Все рабочие и служащие получали хорошее жалованье, быть принятым в штат сотрудников типографии Матиссена считалось большой жизненной удачей.
А в девятьсот семнадцатом году Антон Иванович был солдатом царской армии, его полк единодушно влился в ряды тех, кто в первые же дни примкнул к революции. Он показал Антону свой личный том «Истории гражданской войны», а в нем фотографию: колонна солдат в шинелях, с винтовками, над ними на палках революционные лозунги, впереди оркестр, трубы, барабаны, и в числе музыкантов молодой Антон Иванович с кларнетом в руках…
Не так уж много вещей могли захватить с собою Антон Иванович и Эльза, покидая Эстонию, свой родной и любимый Тарту, том «Гражданской войны» в красном переплете был велик, толст, весил много, но Антон Иванович все-таки его взял, оставив из-за него другие ценные вещи: так дорога была ему фотография, свидетельствующая о его присутствии в охваченном революционным огнем Петрограде.
Вопрос о жилье для Антона решился крайне просто, в одну минуту. Во дворе редакции находился деревянный флигелек, его занимал с супругой сторож Барков – сухонький, дробненький, уже довольно потрепанный и годами, и своими винными пристрастиями мужичок. При редакции он был не только сторожем, но и на множество других рук мастер: возчик на принадлежащей редакции лошади, рубил дрова и вместе со своей супругой топил в здании редакции печи, дворничал: отгребал от редакционного крыльца выпавший снег, расчищал дорожку к тротуару и сам тротуар на положенное каждому дворнику или владельцу дома количество метров. Ездил на станцию за типографской бумагой, которую регулярно присылали из областного города, и был, как говорится, на подхвате во множестве самых разнообразных случаев, которые возникали в жизни редакции и быту ее сотрудников. Например, удавалось выписать в леспромхозе древесные отходы на домашнее отопление сотрудников; кто вывезет эти отходы с пилорамы и развезет сотрудникам по домам? Барков. Вдруг «Плодоовощ» объявляет о дешевой, буквально копеечной, распродаже своих разнообразных солений: что-то нарушилось в хранилищах, заготовки могут померзнуть или протухнуть, и тогда вовсе пропадут, останется только выбросить. Надо пользоваться моментом, в условиях войны все дефицит, все пригодится. Кто привезет бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, помидорами? Конечно же – Барков. За поручения последнего рода Барков брался особенно охотно, потому что знал – не обидят, перепадет магарыч, угощение.
В его флигельке было достаточно места, стояла пустая железная кровать с досками и ватным тюфяком, у Фоминишны, супруги Баркова, нашлось и что постелить поверх тюфяка, и лишнее суконное одеяло. Антон Иванович, уже успевший хорошо изучить местные условия, сказал Антону, что лучшее для себя место в поселке он вряд ли найдет, эвакуированных полным-полно, ютятся в страшной тесноте, а у Баркова, во-первых, в шаге от редакции, перебежать двор можно даже без шинели, во-вторых – всегда будет тепло, топки для себя Барков не жалеет, сам любит тепло, греть на печи свои кости. И у Баркова не заскучаешь: балагур, баешник. Только вот зашибать любит крепко. К вечеру почти всегда пьян. Во хмелю сначала неуемно говорит, хвастается, что ему сам Снегирев руку пожимал, а потом засыпает на печи и спит непробудно до самого утра. А утром – как стеклышко. Опять энергичный, бодрый, живой. В руках все так и горит: дрова наколоты, печи в редакции пылают, лошадь напоена, почищена, запряжена – готов скакать хоть куда…
– А кто такой Снегирев? – спросил Антон.
– А это никто не знает, – ответил Антон Иванович. – Я его много раз спрашивал: Барков, кто такой Снегирев, почему ты так гордишься, что он тебе руку пожимал? Отвечает он всегда одно: вы не знаете, кто такой Снегирев? Как же вы можете не знать, кто такой Снегирев, его вся Сибирь знает. А вы не знаете! Удивительно. Ну, так слушайте, я вам сейчас объясню… И заводит речь совсем о другом. Я его назад, к Снегиреву. Он удивляется: разве я не сказал? Ну, так слушайте… И опять в какую-нибудь совсем другую степь… Вот будете у него жить, может, вам повезет, все-таки дознаетесь, кто же такой Снегирев…
35
Спросить, с чего начинать, как приступить к делу, к подготовке газетного номера, было не у кого, приходилось соображать самому. Антон догадался, что надо перелистать подшивку газеты за предыдущие месяцы, посмотреть, как делали ее ушедшие на фронт сотрудники, чему были посвящены передовые статьи, какие темы затрагивались в местной хронике.
Вторая счастливая мысль, пришедшая Антону в голову, повлекла его выдвинуть ящики письменных столов и посмотреть, что там осталось. В основном, они были наполнены мусором: канцелярскими скрепками, сухими хлебными корками, огрызками карандашей, неразборчиво исписанными блокнотами, исчерканными бумажными листками с началом каких-то заметок, рассылаемыми из ТАССа по редакциям пластмассовыми клише с оттисками того, что на них изображено. Клише Антон собрал в стопку, чтобы потом внимательнее их рассмотреть и выбрать те, что можно использовать.
В одном из столов нашлись две странички машинописного текста с подколотой записочкой на бланке райсельхозотдела: «Тов. Кузин, статью по Вашей просьбе подготовил. Возможно, ее надо поправить, не возражаю. Цифры и факты проверены». Стояла неразборчивая подпись, своей замысловатостью свидетельствующая, что человек придумывал ее и разрабатывал специально, затратив труд и время, и обожает расписываться. Дата была недавняя, машинописный текст без помарок; видимо, получивший статью сотрудник редакции Кузин не успел ею заняться. В статье говорилось, что делать с семенами пшеницы и других зерновых культур в зимний период, чтобы они находились в нужном состоянии весной, когда придет пора высевать их в поле.
Антон пробежал ее глазами. Написано не ахти как, сугубо агрономическим языком, но можно пригладить и поставить в газете на первой полосе как передовицу. Сейчас таким статьям, таким призывам и указаниям самое время. Антон мало что смыслил в агротехнике, приемах и способах, какими должны руководствоваться земледельцы, но нужность и своевременность подобных советов понимал. Ему только решительно не понравился заголовок, он был громоздок, звучал неуклюже, с повторением одного и того же слова: «Высококачественная подготовка семян – залог будущего высокого урожая зерновых культур». Рука Антона сама потянулась зачеркнуть его карандашом. Сверху он написал: «Хочешь получить богатый урожай – потрудись над семенами». Проще, в живом разговорном стиле, без всяких мозговых усилий сразу же укладывается в голове. Антон Иванович оттиснул те заметки, что были когда-то набраны, да не пошли в газету из-за недостатка места. Среди них нашлись такие, что не утратили актуальности: об учениках одной из школ, что сами сшили для фронтовиков кисеты, украсили их узорами, трогательными надписями с пожеланиями боевых успехов, и послали в одну из воинских частей, сражающихся под Москвой; о пчеловоде-колхознике, который все лето возился с пчелами на своем подворье, получил много меда, продал его на базаре, а деньги пожертвовал на новогодние подарки и одежду ленинградским детям, вывезенным из блокады в Алтайский край.
Антон решил использовать эти и другие заметки, находящиеся в так называемом «загоне», для второй полосы, и Антон Иванович начал помаленьку собирать ее в металлической раме на плоском столе с гладкой чугунной поверхностью.
Спустя недолгое время выяснилось, что «загона» хватает, на вторую полосу почти больше ничего и не надо, полоса готова.
Первая тоже уже не тревожила ни Антона, ни его тезку Антона Ивановича-старшего. Набранная статья о подготовке семян составила ровно сто строк двумя узкими колонками в левой верхней части газетной полосы, где ставились передовые.
Был вечер четверга, смеркалось рано, в редакционных кабинетах и зале типографии горели керосиновые лампы. Уехавший еще в полдень за типографской бумагой и столичными газетами на станцию к новосибирскому поезду Барков вот-вот привезет свою поклажу, из последнего номера «Правды» Антон выберет сообщения Совинформбюро – об успехах наступления наших войск под Москвой, примеры мужества, героизма наших бойцов, они заполнят на первой полосе оставшееся место – и номер газеты, первый номер с участием Антона, доставивший ему массу скрытого внутри себя волнения, будет полностью готов. Набор можно переносить в «американку» и начинать двухчасовой процесс печатания.
Но стрелки на размеренно тикавших ходиках подходили уже к пяти, а Баркова не было. Обычно, как сообщил Антон Иванович, к этому времени он уже являлся, всегда малость под хмельком, потому что, пока на станции длилось ожидание новосибирсского поезда, всегда находился кто-нибудь подрядить Баркова с санями и лошадью для перевозки какой-нибудь клади, и Барков не мог устоять, чтобы не согласиться, а потом, разумеется, принимал внутрь законный гонорар за свои труды и труды своей безотказной Савраски.
На дворе мело, и чем дальше, тем все гуще, сильней. Предположение, что Барков заблудился, отпадало; даже если бы он, перебравши магарыча, потерял представление, куда править, Савраска, проделавшая сотни раз путь до станции и обратно, сама нашла бы верную дорогу и привезла бы беспамятного Баркова, как случалось не один раз. Отсутствие Баркова к положенному часу можно было объяснить только одним: опозданием новосибирского поезда.
В доме появилась Фоминишна – закрыть вьюшки протопившихся печей.
– Не слыхать вашего молодца? – спросил ее Антон Иванович. На дуге Савраски болтался маленький колокольчик – как ездили когда-то в Сибири не только все ямщики, но вообще все конные путники. И от волков оберег, и ожидающим издали весть.
– Не слыхать, – со злом в сердце и вместе с тревогой отозвалась Фоминишна. – Я уж два раза за ворота выходила, слушала… Не иначе чего случилось. Колоброд несчастный, вечно чего-нибудь непутевое удумает…
– Согрейте нам чаю, Фоминишна, – попросил Антон Иванович. – С чаем как-то веселее ожидать.
Антон в кабинетике литсотрудников на самом большом столе, который он избрал для себя, расставил на доске шахматы, зажал в кулаках две пешки, белую и черную, протянул Антону Ивановичу. Тот хлопнул Антона по левой руке, в ней была белая, право начинать. Антон Иванович двинул центральную пешку – так он начинал всегда, это был его излюбленный и неизменный ход. За несколько дней, что провел Антон в редакции, они уже успели сыграть десятка два партий. Антон Иванович самозабвенно любил шахматную игру, но играл слабо, постоянно «зевал», не видел даже хода, грозившего ему матом. Проиграв, он огорчался совершенно по-детски, ругал себя, говорил, что такому ротозею и неумехе не стоило браться за фигуры, но тут же снова расставлял их – в новой горячей и, как ему казалось, не обманывающей его надежде на этот раз выиграть.
На десятом ходу он крепко задумался, хотел сделать ход, поднял над клеткой коня, но поставил его обратно, наконец-таки разглядев, что над его королем нависает шах и надо думать, как его спасать, а не увлекаться своей бесполезной атакой.
– А чай, должно быть, уже готов, – вспомнил Антон Иванович. – Пойду возьму чайник. А потом продолжим партию.
Он пошел на флигель через заднюю дверь, выходившую во двор, без пальто, лишь надев шапку и обмотав шею шарфом.
Через несколько минут он вернулся – без чайника, облепленный снегом, с чрезвычайно растерянным видом.
– Лошадь и сани во дворе, Барков дома, пьяный в дымину, бормочет что-то невразумительное, а в санях ни тюка с бумагой, ни мешка с почтой…
– Вот это номер! – только и сумел выговорить Антон. – На чем же газету печатать?
Он вскочил и, даже не надевая шапки, кинулся на двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
А в девятьсот семнадцатом году Антон Иванович был солдатом царской армии, его полк единодушно влился в ряды тех, кто в первые же дни примкнул к революции. Он показал Антону свой личный том «Истории гражданской войны», а в нем фотографию: колонна солдат в шинелях, с винтовками, над ними на палках революционные лозунги, впереди оркестр, трубы, барабаны, и в числе музыкантов молодой Антон Иванович с кларнетом в руках…
Не так уж много вещей могли захватить с собою Антон Иванович и Эльза, покидая Эстонию, свой родной и любимый Тарту, том «Гражданской войны» в красном переплете был велик, толст, весил много, но Антон Иванович все-таки его взял, оставив из-за него другие ценные вещи: так дорога была ему фотография, свидетельствующая о его присутствии в охваченном революционным огнем Петрограде.
Вопрос о жилье для Антона решился крайне просто, в одну минуту. Во дворе редакции находился деревянный флигелек, его занимал с супругой сторож Барков – сухонький, дробненький, уже довольно потрепанный и годами, и своими винными пристрастиями мужичок. При редакции он был не только сторожем, но и на множество других рук мастер: возчик на принадлежащей редакции лошади, рубил дрова и вместе со своей супругой топил в здании редакции печи, дворничал: отгребал от редакционного крыльца выпавший снег, расчищал дорожку к тротуару и сам тротуар на положенное каждому дворнику или владельцу дома количество метров. Ездил на станцию за типографской бумагой, которую регулярно присылали из областного города, и был, как говорится, на подхвате во множестве самых разнообразных случаев, которые возникали в жизни редакции и быту ее сотрудников. Например, удавалось выписать в леспромхозе древесные отходы на домашнее отопление сотрудников; кто вывезет эти отходы с пилорамы и развезет сотрудникам по домам? Барков. Вдруг «Плодоовощ» объявляет о дешевой, буквально копеечной, распродаже своих разнообразных солений: что-то нарушилось в хранилищах, заготовки могут померзнуть или протухнуть, и тогда вовсе пропадут, останется только выбросить. Надо пользоваться моментом, в условиях войны все дефицит, все пригодится. Кто привезет бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, помидорами? Конечно же – Барков. За поручения последнего рода Барков брался особенно охотно, потому что знал – не обидят, перепадет магарыч, угощение.
В его флигельке было достаточно места, стояла пустая железная кровать с досками и ватным тюфяком, у Фоминишны, супруги Баркова, нашлось и что постелить поверх тюфяка, и лишнее суконное одеяло. Антон Иванович, уже успевший хорошо изучить местные условия, сказал Антону, что лучшее для себя место в поселке он вряд ли найдет, эвакуированных полным-полно, ютятся в страшной тесноте, а у Баркова, во-первых, в шаге от редакции, перебежать двор можно даже без шинели, во-вторых – всегда будет тепло, топки для себя Барков не жалеет, сам любит тепло, греть на печи свои кости. И у Баркова не заскучаешь: балагур, баешник. Только вот зашибать любит крепко. К вечеру почти всегда пьян. Во хмелю сначала неуемно говорит, хвастается, что ему сам Снегирев руку пожимал, а потом засыпает на печи и спит непробудно до самого утра. А утром – как стеклышко. Опять энергичный, бодрый, живой. В руках все так и горит: дрова наколоты, печи в редакции пылают, лошадь напоена, почищена, запряжена – готов скакать хоть куда…
– А кто такой Снегирев? – спросил Антон.
– А это никто не знает, – ответил Антон Иванович. – Я его много раз спрашивал: Барков, кто такой Снегирев, почему ты так гордишься, что он тебе руку пожимал? Отвечает он всегда одно: вы не знаете, кто такой Снегирев? Как же вы можете не знать, кто такой Снегирев, его вся Сибирь знает. А вы не знаете! Удивительно. Ну, так слушайте, я вам сейчас объясню… И заводит речь совсем о другом. Я его назад, к Снегиреву. Он удивляется: разве я не сказал? Ну, так слушайте… И опять в какую-нибудь совсем другую степь… Вот будете у него жить, может, вам повезет, все-таки дознаетесь, кто же такой Снегирев…
35
Спросить, с чего начинать, как приступить к делу, к подготовке газетного номера, было не у кого, приходилось соображать самому. Антон догадался, что надо перелистать подшивку газеты за предыдущие месяцы, посмотреть, как делали ее ушедшие на фронт сотрудники, чему были посвящены передовые статьи, какие темы затрагивались в местной хронике.
Вторая счастливая мысль, пришедшая Антону в голову, повлекла его выдвинуть ящики письменных столов и посмотреть, что там осталось. В основном, они были наполнены мусором: канцелярскими скрепками, сухими хлебными корками, огрызками карандашей, неразборчиво исписанными блокнотами, исчерканными бумажными листками с началом каких-то заметок, рассылаемыми из ТАССа по редакциям пластмассовыми клише с оттисками того, что на них изображено. Клише Антон собрал в стопку, чтобы потом внимательнее их рассмотреть и выбрать те, что можно использовать.
В одном из столов нашлись две странички машинописного текста с подколотой записочкой на бланке райсельхозотдела: «Тов. Кузин, статью по Вашей просьбе подготовил. Возможно, ее надо поправить, не возражаю. Цифры и факты проверены». Стояла неразборчивая подпись, своей замысловатостью свидетельствующая, что человек придумывал ее и разрабатывал специально, затратив труд и время, и обожает расписываться. Дата была недавняя, машинописный текст без помарок; видимо, получивший статью сотрудник редакции Кузин не успел ею заняться. В статье говорилось, что делать с семенами пшеницы и других зерновых культур в зимний период, чтобы они находились в нужном состоянии весной, когда придет пора высевать их в поле.
Антон пробежал ее глазами. Написано не ахти как, сугубо агрономическим языком, но можно пригладить и поставить в газете на первой полосе как передовицу. Сейчас таким статьям, таким призывам и указаниям самое время. Антон мало что смыслил в агротехнике, приемах и способах, какими должны руководствоваться земледельцы, но нужность и своевременность подобных советов понимал. Ему только решительно не понравился заголовок, он был громоздок, звучал неуклюже, с повторением одного и того же слова: «Высококачественная подготовка семян – залог будущего высокого урожая зерновых культур». Рука Антона сама потянулась зачеркнуть его карандашом. Сверху он написал: «Хочешь получить богатый урожай – потрудись над семенами». Проще, в живом разговорном стиле, без всяких мозговых усилий сразу же укладывается в голове. Антон Иванович оттиснул те заметки, что были когда-то набраны, да не пошли в газету из-за недостатка места. Среди них нашлись такие, что не утратили актуальности: об учениках одной из школ, что сами сшили для фронтовиков кисеты, украсили их узорами, трогательными надписями с пожеланиями боевых успехов, и послали в одну из воинских частей, сражающихся под Москвой; о пчеловоде-колхознике, который все лето возился с пчелами на своем подворье, получил много меда, продал его на базаре, а деньги пожертвовал на новогодние подарки и одежду ленинградским детям, вывезенным из блокады в Алтайский край.
Антон решил использовать эти и другие заметки, находящиеся в так называемом «загоне», для второй полосы, и Антон Иванович начал помаленьку собирать ее в металлической раме на плоском столе с гладкой чугунной поверхностью.
Спустя недолгое время выяснилось, что «загона» хватает, на вторую полосу почти больше ничего и не надо, полоса готова.
Первая тоже уже не тревожила ни Антона, ни его тезку Антона Ивановича-старшего. Набранная статья о подготовке семян составила ровно сто строк двумя узкими колонками в левой верхней части газетной полосы, где ставились передовые.
Был вечер четверга, смеркалось рано, в редакционных кабинетах и зале типографии горели керосиновые лампы. Уехавший еще в полдень за типографской бумагой и столичными газетами на станцию к новосибирскому поезду Барков вот-вот привезет свою поклажу, из последнего номера «Правды» Антон выберет сообщения Совинформбюро – об успехах наступления наших войск под Москвой, примеры мужества, героизма наших бойцов, они заполнят на первой полосе оставшееся место – и номер газеты, первый номер с участием Антона, доставивший ему массу скрытого внутри себя волнения, будет полностью готов. Набор можно переносить в «американку» и начинать двухчасовой процесс печатания.
Но стрелки на размеренно тикавших ходиках подходили уже к пяти, а Баркова не было. Обычно, как сообщил Антон Иванович, к этому времени он уже являлся, всегда малость под хмельком, потому что, пока на станции длилось ожидание новосибирсского поезда, всегда находился кто-нибудь подрядить Баркова с санями и лошадью для перевозки какой-нибудь клади, и Барков не мог устоять, чтобы не согласиться, а потом, разумеется, принимал внутрь законный гонорар за свои труды и труды своей безотказной Савраски.
На дворе мело, и чем дальше, тем все гуще, сильней. Предположение, что Барков заблудился, отпадало; даже если бы он, перебравши магарыча, потерял представление, куда править, Савраска, проделавшая сотни раз путь до станции и обратно, сама нашла бы верную дорогу и привезла бы беспамятного Баркова, как случалось не один раз. Отсутствие Баркова к положенному часу можно было объяснить только одним: опозданием новосибирского поезда.
В доме появилась Фоминишна – закрыть вьюшки протопившихся печей.
– Не слыхать вашего молодца? – спросил ее Антон Иванович. На дуге Савраски болтался маленький колокольчик – как ездили когда-то в Сибири не только все ямщики, но вообще все конные путники. И от волков оберег, и ожидающим издали весть.
– Не слыхать, – со злом в сердце и вместе с тревогой отозвалась Фоминишна. – Я уж два раза за ворота выходила, слушала… Не иначе чего случилось. Колоброд несчастный, вечно чего-нибудь непутевое удумает…
– Согрейте нам чаю, Фоминишна, – попросил Антон Иванович. – С чаем как-то веселее ожидать.
Антон в кабинетике литсотрудников на самом большом столе, который он избрал для себя, расставил на доске шахматы, зажал в кулаках две пешки, белую и черную, протянул Антону Ивановичу. Тот хлопнул Антона по левой руке, в ней была белая, право начинать. Антон Иванович двинул центральную пешку – так он начинал всегда, это был его излюбленный и неизменный ход. За несколько дней, что провел Антон в редакции, они уже успели сыграть десятка два партий. Антон Иванович самозабвенно любил шахматную игру, но играл слабо, постоянно «зевал», не видел даже хода, грозившего ему матом. Проиграв, он огорчался совершенно по-детски, ругал себя, говорил, что такому ротозею и неумехе не стоило браться за фигуры, но тут же снова расставлял их – в новой горячей и, как ему казалось, не обманывающей его надежде на этот раз выиграть.
На десятом ходу он крепко задумался, хотел сделать ход, поднял над клеткой коня, но поставил его обратно, наконец-таки разглядев, что над его королем нависает шах и надо думать, как его спасать, а не увлекаться своей бесполезной атакой.
– А чай, должно быть, уже готов, – вспомнил Антон Иванович. – Пойду возьму чайник. А потом продолжим партию.
Он пошел на флигель через заднюю дверь, выходившую во двор, без пальто, лишь надев шапку и обмотав шею шарфом.
Через несколько минут он вернулся – без чайника, облепленный снегом, с чрезвычайно растерянным видом.
– Лошадь и сани во дворе, Барков дома, пьяный в дымину, бормочет что-то невразумительное, а в санях ни тюка с бумагой, ни мешка с почтой…
– Вот это номер! – только и сумел выговорить Антон. – На чем же газету печатать?
Он вскочил и, даже не надевая шапки, кинулся на двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52