Но я объяснил ему, что пришел по делу к директору и сейчас еще нахожусь, так сказать, в его обществе, – как раз поджидаю его здесь.
– В чем дело, сержант?
Спрашивавший только что вышел из конторы. Это был бравый, холеный мужчина лет шестидесяти, с лицом, похожим, на хороший кусок филе, с кустистыми бровями и аккуратно подстриженными седыми усами. Он напомнил мне наших генералов прошлой войны. Он был в штатском, но чувствовалось, что он только что сбросил военный мундир и в любую минуту может снова оказаться в нем. И говорил он, конечно, отрывисто повелительным тоном.
Сержант поспешно отдал честь, и я подумал, что эти двое принадлежат к одной и той же категории людей.
– Я только что спрашивал у него пропуск, сэр, – пояснил сержант.
– Правильно! – рявкнул вновь пришедший. – Я уже говорил, что надо поставить кого-нибудь для контроля. Вообще я в последнее время замечаю здесь черт знает какую расхлябанность.
– Так точно, сэр. – Оба сурово уставились на меня. Таким субъектам необходимо иметь подчиненных. Какой смысл культивировать эту манеру обращения, если некем командовать и некого муштровать?
– Я уже объяснял, что пришел к мистеру Хичему. Мы с ним только что вместе обходили завод. Да вот и он. Он вам подтвердит.
– Ладно. Сержант, идите на свой пост.
Сержант снова отдал честь и, чувствуя, что я каким-то образом навлек на него внезапную немилость начальства, кинул мне на прощание долгий и недобрый взгляд.
Подошел Хичем и познакомил нас. Оказалось, что это полковник Тарлингтон, о котором вчера при мне говорили в баре. Я не удивился.
– Слушайте, Хичем, – начал полковник, едва удостоив меня взглядом, – я вижу, Стопфорд попал в столовую комиссию.
– Да, кажется, – ответил Хичем рассеянно.
– Но вы сами понимаете, что это недопустимо. Этот малый всегда был у нас в списке опасных. Он коммунист.
– Знаю, – отозвался Хичем, лицо которого выражало теперь еще большую озабоченность. – Но членов столовой комиссии выбирают сами рабочие, и, раз они хотят Стопфорда, я ничего не могу поделать.
– Еще как можете, – сердито возразил полковник. – Нет ничего легче. Завтра я буду говорить об этом на заседании правления. Вам известна моя точка зрения. Мы выпускаем секретную продукцию, а на нашем заводе выбирают коммунистов то в одну комиссию, то в другую, то в третью, между тем по городу рыщут всякие беженцы из Германии. Бог знает, чем все это кончится. Предупреждаю вас, я приму самые строгие меры. И здесь, на заводе, и в городе… Самые строгие меры… – Он сухо кивнул нам обоим и удалился.
– Я уже слыхал о нем, – сказал я Хичему, когда мы поднимались по лестнице в контору.
– О ком? О Тарлингтоне?
– Да. Что он собой представляет?
– Как вам сказать, – начал Хичем, словно извиняясь. – Он тут вертит всей округой… Он, собственно, землевладелец, но он и член нашего правления, и местный мировой судья, и все что хотите. Человек безусловно энергичный, умеет произнести эффектную речь в Неделю Военного Флота и все такое. Но он перегибает палку. Вот теперь новая блажь: немецкие беженцы. Вбил себе в голову, что все они шпионы и члены пятой колонны, и заставил нас выгнать с завода одного очень способного химика-металлурга, австрийца. Мы никак не могли его урезонить.
– «Оплот родины», – ввернул я.
– Вот-вот. – И, спохватившись, должно быть, что зашел слишком далеко, он заговорил опять деловым тоном. – Возьмите ваши письма, мистер Нейлэнд, а копии я передам правлению. Записку к Робсону на Смитовский завод я вам дал? Отлично. Но не поступайте туда, не дав мне знать. Нам и здесь нужны люди.
Сержант по-прежнему торчал у ворот, когда я выходил, и, несмотря на то, что он видел меня в обществе начальства, я, должно быть, все еще казался ему подозрительным, и он жалел, что нет повода отвести меня в участок. Я приветливо улыбнулся ему и дружески помахал рукой, а затем пожалел об этом. В нашей работе мы прибегаем к услугам местной полиции только в тех случаях, когда это совершенно неизбежно, тем не менее не было никакого смысла выходить из роли только затем, чтобы подразнить невзлюбившего меня сержанта. Но в ту минуту мне этого хотелось, и я поддался своему настроению.
Я напился чаю в гостиной «Ягненка и шеста» и имел удовольствие видеть майора Брембера, разгуливавшего в пуловере канареечного цвета и в оранжевых спортивных шароварах до колен. Я готов был держать пари на что угодно, что он и полковник Тарлингтон нашли бы общий язык, но прекрасно понимал, что Тарлингтон гораздо более крупная фигура. (Мне доставляло удовольствие называть их про себя без чинов. Меня всегда раздражают штатские, которые упорно называют себя майорами и полковниками.) В гостиной несколько человек пили чай и тихо разговаривали, но никого из тех, кого я уже видел раньше, не было. Покуривая трубку, я довольно лениво обдумывал то немногое, что успел узнать сегодня, но пока все это не складывалось в единый цельный узор и не увязывалось с теми жалкими обрывками сведений, скорее намеками, которые сообщили мне в отделе. Я начинал думать, что даже и эти сведения о шпионаже в Грэтли неверны.
Я все еще разбирался в отдельных клочках этой загадки-головоломки, когда громкоговоритель разразился очередными сообщениями с фронта. Диктор пытался нас уверить, будто серьезные осложнения, по-видимому, начавшиеся на Дальнем Востоке, каким-то образом уравновешиваются тем, что мы сбили парочку немецких истребителей и обстреляли из пулеметов несколько их грузовиков в Ливии. Уже десять минут длилась эта вздорная болтовня, а до конца передачи все еще было далеко, и нам грозило выступление какого-нибудь второстепенного представителя власти с добрыми советами. Поэтому я решил ретироваться из гостиной. Бар открывался значительно позже, так что не имело смысла сидеть здесь и ждать.
На улицах царил такой же мрак, как вчера вечером, и я уже начал проклинать себя за то, что ушел из гостиницы, но вдруг вспомнил о маленьком театре-варьете в переулке неподалеку. Я ощупью добрался туда и узнал, что первое представление только что началось. За два шиллинга мне дали место в партере, рассчитанное, должно быть, на муравья, а не на взрослого мужчину, так как ноги девать было некуда. Театр представлял собою квадратную коробочку с одним ярусом. Крошечный оркестр, состоявший в основном из немолодых и толстых женщин, то громыхал, то дребезжал. На сцене плясали шесть белокурых «герлс», которых только с большой натяжкой можно было назвать танцевальной группой. Как видно, кто-то в общих чертах объяснил им, что делает кордебалет в ревю, и теперь они старательно выполняли указания. «Наш популярный комик» Гэс Джимбл оказался пожилым низеньким человечком с хриплым голосом. Он трудился, как негр, то выскакивая на сцену, то убегая, непрерывно менял шутовские головные уборы и бутафорские костюмы и обильно сдабривал свои монологи скабрезностями, заставлявшими женщин на балконе визжать от смеха. Гэса нельзя было упрекнуть ни в чем – разве только в том, что он не смешит. Но он все-таки понравился мне больше, чем Леонард и Ларри, выступавшие словно в каком-то меланхолическом бреду, и певица с радио, очень строгая, подчеркнуто элегантная, вся в бусах и браслетах. Дама эта внушала робость, даже когда была серьезна, и попросту приводила в ужас, когда становилась кроткой и застенчивой. Шесть белокурых «герлс» все время возвращались на сцену, и улыбки все больше застывали на их лицах, а ляжки все больше покрывались пятнами. Мамзель Фифин, эта сенсация двух континентов, могучая широколицая молодая особа, чьи фотографии занимали так много места в витринах у входа, ни разу не появилась до самого антракта: ее приберегали для второго отделения, которое она должна была «вывозить».
Когда в зале вспыхнул свет, я увидел справа от себя, на два ряда впереди, целую компанию, в которой было и несколько человек, уже мне знакомых. Ближе всех сидели мистер Периго и втиснутая между двумя молодыми офицерами Шейла Каслсайд, а подальше в том же ряду – моя недавняя попутчица миссис Джесмонд. Увидев ее, я вспомнил о смуглом иностранце, который делал вид, что не знаком с этой женщиной, а потом, думая, что я сплю, переглядывался с нею. Куда он девался? Не успел я это подумать и обвести глазами зал, как увидел его у стены подле первого выхода, в нескольких шагах от миссис Джесмонд. Я надвинул шляпу на глаза и поднял воротник пальто. Вскоре вся компания встала, – вероятно, собираясь пойти в буфет, – и миссис Джесмонд была впереди всех. Дойдя до нашего общего приятеля-иностранца, она на миг задержалась, и они быстро и тихо обменялись двумя-тремя словами. Потом она вышла из зала, а за нею остальные.
Полминуты спустя, проходя мимо смуглого джентльмена, я бегло глянул на него и успел заметить в его влажных и печальных глазах огонек, показавший, что он меня узнал. Но он не поздоровался и снова впал в задумчивость. «Наверное, старинный поклонник мамзель Фифин, сенсации двух континентов», – подумал я.
Буфет располагался внизу, в довольно большом помещении, и народу там было не особенно много. Меня немедленно узнал и громогласно окликнул мистер Периго, на этот раз никого не угощавший. Кажется, в роли хозяйки выступала миссис Джесмонд. Мистер Периго восторженно приветствовал меня. Всякий бы подумал, что мы с ним старые друзья.
– Ага, дорогой мой, вот мы и встретились опять, – сказал он, поглаживая меня по плечу. – Мне только что рассказывали, что вам пришлось вчера после моего ухода применить сильнодействующее средство, чтобы успокоить нашего друга Фрэнка… Нет-нет, я вас не осуждаю, ничуть не осуждаю… Ну-с, разрешите предложить вам стаканчик чего-нибудь, а затем я представлю вас миссис Джесмонд. Обворожительная женщина! Не знаю, что бы мы делали здесь без нее!… Чем же вас угостить? Попробую добыть для вас немного виски.
Он суетливо засеменил к стойке, а я остался на том месте, где мы с ним встретились. Но через минуту меня увидела Шейла и направила свой бесстыжий нос в мою сторону. Она была в таком же возбуждении, как и вчера вечером, но сегодня она, очевидно, не могла быть пьяна, и я решил, что это, должно быть, ее обычное состояние, когда вокруг много людей, шум и яркий свет.
– Послушайте, – промолвила она очень серьезно, – если вы думаете, что я прощу вам вчерашнее, не требуя от вас извинения, так вы ошибаетесь. Теперь решайте.
– Ладно, – сказал я.
– Ну, что же? Продолжайте…
Но я не продолжал. Я принялся набивать трубку, как будто Шейлы здесь не было.
– Я не отрицаю, что Фрэнк вел себя гадко, и я отчасти довольна тем, что произошло. На него иногда находит, хотя, правда, он уже целую вечность не скандалил. Теперь он клянется, что при первой же встрече изобьет вас до полусмерти. Но вы не беспокойтесь, я случайно узнала, что он будет занят на дежурстве несколько вечеров подряд.
– Спасибо. Я и не беспокоился.
– Ну, извинитесь же!
– Извиниться? За что?
Она дотронулась до моей руки.
– Вы по-свински обошлись со мной и отлично это знаете.
Она говорила так серьезно, как будто мы были долгое время близки и я вдруг поступил с нею дурно. Она не сознавала, почему перешла на этот тон, мне же казалось, что я это знаю.
Но мистер Периго со стаканом виски в руке и с фарфоровой улыбкой на лице уже пробирался к нам.
– Прошу вас, дорогой мой. Они клянутся, что больше у них нет ни капли. Что тут у вас с Шейлой? Опять пристаете к нему, Шейла? Вы славная девочка, но иногда бываете ужасно надоедливы.
– О!… – Шейла едва удержалась от того, чтобы выпалить что-то, вероятно, очень грубое и весьма неприличное для дамы. Мистер Периго бросил мне быстрый многозначительный взгляд.
– Теперь вам надо познакомиться с миссис Джесмонд. Сегодня мы все ее гости.
– Я, собственно, уже знаком с нею, – сказал я.
– Я так и знала! – воскликнула Шейла сердито.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33