Садовник не позаботился, чтобы он остался цел. Так, иним, или не так? ...А сейчас еще и сына женю...
Хаиткулы кивнул, соглашаясь с мирабом, потом задумчиво сказал:
— Может быть, я не прав, но вы не должны были брать ей в мужья Худайберды, надо было выдать дочь за любимого ею человека.
— Знал бы, иним, где упаду, подстелил бы соломы на том месте... Я крепко обещал отцу Худайберды, что выдам дочь только за его сына. А дочка тоже не сказала, что не любит его. Мне не сказала, а мать знала, но промолчала. Намекнула как-то, что придут сваты, но я связал себя словом и отступить не мог. Теперь ничего не исправишь, поздно; хоть вниз головой бросайся в реку со старой Керкинской крвпости — все останется по-старому... А теперь скажи, как твои дела? Все в порядке?
Он любил вставлять в разговор эти слова: «Как дела? Все ли в порядке?»
Хаиткулы ответил:
— Пока, яшулы, наши дела топчутся на месте... Еду в Ашхабад; если что надо передать или привезти, говорите. Вы, наверное, никого там не знаете, а вот нашего начальника должны бы помнить. Он много лет пил амударьинскую воду...
— Если скажешь имя и должность, может быть, вспомню, иним.
— Ходжа Назаров! Он работал начальником уголовного розыска Керкинского отдела внутренних дел...
Старик подумал и нехотя ответил:
— А... иним, мы-то его помним, ну и что? Он нас, поди, забыл совсем. Начальник один, а нас много... Если тебе не тяжело, привези хороших лекарств.
Хаиткулы посмотрел на часы... Вернувшись от Най-мираба, он стал собираться. Палта Ачилович и Пиримкулы-ага в это время, сидя друг против друга, распределяли предстоящую работу. Пока Хаиткулы возился с утюгом, они закончили свои дела. Капитан, пожелав счастливого пути, попрощался с Хаиткулы.
Палта Ачилович включил радио и лег на кровать, наблюдая за сборами своего коллеги. Он видел, что настроение у Хаиткулы было как у охотника, вернувшегося с хорошей добычей. Хаиткулы напевал что-то, улыбался...
Никто из них не мот и предположить, что через десять, может быть, пятнадцать минут от этого настроения старшего инспектора не останется и следа.
Участковый, простившись с Хаиткулы, сел на мотоцикл и на полном газу помчался к дому Довлетгельды Довханова. Оп был уверен, что письмо было написано кем-нибудь из
Довхановых, скорее всего самим Довлетгельды. Он так и собирался спросить его: «Зачем ты написал это?» Если же писал не он, а жена, проверить это проще простого — достаточно просмотреть в школе записи Гульнар (она была учительницей в начальных классах). Родителей Довлетгельды капитан не мог заподозрить, это прямые, честные люди, они подлости не сделают. Письменные работы братьев Довлетгельды, наверное, остаются, в школе,— значит, надо поговорить и с классными руководителями.
Одним словом, капитан был рад удобному случаю доказать ашхабадскому инспектору и керкинскому следователю свою деловитость. Когда выпадал случай работать самостоятельно, он чувствовал себя гораздо уверенней и проявлял большую сноровку. Энергии тогда ему было не занимать. Если надо, в любое время дня и ночи стучал в чужие двери и без стеснения входил в дом. Он знал, дело и долг оправдывают эту его бесцеремонность, тем более что он никому не желал зла и в ауле его любили.
Если во время таких нежданных визитов он попадал к чаю, то никогда не отказывался от приглашения; если случалось в доме угощение, не гнушался и рюмочкой, а то и другой... Он пользовался большим уважением, поэтому его всегда звали на той, на гешдек, а иногда просто, чтобы помог разобраться в семейных вопросах, кого-то помирить, пресечь чьи-то раздоры. Бывали случаи, когда ему удавалось установить мир в семьях, готовых вот-вот распасться. Мирил он не только супругов, но и братьев, почти что ставших заклятыми врагами и уже готовых отречься друг от друга. Мирил ссорившихся соседей, из-за пустяков бросавшихся друг на друга с лопатами... Они сами потом говорили ему «спасибо» за то, что вразумил их. Он был только милиционером, но на его помощь рассчитывали многие, на него надеялись, как на врача, и доверяли, как отцу. Когда затевался той, тот, кто его устраивал, не забывал одним из первых пригласить на совет старейшин Пиримкулы-агу. Когда начинали строить новый дом, который обязательно возводили всем миром, его раньше других включали в хашар.
Мягкость и покладистость капитана Абдуллаева, располагавшие к нему жителей аула, не всегда были уместны на службе. Начальник милиции сделал однажды Пиримку-
лы-аге выговор, сказав, что «мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость». Поводом послужил проступок Пиримкулы-аги или, может быть, просто необычный случай, удививший многих.
Как-то после совещания с участковыми начальник милиции, выйдя во двор, увидел кучу узелков в коляске мотоцикла Пиримкулы Абдуллаева. — Что, товарищ капитан, на той собрались?
— Нет... Это передачи. Родственники арестованных просили передать своим.
Капитан сказал это очень благодушно, в полной уверенности, что его... похвалят.
— И вы сами взяли? — На лице начальника милиции не только не было заметно одобрения, — наоборот, он сделал недовольную гримасу.
— По пути захватил.— Пиримкулы-ага понял, что допустил оплошность.
Тогда-то ему и сделали устный выговор, который он запомнил надолго.
— Нехорошо поступили, товарищ капитан. Мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость. А дальше что может быть? Начнете нарушать устав... Смотрите, чтобы в дальнейшем такое не повторялось. Мягким будьте дома, а здесь не дом, а работа.
Капитан тогда ни слова не сказал начальнику отделения, чувствуя, что тот, в общем, прав. Но говорит же пословица: «Горбатого могила исправит». Пиримкулы Абдуллаев ничего не мог поделать со своей натурой, да и, признаться, он не очень' старался ее изменить — слишком большую прожил жизнь, менять привычки вроде бы уже ни к чему.
...В доме Довхановых его постигла первая неудача. Когда ему сказали, что Довлетгельды уже неделю лежит в больнице, этим известием его словно обухом стукнули по голове. Целую неделю не знать о таком событии! Может быть, он еще что-нибудь прозевал из того, что произошло в ауле?! Как это называется? Потеря бдительности...
Капитан немедля поехал в Халач. По дороге заглянул в магазин, купил для больного сладостей. Оказалось, что ровно неделю назад у Довлетгельды случился тяжелый приступ аппендицита. Прошло семь дней после операции, но Довлетгельды еще не поднимался с постели. Его нельзя было узнать — кожа на лице обтягивала выпиравшие -скулы. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Пиримкулы-ага, не присаживаясь, спросил его о здоровье, положил на тумбоч-
ку кулек и, не простившись, на цыпочках вышел из палаты.Капитан вернулся в гостиницу и тут только почувствовал, как он устал, а болтавшийся на животе ремень свидетельствовал, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Но он не пошел в столовую. Пиримкулы-ага обладал странным свойством: не любил и не мог есть без других, одному буквально кусок в горло не лез, ел только в компании. Поэтому, передохнув минутку, он решил отправиться на дальнейшие розыски.
У старика администратора он выяснил, кто из почтальонов принес адресованное Хаиткулы письмо. Старик поведал, кто это был, и упросил Пиримкулы-агу выпить с ним чаю. Это немного подкрепило его.
В сельской местности обычно ужинают поздно, поэтому в том доме, где жил почтальон, несмотря на поздний час, только-только расстелили дастархан... Но капитан и здесь не задержался, потому что почтальон ему ничем не помог.
Куда ехать теперь?В правление колхоза! В одну минуту Пиримкулы-ага оказался там. Тот, кто ему был лужен больше всего, к счастью, еще не ушел домой. Главный бухгалтер...
У него была бритая длинная, как дыня, голова, на курносом носу очки. Кивнув капитану, одной рукой придвинул в его сторону горячий чайник, накрытый полотенцем, другой продолжал двигать костяшки на счетах.
Капитан сел поближе к. столу, налил чаю. Он старался не мешать бухгалтеру... А тот, переписав что-то в ведомость, посмотрел наконец на гостя. Морщины на его широком, совсем белом лбу разгладились.
— Спрашивайте, атдаш.
— Нет, атдаш, я вас сначала послушаю.— Пиримкулы-ага умел соблюдать этикет.
— Вы старше меня на два дня, поэтому я помолчу. Капитан вежливо справился о его житье-бытье, о родне,о детях, потом о том же самом его расспросил главбух. Капитан поинтересовался, как проходит посевная. Бороздки опять побежали по широкому лбу его собеседника.
— Зима была очень снежной, сами знаете, атдаш. Поздно начали сев, еще и половины не засеяли, но стараемся изо всех сил. Из района без конца звонят, приезжает то один, то другой... По району у нас пока средние показатели. Вся
надежда на погоду. Похоже, устанавливается. Тогда все пойдет другим темпом. Нагоним.
Капитан достал из внутреннего кармана анонимную записку, положил ее перед бухгалтером.
— А теперь, если ты настоящий мой атдаш, помоги... Кто мог это написать? У тебя полно всяких писем и заявлений, ты их читаешь... может, узнаешь, кто писал...
Бухгалтер пробежал глазами записку. — Кого подозреваете?
Пиримкулы-ага назвал всех, кто был связан с этим делом. Бухгалтер вздохнул, записал фамилии, потом откинулся на спинку стула:
— Приходите-ка завтра пораньше, атдаш.
Капитан изменился в лице; бухгалтер, видно, заметил это и спросил уже другим тоном, сочувственно:
— Срочно надо?
— Если бы не срочно, какой мог быть разговор... Бухгалтер стал доставать из шкафа толстые папки, клал их на стол. Капитан перелистывал сложенные в них бумаги и, если встречал листок, подписанный знакомой фамилией, внимательно вглядывался в почерк. Бухгалтер помогал ему, просматривая документы подряд. Время от времени он лизал палец, чтобы легче было листать, клал злополучное письмо на тот документ, который казался ему подозрительным, сравнивал, показывал участковому:
— А ну-ка посмотрите, атдаш! Он?.. Вы, как ни крути, специалист...
Большим специалистом не надо было быть, чтобы установить автора записки. Одна-единственная фраза в ней была написана одинаково крупными и правильными буквами, без ошибок. Хаиткулы был убежден, что записку написал вполне грамотный человек, написал ее такими большими буквами только для того, чтобы нельзя было определить его руку.
Пиримкулы-ага согласился с мнением ашхабадского инспектора, зато категорически отверг предположение Палты Ачиловича, который настаивал, что записку мог написать только школьник. «Он еще не забыл уроки чистописания, смотрите, какие ровненькие буквы... Взрослый человек никогда так не напишет. Посади нас за парту и заставь писать диктант. Хорошо, если тройку получим, а про чистописание я уж и не говорю...» Это сказал Палта Ачилович, сказал тогда, когда Хаиткулы показал им письмо.
Тезки, не вставая с места даже чтобы вскипятить чай, проработали до полуночи. Но... капитану Абдуллаеву не
повезло и здесь, первый день его поисков окончился безрезультатно. Он вышел из правления колхоза мрачный и усталый.
Хаиткулы улетел в Ашхабад. Пиримкулы-ага разъезжал по району на своем мотоцикле, не появляясь в гостинице, поэтому Палта Ачилович, занимавший один не просто комнату, но, по „существу, все это здание — никто больше не жил сейчас в гостинице,— вдруг .почувствовал себя одиноко. Он старался занять себя, исправно делал зарядку по утрам, регулярно становился под душ, ходил в столовую, где медленно совершал трапезу, но все это не помогало, ему было скучно. На просто скучно — ему явно было не по себе.
«Человека трудно понять. Если на улице холодно, он хочет тепла, если тепло — мечтает о прохладе. Когда на дворе мороз, но нет. снега, жалуется: «Разве это зима!», а если валит снег, все равно .сетует:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Хаиткулы кивнул, соглашаясь с мирабом, потом задумчиво сказал:
— Может быть, я не прав, но вы не должны были брать ей в мужья Худайберды, надо было выдать дочь за любимого ею человека.
— Знал бы, иним, где упаду, подстелил бы соломы на том месте... Я крепко обещал отцу Худайберды, что выдам дочь только за его сына. А дочка тоже не сказала, что не любит его. Мне не сказала, а мать знала, но промолчала. Намекнула как-то, что придут сваты, но я связал себя словом и отступить не мог. Теперь ничего не исправишь, поздно; хоть вниз головой бросайся в реку со старой Керкинской крвпости — все останется по-старому... А теперь скажи, как твои дела? Все в порядке?
Он любил вставлять в разговор эти слова: «Как дела? Все ли в порядке?»
Хаиткулы ответил:
— Пока, яшулы, наши дела топчутся на месте... Еду в Ашхабад; если что надо передать или привезти, говорите. Вы, наверное, никого там не знаете, а вот нашего начальника должны бы помнить. Он много лет пил амударьинскую воду...
— Если скажешь имя и должность, может быть, вспомню, иним.
— Ходжа Назаров! Он работал начальником уголовного розыска Керкинского отдела внутренних дел...
Старик подумал и нехотя ответил:
— А... иним, мы-то его помним, ну и что? Он нас, поди, забыл совсем. Начальник один, а нас много... Если тебе не тяжело, привези хороших лекарств.
Хаиткулы посмотрел на часы... Вернувшись от Най-мираба, он стал собираться. Палта Ачилович и Пиримкулы-ага в это время, сидя друг против друга, распределяли предстоящую работу. Пока Хаиткулы возился с утюгом, они закончили свои дела. Капитан, пожелав счастливого пути, попрощался с Хаиткулы.
Палта Ачилович включил радио и лег на кровать, наблюдая за сборами своего коллеги. Он видел, что настроение у Хаиткулы было как у охотника, вернувшегося с хорошей добычей. Хаиткулы напевал что-то, улыбался...
Никто из них не мот и предположить, что через десять, может быть, пятнадцать минут от этого настроения старшего инспектора не останется и следа.
Участковый, простившись с Хаиткулы, сел на мотоцикл и на полном газу помчался к дому Довлетгельды Довханова. Оп был уверен, что письмо было написано кем-нибудь из
Довхановых, скорее всего самим Довлетгельды. Он так и собирался спросить его: «Зачем ты написал это?» Если же писал не он, а жена, проверить это проще простого — достаточно просмотреть в школе записи Гульнар (она была учительницей в начальных классах). Родителей Довлетгельды капитан не мог заподозрить, это прямые, честные люди, они подлости не сделают. Письменные работы братьев Довлетгельды, наверное, остаются, в школе,— значит, надо поговорить и с классными руководителями.
Одним словом, капитан был рад удобному случаю доказать ашхабадскому инспектору и керкинскому следователю свою деловитость. Когда выпадал случай работать самостоятельно, он чувствовал себя гораздо уверенней и проявлял большую сноровку. Энергии тогда ему было не занимать. Если надо, в любое время дня и ночи стучал в чужие двери и без стеснения входил в дом. Он знал, дело и долг оправдывают эту его бесцеремонность, тем более что он никому не желал зла и в ауле его любили.
Если во время таких нежданных визитов он попадал к чаю, то никогда не отказывался от приглашения; если случалось в доме угощение, не гнушался и рюмочкой, а то и другой... Он пользовался большим уважением, поэтому его всегда звали на той, на гешдек, а иногда просто, чтобы помог разобраться в семейных вопросах, кого-то помирить, пресечь чьи-то раздоры. Бывали случаи, когда ему удавалось установить мир в семьях, готовых вот-вот распасться. Мирил он не только супругов, но и братьев, почти что ставших заклятыми врагами и уже готовых отречься друг от друга. Мирил ссорившихся соседей, из-за пустяков бросавшихся друг на друга с лопатами... Они сами потом говорили ему «спасибо» за то, что вразумил их. Он был только милиционером, но на его помощь рассчитывали многие, на него надеялись, как на врача, и доверяли, как отцу. Когда затевался той, тот, кто его устраивал, не забывал одним из первых пригласить на совет старейшин Пиримкулы-агу. Когда начинали строить новый дом, который обязательно возводили всем миром, его раньше других включали в хашар.
Мягкость и покладистость капитана Абдуллаева, располагавшие к нему жителей аула, не всегда были уместны на службе. Начальник милиции сделал однажды Пиримку-
лы-аге выговор, сказав, что «мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость». Поводом послужил проступок Пиримкулы-аги или, может быть, просто необычный случай, удививший многих.
Как-то после совещания с участковыми начальник милиции, выйдя во двор, увидел кучу узелков в коляске мотоцикла Пиримкулы Абдуллаева. — Что, товарищ капитан, на той собрались?
— Нет... Это передачи. Родственники арестованных просили передать своим.
Капитан сказал это очень благодушно, в полной уверенности, что его... похвалят.
— И вы сами взяли? — На лице начальника милиции не только не было заметно одобрения, — наоборот, он сделал недовольную гримасу.
— По пути захватил.— Пиримкулы-ага понял, что допустил оплошность.
Тогда-то ему и сделали устный выговор, который он запомнил надолго.
— Нехорошо поступили, товарищ капитан. Мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость. А дальше что может быть? Начнете нарушать устав... Смотрите, чтобы в дальнейшем такое не повторялось. Мягким будьте дома, а здесь не дом, а работа.
Капитан тогда ни слова не сказал начальнику отделения, чувствуя, что тот, в общем, прав. Но говорит же пословица: «Горбатого могила исправит». Пиримкулы Абдуллаев ничего не мог поделать со своей натурой, да и, признаться, он не очень' старался ее изменить — слишком большую прожил жизнь, менять привычки вроде бы уже ни к чему.
...В доме Довхановых его постигла первая неудача. Когда ему сказали, что Довлетгельды уже неделю лежит в больнице, этим известием его словно обухом стукнули по голове. Целую неделю не знать о таком событии! Может быть, он еще что-нибудь прозевал из того, что произошло в ауле?! Как это называется? Потеря бдительности...
Капитан немедля поехал в Халач. По дороге заглянул в магазин, купил для больного сладостей. Оказалось, что ровно неделю назад у Довлетгельды случился тяжелый приступ аппендицита. Прошло семь дней после операции, но Довлетгельды еще не поднимался с постели. Его нельзя было узнать — кожа на лице обтягивала выпиравшие -скулы. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Пиримкулы-ага, не присаживаясь, спросил его о здоровье, положил на тумбоч-
ку кулек и, не простившись, на цыпочках вышел из палаты.Капитан вернулся в гостиницу и тут только почувствовал, как он устал, а болтавшийся на животе ремень свидетельствовал, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Но он не пошел в столовую. Пиримкулы-ага обладал странным свойством: не любил и не мог есть без других, одному буквально кусок в горло не лез, ел только в компании. Поэтому, передохнув минутку, он решил отправиться на дальнейшие розыски.
У старика администратора он выяснил, кто из почтальонов принес адресованное Хаиткулы письмо. Старик поведал, кто это был, и упросил Пиримкулы-агу выпить с ним чаю. Это немного подкрепило его.
В сельской местности обычно ужинают поздно, поэтому в том доме, где жил почтальон, несмотря на поздний час, только-только расстелили дастархан... Но капитан и здесь не задержался, потому что почтальон ему ничем не помог.
Куда ехать теперь?В правление колхоза! В одну минуту Пиримкулы-ага оказался там. Тот, кто ему был лужен больше всего, к счастью, еще не ушел домой. Главный бухгалтер...
У него была бритая длинная, как дыня, голова, на курносом носу очки. Кивнув капитану, одной рукой придвинул в его сторону горячий чайник, накрытый полотенцем, другой продолжал двигать костяшки на счетах.
Капитан сел поближе к. столу, налил чаю. Он старался не мешать бухгалтеру... А тот, переписав что-то в ведомость, посмотрел наконец на гостя. Морщины на его широком, совсем белом лбу разгладились.
— Спрашивайте, атдаш.
— Нет, атдаш, я вас сначала послушаю.— Пиримкулы-ага умел соблюдать этикет.
— Вы старше меня на два дня, поэтому я помолчу. Капитан вежливо справился о его житье-бытье, о родне,о детях, потом о том же самом его расспросил главбух. Капитан поинтересовался, как проходит посевная. Бороздки опять побежали по широкому лбу его собеседника.
— Зима была очень снежной, сами знаете, атдаш. Поздно начали сев, еще и половины не засеяли, но стараемся изо всех сил. Из района без конца звонят, приезжает то один, то другой... По району у нас пока средние показатели. Вся
надежда на погоду. Похоже, устанавливается. Тогда все пойдет другим темпом. Нагоним.
Капитан достал из внутреннего кармана анонимную записку, положил ее перед бухгалтером.
— А теперь, если ты настоящий мой атдаш, помоги... Кто мог это написать? У тебя полно всяких писем и заявлений, ты их читаешь... может, узнаешь, кто писал...
Бухгалтер пробежал глазами записку. — Кого подозреваете?
Пиримкулы-ага назвал всех, кто был связан с этим делом. Бухгалтер вздохнул, записал фамилии, потом откинулся на спинку стула:
— Приходите-ка завтра пораньше, атдаш.
Капитан изменился в лице; бухгалтер, видно, заметил это и спросил уже другим тоном, сочувственно:
— Срочно надо?
— Если бы не срочно, какой мог быть разговор... Бухгалтер стал доставать из шкафа толстые папки, клал их на стол. Капитан перелистывал сложенные в них бумаги и, если встречал листок, подписанный знакомой фамилией, внимательно вглядывался в почерк. Бухгалтер помогал ему, просматривая документы подряд. Время от времени он лизал палец, чтобы легче было листать, клал злополучное письмо на тот документ, который казался ему подозрительным, сравнивал, показывал участковому:
— А ну-ка посмотрите, атдаш! Он?.. Вы, как ни крути, специалист...
Большим специалистом не надо было быть, чтобы установить автора записки. Одна-единственная фраза в ней была написана одинаково крупными и правильными буквами, без ошибок. Хаиткулы был убежден, что записку написал вполне грамотный человек, написал ее такими большими буквами только для того, чтобы нельзя было определить его руку.
Пиримкулы-ага согласился с мнением ашхабадского инспектора, зато категорически отверг предположение Палты Ачиловича, который настаивал, что записку мог написать только школьник. «Он еще не забыл уроки чистописания, смотрите, какие ровненькие буквы... Взрослый человек никогда так не напишет. Посади нас за парту и заставь писать диктант. Хорошо, если тройку получим, а про чистописание я уж и не говорю...» Это сказал Палта Ачилович, сказал тогда, когда Хаиткулы показал им письмо.
Тезки, не вставая с места даже чтобы вскипятить чай, проработали до полуночи. Но... капитану Абдуллаеву не
повезло и здесь, первый день его поисков окончился безрезультатно. Он вышел из правления колхоза мрачный и усталый.
Хаиткулы улетел в Ашхабад. Пиримкулы-ага разъезжал по району на своем мотоцикле, не появляясь в гостинице, поэтому Палта Ачилович, занимавший один не просто комнату, но, по „существу, все это здание — никто больше не жил сейчас в гостинице,— вдруг .почувствовал себя одиноко. Он старался занять себя, исправно делал зарядку по утрам, регулярно становился под душ, ходил в столовую, где медленно совершал трапезу, но все это не помогало, ему было скучно. На просто скучно — ему явно было не по себе.
«Человека трудно понять. Если на улице холодно, он хочет тепла, если тепло — мечтает о прохладе. Когда на дворе мороз, но нет. снега, жалуется: «Разве это зима!», а если валит снег, все равно .сетует:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24