские сигареты «Каракум» с верблюдом на пачке.
– Тра-та-та! – застрочил автомат.
Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь выдержала.
– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату. – Все смотались за колодец!
Жадов и Абатуров присели за колодцем. Через секунду к ним присоединился Стропалев.
– Получи, фашист, гранату!
Раздался взрыв, и на друзей упало ведро с колодца. Ведро наделось Стропалеву на голову, и Мишка стал похож на Тевтонского рыцаря в гимнастерке.
– У-у! – загудел Стропалев в ведре.
А Семен флягой треснул по ведру сверху.
– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть же можно!
Они выбрались из-за колодца. Дверь валялась на земле.
Проход был свободен.
Друзья вошли внутрь. Было темно. Стропалев включил трофейный немецкий фонарик и посветил вокруг.
Они стояли в коридоре, на стенах которого висели рыцарские гербы и портрет какого-то немца в рогатой каске.
– Что за рожа? – спросил Жадов. – Чего-то я не узнаю, – он приподнял очки и встал на цыпочки перед портретом. – Вроде, не Гитлер…
– Наверное, Геббельс, – предположил Стропалев. – Или Моцарт…
– Моцарт не фашист, – возразил Жадов.
– Один хер, – сказал Абатуров.
– Тут слова в углу написаны. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен… Вот такие и отравили Моцарта!
Семену на мгновение показалось, что портрет немца живой. Немец на портрете нахмурил брови, посмотрел на Андрея неодобрительно и сверкнул зелеными глазами…
По затылку у Семена побежали мурашки. Он подтолкнул в бок Мишку.
– Ты ничего не заметил?..
– Что? – Мишка потянулся к автомату.
– Да так… – Семен заглянул за портрет. – Я в кино одном видел, что в таких портретах делают дырки в глазах и оттуда подсматривают…
Дырок в портрете не оказалось.
Мишка докурил сигарету и окурком пририсовал портрету немецкие усы вверх. А потом плюнул на бычок и прилепил его немцу ко рту.
– Покури, фриц.
Семену вновь показалось, что портрет живой и недовольный. Но он списал это на счет тусклого освещения, действия спирта и необычной обстановки. Однако, незаметно от товарищей, на всякий случай, перекрестился.
Друзья пошли по коридору дальше. На стенах висели и другие красноносые немцы в париках и бледные немки с завитыми кудрями. Но солдаты перестали обращать на них внимание. Живопись им уже надоела. Они же не знали никого из тех, кто был изображен на полотнах, а поэтому им было неинтересно на них смотреть. Подумаешь – немцы.
Наконец коридор закончился, и друзья оказались в огромном зале с высоченными потолками. В зале царил хаос. Тут и там валялись перевернутые старинные кресла. Посреди помещения стоял громадный дубовый стол, заваленный посудой – помятыми металлическими кубками и тарелками, битыми фарфоровыми вазами, гнутыми подсвечниками, огромными вилками с отломанными перекрученными зубцами и прочим хламом. В самом центре на столе лежала люстра диаметром метра три-четыре. Видимо, в разгар немецкого пиршества люстра грохнулась с потолка на стол и покалечила посуду. Может быть, люстра задела и кого-нибудь из людей, но трупов не было. Только гигантская ваза для фруктов валялась на полу.
– Неплохо, видать, немцы погуляли, – сказал Жадов, подходя к столу. Он взял мятый кубок. – Люстру кокнули.
– Это от бомбы, – сказал Семен.
Мишка Стропалев посмотрел наверх:
– Может, и от бомбы… А может, какой-нибудь фриц подвыпивший подпрыгнул со стола, уцепился за нее, раскачался и навернулся.
– Гитлер капут, – закончил Семен.
Друзья расхохотались. Их голоса диким эхом отозвались под потолком, вибрируя и искажаясь. Оттуда вылетела целая стая отвратительных перепончатокрылых летучих мышей.
Солдаты вскинули автоматы и полоснули очередями по летающей мерзости.
Грохот поднялся такой, что нормальный человек сразу бы сошел с ума. Нормальный-обычный, но не закаленные в топке войны русские солдаты!
– Гады какие! – крикнул Жадов.
– Не хуже фашистов! – добавил Семен.
– Кончай стрелять! – крикнул Мишка. – А то охренеть можно! – Он опустил автомат и покрутил в ухе пальцем, чтобы лучше слышать.
Семен прекратил стрельбу. А Жадов, увлекшись, перевел автомат на стол и расстрелял несколько тарелок и один кувшин. Простреленный кувшин слетел со стола и покатился по каменному полу к старинному шкафу с резными ножками. Жадов подбежал и хотел двинуть по кувшину сапогом, но промахнулся и угодил ногой в дверцу шкафа. От удара со шкафа свалилась толстая книга прямо на голову Андрея. Жадов присел. У него с носа соскочили очки.
– Фашистская сволочь!
Он нагнулся, взял книгу и сдул с нее пыль. Стропалев чихнул.
– Какая-то старинная книга, – Андрей поднял очки. – Какие-то тут знаки на обложке кобылистические…
– Какие же это у кобыл знаки? – спросил Семен.
– Кобылистические знаки, – пояснил Жадов, – это знаки колдунов… закорючки такие, навроде фашистских… – Он открыл обложку. – Ого! Какая гарнитура интересная! Как будто ручкой написано… Бурыми чернилами.
– А что написано-то? – спросил Стропалев, заглядывая Андрею через левое плечо.
– Не по-нашему… То ли по-немецки, то ли по-еврейски… Буквы, вроде, немецкие, а слова – непонятно чьи… – Он нагнулся и прочитал: – Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-бэн.
Только Жадов прочитал эти слова, как стены замка задрожали, зашатались, и с потолка на солдат посыпались мелкие камушки. Летучие мыши снова заметались под потолком. И друзья решили, что началась бомбежка.
Они кинулись к входной двери, но у них перед носом потолок в коридоре рухнул и проход завалило камнями. Друзья застыли перед завалом, не зная что делать. Но в следующую секунду бомбардировка уже закончилась.
– Что делать будем? – спросил Стропалев.
– Попробуем поискать другой выход, – сказал Жадов.
– Через окна хрен пролезешь, – Семен посмотрел наверх.
Друзья обошли зал и у противоположной стены обнаружили дверь. За дверью оказался коридор. Пошли вперед. Вдруг Жадов, который шел первым, резко остановился.
– Странно, – сказал он, показывая фонариком на стену. – Точно такой портрет, как и там, где мы проходили.
На стене висел портрет того же немца, только с настоящими усами кверху и с сигарой во рту.
– Во, Мишка, как ты угадал ему усы с папиросой добавить! – воскликнул Абатуров.
– Меня мать, когда я в школе учился, – ответил Мишка, – в изостудию отдала из-за талантов. – Он вытащил изо рта сигарету и подрисовал немцу круглые очки.
Коридор привел друзей в зал.
– Ни хрена! – вырвалось у Стропалева. Жадов присвистнул.
А Семен не знал, что сказать, но ему сделалось как-то не по себе.
В зале, в который они вошли, всё было точно такое, как и в предыдущем. Точно такая люстра лежала на точно таком дубовом столе. В углу стоял точно такой шкаф.
– А вон и кувшин, который я прострелил! – закричал Жадов.
Он взял в руки кувшин с дырками от пуль.
– А вон и книга, – Жадов показал пальцем. – Ну точно, мы дали круг и пришли опять в ту же комнату.
– Как это мы так? – Стропалев почесал затылок.
– Пошли снова, – сказал Семен. – Надо выбираться отсюда, а то скоро стемнеет.
Они вошли в дверь и пошли по темному коридору.
– Жрать охота, – сказал Стропалев.
– Надо успеть к ужину, – добавил Жадов.
– Сука! – крикнул Семен. – Я споткнулся об кирпич!
– Не щелкай клювом, – сказал ему Стропалев.
– Ты в логове врага, – добавил Жадов.
– Пошли все на хрен! – ответил Абатуров. – Учители!
– Черт! – сказал Жадов. – Очки соскочили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101