Негодование Регины улеглось, едва потрясающая Клара
заявила, что тоже хочет в горы и непременно сейчас (время близилось к
полуночи), ее только смущает отсутствие таких ботинок, как у синьора
Валентина (декольтированное эстрадное платье и ажурные чулки она, видимо,
считала подходящим нарядом для такой прогулки). Конечно, это был чистейший
абсурд - газик был набит до отказа, но все вышло так, как пожелала Клара.
Мать одолжила ей фетровые бурки и спортивные шаровары, отец - свитер и
шерстяные носки, сосед - рыбацкий полушубок. Оставшиеся в доме теплые вещи
пошли на экипировку Регины. Перед стартом все хлебнули для обогрева из
корчажки, которую так это, на всякий случай, прихватил с собой Гаррик
Майсурадзе. В корчажке оказался коньяк и всю дорогу старенький газик
трясся от смеха: Регина воевала с рюкзаками, ведрами, лыжами, которые
дружно сваливались на нее при каждом повороте; Гаррик безуспешно пытался
выбраться из колодца, сооруженного предусмотрительным шофером из запасных
скатов; доктор Год восседал на бидоне с соляркой; Валентин на плечах
Саноцкого из Института общественных наук, а потрясающая Клара на коленях у
Павла. Она оглушала Павла попеременно то своим бархатным меццо-сопрано -
когда все пели о крокодиле Гене и еще о чем-то экзотическом, но не
страшном - то субтропическими поцелуями - очевидно, она не представляла,
как вести себя иначе на коленях у мужчины. И все было бы хорошо, когда бы
Регина при каждом удобном случае не шептала в самое ухо Валентина: "Я
сказала синьорине Кларе, что мой жених - адвокат. Надеюсь, ты не станешь
уличать меня во лжи?"
Он не стал ее уличать, но настроение у него испортилось даже во сне.
Как, впрочем, и тогда - полтора года назад - на горнолыжной базе...
Утром было все, как обычно: встал в половине седьмого, поупражнялся с
гантелями, эспандером. Пока принимал душ, брился, мысленно перебрал
незавершенные дела - на свежую голову думается лучше. Подивился себе: чего
вчера обрушился на Мандзюка, вмешался в дело, которое не стоило
разговоров, что о нем вели? Очевидно, поддался настроению Галочки Юрко. Ох
уж эта Галочка с ее вежливой настойчивостью и чрезмерными эмоциями! Вчера,
в шутку он сказал матери, что влюблен в Галочку. А может, это не шутка, и
он действительно влюблен в нее, но не явно - подсознательно? Бывает ли
такое? Придется проконсультироваться с психологами...
Насвистывая веселую мелодию, он уже направился завтракать, когда отец
позвал его к телефону. Звонил Мандзюк.
- Вчера допрашивал Волкову. Ну, эту Лену из Ровно, - забыв
поздороваться, сразу забубнил Алексей. - Она показала, что Зимовец, когда
соскакивал с мотоцикла, упал навзничь и ударился затылком о дорогу...
Понимаешь, какая петрушка теперь получается!
- Извини, Леша, я тороплюсь, - недовольно поморщился Валентин. - Да и
дело не стоит того, чтобы его докладывать поэтапно. Доложишь, когда
закончишь. Сам закончишь. Правда, вчера я кое-что уточнил, да и Галочка
немного поработала на тебя, но об этом в двух словах не скажешь. Заскочи
ко мне днем, я передам тебе наши сведения. У тебя все?
Мандзюк ответил не сразу: вначале откашлялся, словно у него запершило
в горле, и только затем сказал:
- Зимовец умер. Сегодня на рассвете.
Областная клиническая больница размещалась в продолговатом
трехэтажном здании на улице Коцюбинского. Вход и въезд были со двора.
Несмотря на ранний час - еще не было восьми - возле приемного отделения
стоял "рафик" скорой помощи, несколько поодаль разворачивалась вторая
машина с красными крестами на бортах.
В длинном без окон коридоре на свежепокрашенных стенах висели график
дежурств младшего медперсонала, стенгазета, расписание дней и часов
посещения больных. У двери приемного отделения прямо на полу стояли
носилки, на которых лежал человек с окровавленным лицом и стиснутой
плоскими шинами ногой. Одной рукой он прикрывал глаза, другой показывал на
бок:
- Вот здесь, под ребрами, больнее всего, - сдерживая рвущийся стон,
говорил он склонившемуся над ним врачу.
- Во вторую операционную, - распрямляясь, сказал врач топтавшимся
рядом санитарам. - У него, должно быть, внутреннее кровотечение. Пусть
сразу кладут на стол. Я буду оперировать. Быстрее! - А раненному бросил
сердито: - Долихачились, молодой человек!
Санитары схватили носилки, заспешили к лифту. Врач пошел следом.
Из приемного покоя выглянул второй врач - худощавый с русой вьющейся
бородкой, окликнул рослую санитарку:
- Мария, ради Бога, заберите отсюда эту кошмарную бабу! Она мешает
работать.
Санитарка решительно шагнула за дверь и тут же вывела в коридор
простоволосую женщину в домашнем халате.
- Ой, мамочка, что я наделала! - причитала женщина. - Он же весь
ошпаренный. Места живого нет. Не хотела я. Так вышло: кастрюлю с плиты
снимала, а он под руку подвернулся. Ой, мамочка, он же теперь меня совсем
бросит!
- Мужа кипятком окатила, - пояснил всезнающий Мандзюк. - Вот еще одно
дело придется заводить.
- Думаешь, она не случайно плеснула на него? - недоверчиво спросил
Ляшенко.
- Зачем думать? Я знаю. И ее знаю, и ее распрекрасного мужа. Пять лет
женаты и все пять лет дерутся. Правда, до кипятка еще не доходило...
Он раздобыл два халата, которые пришлось набросить на плечи. Свернув
в боковое ответвление коридора, они по служебной лестнице поднялись на
второй этаж.
В кабинете заведующего нейрохирургическим отделением застали
следователя Кандыбу, судебно-медицинского эксперта Сторожука - красивого
мужчину лет сорока пяти, профессора Пастушенко - степенного,
неторопливого, в массивных роговых очках, придававших его крупному,
ухоженному лицу внушительность, монументальность, лечащего врача,
дежурившую всю ночь медсестру - полную блондинку с настороженными глазами.
Пастушенко сидел за столом завотделения, листал историю болезни, то и дело
подзывал лечащего врача, молча тыкал пальцем то в одну, то в другую
запись. Врач почтительно склонился к нему, что-то объяснял полушепотом.
Кандыба беседовал с медсестрой, а Сторожук, расположившись на застеленном
простыней топчане, просматривал материалы следственного дела,
прихваченного с собой Кандыбой. Потом пришел еще один врач, показал
Пастушенко рентгеновские снимки, которые они стали смотреть на свет, о
чем-то советуясь...
- Я, пожалуй, пойду, тут и без меня тесно, - сказал Мандзюк. - Если
понадоблюсь, буду в отделе кадров.
Ляшенко не стал его задерживать - в кабинете, действительно, было
многолюдно. Пастушенко продолжал разглядывать снимки, удовлетворенно
кивал, несколько раз повторил так, чтобы слышали все:
- Это трудно было предвидеть: смещение по трещине. К тому же ушиб
мозга.
- ...Вечером была его сестра, допоздна сидела, - рассказывала
следователю полная блондинка. - Он был в сознании, разговаривал с ней.
Когда она ушла, уснул. А в половине четвертого наступило резкое ухудшение:
он захрипел, стал дергаться. Санитарка позвала меня, я вызвала дежурного
врача, позвонила на дом лечащему врачу - доктору Самсонову. Но Самсонов
приехал, когда он уже был мертвый...
Медсестра сокрушенно развела руками.
- Вчера вечером вы разговаривали с Зимовцем? - спросил следователь.
- Разговаривала. Он спрашивал, можно ли ему читать: сестра принесла
книгу. Я сказала, что нельзя, и велела его сестре забрать книгу.
- Что еще он говорил?
- Спрашивал, работает ли у нас доктор Новицкий.
- Кто такой Новицкий?
- Ассистент, хирург.
- Зимовец был знаком с ним?
- Очевидно...
Наконец Пастушенко передал историю болезни следователю, и Ляшенко
сумел заглянуть в нее. В разделе "анамнез", где фиксируются
обстоятельства, связанные с началом заболевания, была такая запись:
"...По словам больного, ему был нанесен сильный удар кулаком в
подбородок, в результате чего он упал, ударился спиной и затылком о
бетонированное покрытие площадки, на некоторое время (приблизительно до
минуты) потерял сознание..."
- Удар был нанесен с расчетом сбить с ног, - вырвалось у Ляшенко.
- Боксерский удар, - подхватил Кандыба, - так бьют, стараясь послать
в нокаут. Но опытному противнику не так-то просто нанести такой удар, да и
об пол ринга не расшибешься. А тут был вышедший из себя парнишка, едва
знакомый с боксом, а под ногами - бетонированная площадка. Учитывал ли это
мужчина в темно-серой рубашке?
- Должен был учитывать! - резко сказал Валентин.
Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.
- Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно
соскочил с мотоцикла, - отложив следственное дело и бегло просмотрев
историю болезни, сказал он.
- Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, - возразил
Кандыба.
- Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при
таких обстоятельствах... - Сторожук сделал неопределенный жест. - Учитывая
ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда постараюсь дать
предварительное заключение.
Он положил историю болезни в портфель.
Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.
- Пожалуйста, Александр Григорьевич, - пряча в глазах усмешку, сказал
Сторожук.
Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на
телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.
Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.
- И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он
оперирует без телефона, - не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.
- Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, - предположил Кандыба.
- Не столько кафедры, сколько личный престиж, - возразил Сторожук. -
Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.
- Вы знали профессора Яворского? - спросил Ляшенко.
- Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург!
И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и
больные, и врачи...
Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к
выходу. С ними пошел Кандыба.
Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин
застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной
женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой.
Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что
он треплется от нечего делать.
Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно
хмыкнул:
- Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, - сказал он,
пряча книжку в карман. - Пока ты беседовал с титулованными докторами, я
вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко?
Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.
- И что из этого?
- А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих
кафедрами.
- Яворский умер полгода назад.
- Значит, это был отголосок прежних отношений.
- Ты уверен?
- На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и
Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что
ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской,
хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит
Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур
субъективно - уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела
дифирамбы Бокову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
заявила, что тоже хочет в горы и непременно сейчас (время близилось к
полуночи), ее только смущает отсутствие таких ботинок, как у синьора
Валентина (декольтированное эстрадное платье и ажурные чулки она, видимо,
считала подходящим нарядом для такой прогулки). Конечно, это был чистейший
абсурд - газик был набит до отказа, но все вышло так, как пожелала Клара.
Мать одолжила ей фетровые бурки и спортивные шаровары, отец - свитер и
шерстяные носки, сосед - рыбацкий полушубок. Оставшиеся в доме теплые вещи
пошли на экипировку Регины. Перед стартом все хлебнули для обогрева из
корчажки, которую так это, на всякий случай, прихватил с собой Гаррик
Майсурадзе. В корчажке оказался коньяк и всю дорогу старенький газик
трясся от смеха: Регина воевала с рюкзаками, ведрами, лыжами, которые
дружно сваливались на нее при каждом повороте; Гаррик безуспешно пытался
выбраться из колодца, сооруженного предусмотрительным шофером из запасных
скатов; доктор Год восседал на бидоне с соляркой; Валентин на плечах
Саноцкого из Института общественных наук, а потрясающая Клара на коленях у
Павла. Она оглушала Павла попеременно то своим бархатным меццо-сопрано -
когда все пели о крокодиле Гене и еще о чем-то экзотическом, но не
страшном - то субтропическими поцелуями - очевидно, она не представляла,
как вести себя иначе на коленях у мужчины. И все было бы хорошо, когда бы
Регина при каждом удобном случае не шептала в самое ухо Валентина: "Я
сказала синьорине Кларе, что мой жених - адвокат. Надеюсь, ты не станешь
уличать меня во лжи?"
Он не стал ее уличать, но настроение у него испортилось даже во сне.
Как, впрочем, и тогда - полтора года назад - на горнолыжной базе...
Утром было все, как обычно: встал в половине седьмого, поупражнялся с
гантелями, эспандером. Пока принимал душ, брился, мысленно перебрал
незавершенные дела - на свежую голову думается лучше. Подивился себе: чего
вчера обрушился на Мандзюка, вмешался в дело, которое не стоило
разговоров, что о нем вели? Очевидно, поддался настроению Галочки Юрко. Ох
уж эта Галочка с ее вежливой настойчивостью и чрезмерными эмоциями! Вчера,
в шутку он сказал матери, что влюблен в Галочку. А может, это не шутка, и
он действительно влюблен в нее, но не явно - подсознательно? Бывает ли
такое? Придется проконсультироваться с психологами...
Насвистывая веселую мелодию, он уже направился завтракать, когда отец
позвал его к телефону. Звонил Мандзюк.
- Вчера допрашивал Волкову. Ну, эту Лену из Ровно, - забыв
поздороваться, сразу забубнил Алексей. - Она показала, что Зимовец, когда
соскакивал с мотоцикла, упал навзничь и ударился затылком о дорогу...
Понимаешь, какая петрушка теперь получается!
- Извини, Леша, я тороплюсь, - недовольно поморщился Валентин. - Да и
дело не стоит того, чтобы его докладывать поэтапно. Доложишь, когда
закончишь. Сам закончишь. Правда, вчера я кое-что уточнил, да и Галочка
немного поработала на тебя, но об этом в двух словах не скажешь. Заскочи
ко мне днем, я передам тебе наши сведения. У тебя все?
Мандзюк ответил не сразу: вначале откашлялся, словно у него запершило
в горле, и только затем сказал:
- Зимовец умер. Сегодня на рассвете.
Областная клиническая больница размещалась в продолговатом
трехэтажном здании на улице Коцюбинского. Вход и въезд были со двора.
Несмотря на ранний час - еще не было восьми - возле приемного отделения
стоял "рафик" скорой помощи, несколько поодаль разворачивалась вторая
машина с красными крестами на бортах.
В длинном без окон коридоре на свежепокрашенных стенах висели график
дежурств младшего медперсонала, стенгазета, расписание дней и часов
посещения больных. У двери приемного отделения прямо на полу стояли
носилки, на которых лежал человек с окровавленным лицом и стиснутой
плоскими шинами ногой. Одной рукой он прикрывал глаза, другой показывал на
бок:
- Вот здесь, под ребрами, больнее всего, - сдерживая рвущийся стон,
говорил он склонившемуся над ним врачу.
- Во вторую операционную, - распрямляясь, сказал врач топтавшимся
рядом санитарам. - У него, должно быть, внутреннее кровотечение. Пусть
сразу кладут на стол. Я буду оперировать. Быстрее! - А раненному бросил
сердито: - Долихачились, молодой человек!
Санитары схватили носилки, заспешили к лифту. Врач пошел следом.
Из приемного покоя выглянул второй врач - худощавый с русой вьющейся
бородкой, окликнул рослую санитарку:
- Мария, ради Бога, заберите отсюда эту кошмарную бабу! Она мешает
работать.
Санитарка решительно шагнула за дверь и тут же вывела в коридор
простоволосую женщину в домашнем халате.
- Ой, мамочка, что я наделала! - причитала женщина. - Он же весь
ошпаренный. Места живого нет. Не хотела я. Так вышло: кастрюлю с плиты
снимала, а он под руку подвернулся. Ой, мамочка, он же теперь меня совсем
бросит!
- Мужа кипятком окатила, - пояснил всезнающий Мандзюк. - Вот еще одно
дело придется заводить.
- Думаешь, она не случайно плеснула на него? - недоверчиво спросил
Ляшенко.
- Зачем думать? Я знаю. И ее знаю, и ее распрекрасного мужа. Пять лет
женаты и все пять лет дерутся. Правда, до кипятка еще не доходило...
Он раздобыл два халата, которые пришлось набросить на плечи. Свернув
в боковое ответвление коридора, они по служебной лестнице поднялись на
второй этаж.
В кабинете заведующего нейрохирургическим отделением застали
следователя Кандыбу, судебно-медицинского эксперта Сторожука - красивого
мужчину лет сорока пяти, профессора Пастушенко - степенного,
неторопливого, в массивных роговых очках, придававших его крупному,
ухоженному лицу внушительность, монументальность, лечащего врача,
дежурившую всю ночь медсестру - полную блондинку с настороженными глазами.
Пастушенко сидел за столом завотделения, листал историю болезни, то и дело
подзывал лечащего врача, молча тыкал пальцем то в одну, то в другую
запись. Врач почтительно склонился к нему, что-то объяснял полушепотом.
Кандыба беседовал с медсестрой, а Сторожук, расположившись на застеленном
простыней топчане, просматривал материалы следственного дела,
прихваченного с собой Кандыбой. Потом пришел еще один врач, показал
Пастушенко рентгеновские снимки, которые они стали смотреть на свет, о
чем-то советуясь...
- Я, пожалуй, пойду, тут и без меня тесно, - сказал Мандзюк. - Если
понадоблюсь, буду в отделе кадров.
Ляшенко не стал его задерживать - в кабинете, действительно, было
многолюдно. Пастушенко продолжал разглядывать снимки, удовлетворенно
кивал, несколько раз повторил так, чтобы слышали все:
- Это трудно было предвидеть: смещение по трещине. К тому же ушиб
мозга.
- ...Вечером была его сестра, допоздна сидела, - рассказывала
следователю полная блондинка. - Он был в сознании, разговаривал с ней.
Когда она ушла, уснул. А в половине четвертого наступило резкое ухудшение:
он захрипел, стал дергаться. Санитарка позвала меня, я вызвала дежурного
врача, позвонила на дом лечащему врачу - доктору Самсонову. Но Самсонов
приехал, когда он уже был мертвый...
Медсестра сокрушенно развела руками.
- Вчера вечером вы разговаривали с Зимовцем? - спросил следователь.
- Разговаривала. Он спрашивал, можно ли ему читать: сестра принесла
книгу. Я сказала, что нельзя, и велела его сестре забрать книгу.
- Что еще он говорил?
- Спрашивал, работает ли у нас доктор Новицкий.
- Кто такой Новицкий?
- Ассистент, хирург.
- Зимовец был знаком с ним?
- Очевидно...
Наконец Пастушенко передал историю болезни следователю, и Ляшенко
сумел заглянуть в нее. В разделе "анамнез", где фиксируются
обстоятельства, связанные с началом заболевания, была такая запись:
"...По словам больного, ему был нанесен сильный удар кулаком в
подбородок, в результате чего он упал, ударился спиной и затылком о
бетонированное покрытие площадки, на некоторое время (приблизительно до
минуты) потерял сознание..."
- Удар был нанесен с расчетом сбить с ног, - вырвалось у Ляшенко.
- Боксерский удар, - подхватил Кандыба, - так бьют, стараясь послать
в нокаут. Но опытному противнику не так-то просто нанести такой удар, да и
об пол ринга не расшибешься. А тут был вышедший из себя парнишка, едва
знакомый с боксом, а под ногами - бетонированная площадка. Учитывал ли это
мужчина в темно-серой рубашке?
- Должен был учитывать! - резко сказал Валентин.
Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.
- Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно
соскочил с мотоцикла, - отложив следственное дело и бегло просмотрев
историю болезни, сказал он.
- Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, - возразил
Кандыба.
- Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при
таких обстоятельствах... - Сторожук сделал неопределенный жест. - Учитывая
ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда постараюсь дать
предварительное заключение.
Он положил историю болезни в портфель.
Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.
- Пожалуйста, Александр Григорьевич, - пряча в глазах усмешку, сказал
Сторожук.
Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на
телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.
Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.
- И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он
оперирует без телефона, - не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.
- Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, - предположил Кандыба.
- Не столько кафедры, сколько личный престиж, - возразил Сторожук. -
Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.
- Вы знали профессора Яворского? - спросил Ляшенко.
- Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург!
И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и
больные, и врачи...
Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к
выходу. С ними пошел Кандыба.
Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин
застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной
женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой.
Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что
он треплется от нечего делать.
Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно
хмыкнул:
- Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, - сказал он,
пряча книжку в карман. - Пока ты беседовал с титулованными докторами, я
вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко?
Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.
- И что из этого?
- А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих
кафедрами.
- Яворский умер полгода назад.
- Значит, это был отголосок прежних отношений.
- Ты уверен?
- На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и
Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что
ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской,
хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит
Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур
субъективно - уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела
дифирамбы Бокову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26