Денег, увы, не получила, и тогда Верещагин согласился на аукцион в Нью-Йорке всей его серии; оценили баснословно высоко (их разве поймешь, американов-то), чуть не в полмильона долларов. Пришла телеграмма министру двора генералу Фредериксу о распродаже. Тут у нас все зашевелились, оттого что не так далека годовщина великой битвы супротив Наполеона. Чем ее отмечать, как не его сериалом? Выплатили безумцу сто тысяч, успокоился, расплатился с долгами, воротился с картинами в Россию и снова, как одержимый, бросился к мольберту, и снова за свое, вот уж действительно «тронутый». Не пошла ему впрок взбучка, данная «Русским словом». А ведь там грамотно писали по поводу его сериала: «Алтарь, превращенный в кабинет, Успенский собор, в котором устроена конюшня, — да для чего же изображать все это на полотне, в красках, выставлять и показывать?! Кому? Нам, русским! Если в 1812 году в России кощунствовали враги, то теперь кощунственное впечатление оставляют произведения русского художника, которому для чего-то вздумалось изобразить в картинах поругание над русскою святынею».
Метче и не скажешь.
Ну да либерализм нашего правительства и не до того еще доведет!
Поверьте слову и чутью моему; Верещагин такого наизображает, что всех нас умоет позором, представит страной варваров и бессердечных дикарей.
Ничего, и это переживет Россия!
До скорого свидания, голубчик!»
Ростопчин поднял глаза; в них были слезы.
— Мне перевели это, — сказал сэр Мозес. — Я был шокирован тоном и содержанием. Но самое ужасное заключалось в том, что после трагической гибели живописца Двор не захотел купить его сериал, и американцы предложили вдове миллион долларов за работы покойного Верещагина. Она умолила вашего государя взять картины за десятую долю американской цены. И вскоре покончила с собою. И брат художника тоже. Какой-то рок тяготеет в России над гениями, страшный, непознанный рок...
— Очень хочется выпить...
— Я тоже выпью, — сказал сэр Мозес, плеснув в стакан виски, — письма того стоят...
— Налейте мне, пожалуйста, чуть больше.
— Скажите, до какого уровня.
— Налейте полный. Мы, русские, пьем так.
— Я пил с русским.
— Да?
— На приеме у посла Майского. Во время войны. Тогда ведь в Москве выходила наша газета, «Британский союзник», была весьма популярна в России.
Ростопчин медленно выцедил виски, взял соленый орешек, о б д ы ш а л его, есть не стал, положил на серебряную подставочку, задумчиво произнес:
— Значит, вы бились с американцем в Сотби только для того, чтобы утвердить европейскую тенденцию на нашем континенте...
Сэр Мозес улыбнулся:
— Я думал, вы меня по-прежнему будете дожимать своей скалькулированной незаинтересованностью... Мой друг Ян Флеминг, ставший впоследствии столь знаменитым из-за своего Джеймса Бонда, и я работали с сэром Годфри, начальником военно-морской разведки империи... Вам, кстати, не кажется, что «империя» звучит надежнее, чем «содружество наций»? — Сэр Мозес вдруг усмехнулся. — После того как русские провозгласили «союз нерушимый», а потом началась война с Гитлером и Рузвельт начали корить нас «империализмом», Черчиллю ничего не оставалось, как молча согласиться на британский паллиатив, вот и получилось «содружество»... Развитие мира воистину циклично, событие в Петрограде, столь негативно воспринятое Лондоном в октябре семнадцатого, тем не менее явилось основоположением нового качества Англии спустя каких-то тридцать лет. Мир парадоксален, право... Вернемся к тому, отчего я бился в Сотби против американца... После того как Гитлер вошел в Париж победителем и Серж Лифарь танцевал в его честь в Опера...
— Он не танцевал в его честь, — перебил Ростопчин, сдержав внезапно возникшее желание наново рассмотреть лицо собеседника. — Это неверная информация.
— Да? Странно, мы получили ее от людей де Голля. Впрочем, это деталь, она несущественна. Существенно совершенно другое — крах британского экспедиционного корпуса в Дюнкерке, когда Гитлер вышвырнул нас с континента. Именно тогда американский военно-морской атташе Алан Керк сказал сэру Годфри, что Британия будет разгромлена до конца августа сорокового года, если только Соединенные Штаты не придут на помощь... Американец, он привык называть вещи своими именами — что думаю, то и говорю; Америка большая, Англия маленькая, Америка сохраняет нейтралитет, Англия противостоит Европе, оккупированной Гитлером... Сэр Годфри, впрочем, предложил Керку пари на полкроны; тот отказался, считая, что своим отказом он щадит нашего шефа; для американца нет разницы — миллион или полкроны; главное, денежная единица, и с полкроны может начаться миллиард. Вы не можете себе представить, князь, какой сложной была ситуация в ту пору... Сейчас в Америке не любят вспоминать о той удушающей атмосфере изоляционизма, которая царствовала тогда за океаном. Только после смерти Рузвельта он стал с и м в о л о м Америки, а в сороковом году мы, в разведке, далеко не были уверены, что его переизберут на новый срок. А если бы его не переизбрали, Америка бы не вступила в войну или вступила бы значительно позже... Так что наша задача, разведки Империи, заключалась в том, чтобы сделать все для переизбрания Рузвельта, а это было совсем не легко, поверьте. Мы начали с дезинформации, с гигантской, неизвестной еще миру дезинформации, когда сэр Уинстон начал самолично с о ч и н я т ь обращения к англичанам, а через их голову всему миру, рисуя ситуацию не такой, какою она была на самом деле, а такой, которая требовалась для того, чтобы американцы поняли: их ждет трагедия, если Рузвельт снова не придет в Белый дом... Сэр Годфри наблюдал, как Черчилль р а б о т а л эти свои речи: в одной руке длиннющая сигара, в другой — виски с содовой; одет в измятую куртку с множеством карманов; ходит по громадному кабинету, диктует, не думая о стенографистке; рядом, для страховки, машинистка, б е р у щ а я с голоса; изредка поглядывает на сэра Годфри, словно бы спрашивая, не слишком ли заносит, он ведь считал себя первоклассным журналистом, и не без основания, только поэтому он и стал премьером, — из большой известности в еще большую известность... Черчилль позволял себе, например, утверждать по радио, что половина немецких подводных лодок уже потоплена... Мы-то знали, что это не соответствует истине... Годфри выступил против Черчилля — конечно, весьма сдержанно, корректно, как и подобает джентльмену, — но выступил... Он считал, что люди, облеченные властью, не очень-то любят информацию, которая чревата политическими сложностями... Я преклоняюсь перед сэром Уинстоном, но и перед сэром Годфри я тоже преклоняюсь, поэтому все же закончу эту скучную, грустную и длинную новеллу про то, как мы в третий раз привели Рузвельта к власти, как создали американскую разведку и что мы получили в благодарность за это... Впрочем, быть может, я надоел вам?
— Вы рассказываете очень интересно... Делается немножко страшно за мир, в котором живешь... На поверхности — полная ерунда; главное, определяющее эпоху, становится известным, когда поезд ушел, ты стар, и на дальнейшее развитие повлиять не можешь...
— Можешь, — неожиданно сухо заметил сэр Мозес. — Поэтому я вам все и рассказываю... Словом, премьер-министр поручил именно сэру Годфри сделать так, чтобы британская разведка способствовала созданию американской секретной службы... И тот вылетел в Вашингтон в сопровождении Яна Флеминга, а я остался на с в я з и в Лондоне. Вы себе не представляете, сколь трудной была миссия сэра Годфри... Ведь джентльмены из министерства внутренних дел мечтали, чтобы его миссия провалилась. В Вашингтоне он сталкивался с теми, кто не желал войны с Гитлером и требовал продолжения нейтралитета... Разведывательное сообщество Штатов, которое возглавляли бригадный генерал Шерман Майлс, представлявший интересы армии, капитан первого ранга Керк, руководивший морской разведкой, и шеф ФБР Эдгар Гувер, жило по принципу щуки, рака и лебедя. Единственной надеждой сэра Годфри был Билл Донован. Он встречался с ним в Лондоне, еще за год до своего полета в Вашингтон... Полета, который должен был привести к его падению... Нет, я не виню Черчилля; политика — это схватка гигантов, пусть выиграет сильнейший, термин спорта вполне приложим к противостоянию государственных деятелей, ничего не попишешь... Мне кажется, он провел грандиозную операцию с Донованом, наш сэр Годфри... Он п о д с т а в и л с я под него, он сыграл роль доверительного информатора американца, который рвался к власти в американской разведке... И такое бывает, что не сделаешь для пользы дела... Просочись хоть капля информации о том, что мы р а б о т а л и с Донованом, а не он с нами, игре сэра Годфри пришел бы конец, Америка по-прежнему стояла на распутье, а это грозило крахом миру и Европе. Именно Донован, выслушав в Вашингтоне сэра Годфри, который рассказал ему, что Гувер и иже с ним всячески противятся самой идее совместной работы против нацистов, бросил идею о необходимости встречи Годфри с Рузвельтом. Иначе дело обречено на провал. Ян Флеминг, работавший до войны в агентстве «Рейтер», — вполне надежная к р ы ш а, — связался с одним из редакторов «Нью-Йорк тайме» Сульцбергером, тот позвонил жене президента Элеоноре, был устроен ужин, на который пригласили сэра Годфри; после пресной еды и тягучего фильма моего шефа позвали в кабинет Рузвельта; беседа продолжалась полтора часа, и это была трудная беседа, которая, однако, закончилась тем, что в Соединенных Штатах был создан отдел стратегически служб (ОСС) во главе с Биллом Донованом... Наша задача была выполнена, сэр Годфри победил и за это, понятно, был перемещен из Лондона в Индию, командовать тамошними подразделениями нашего флота, что ж, борьба есть борьба, но дело было сделано, Америка выбрана путь войны против Гитлера... Но уже в конце сорок четвертого года люди Донована закусили удила, забыв, кому они обязаны своим рождением.... Но мы островитяне, князь, мы не прощаем обид. Чем ближе человек по духу, тем болезненнее воспринимается обида... Мы не прощаем обид, именно поэтому Черчилль и выступил со своей речью в Фултоне: пусть Америка — с его п о д а ч и — станет первой в провозглашении доктрины силы против России, пусть; все равно последнее слово останется за нами, и рано или поздно мы еще это свое слово скажем. Я, во всяком случае, сказал его сегодня утром в Сотби и повторяю сейчас, уступив вам Врубеля... Культура — путь к политическому диалогу с Москвой.
Ростопчин покачал головой, усмехнулся, поднял глаза на сэра Мозеса и долго разглядывал его красивое, не тронутое возрастом лицо.
— Это для вас диалог... Для меня это жизнь... То есть память... Благодарственная память... Политика не по моей части, очень сожалею.
— Я понимаю. Но и вы постарайтесь понять меня, князь. Я не могу открыто помогать вам и мистеру Степанову, это против устава моего клуба, хоть и бывшего. Тем не менее, если вам или мистеру Степанову потребуется помощь, — вот моя карточка, я к вашим услугам. Но лишь с одним условием: мое имя не должно стать достоянием прессы.
5
Лысым, что окликнул Степанова в холле «Савоя», оказался Валера Распопов с иранского отделения, учился на курс старше; «а я — Игорь Савватеев с арабского, помнишь?» — «Нет, прости»; с Витькой, Суриком Широяном и Зиёй Буниятовым выступали в одной концертной бригаде, ездили с шефскими концертами по колхозам Подмосковья; самым популярным был их номер, когда они пели — на мелодию известной в те годы песни — свою, студенческую: «Шагай вперед, наш караван, Степанов, я и Широян».
Оба теперь работали в Лондоне: один в морском представительстве, другой в банке; Институт востоковедения давал прекрасную филологическую подготовку; английский и французский шли на равных, вместе с основным языком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Метче и не скажешь.
Ну да либерализм нашего правительства и не до того еще доведет!
Поверьте слову и чутью моему; Верещагин такого наизображает, что всех нас умоет позором, представит страной варваров и бессердечных дикарей.
Ничего, и это переживет Россия!
До скорого свидания, голубчик!»
Ростопчин поднял глаза; в них были слезы.
— Мне перевели это, — сказал сэр Мозес. — Я был шокирован тоном и содержанием. Но самое ужасное заключалось в том, что после трагической гибели живописца Двор не захотел купить его сериал, и американцы предложили вдове миллион долларов за работы покойного Верещагина. Она умолила вашего государя взять картины за десятую долю американской цены. И вскоре покончила с собою. И брат художника тоже. Какой-то рок тяготеет в России над гениями, страшный, непознанный рок...
— Очень хочется выпить...
— Я тоже выпью, — сказал сэр Мозес, плеснув в стакан виски, — письма того стоят...
— Налейте мне, пожалуйста, чуть больше.
— Скажите, до какого уровня.
— Налейте полный. Мы, русские, пьем так.
— Я пил с русским.
— Да?
— На приеме у посла Майского. Во время войны. Тогда ведь в Москве выходила наша газета, «Британский союзник», была весьма популярна в России.
Ростопчин медленно выцедил виски, взял соленый орешек, о б д ы ш а л его, есть не стал, положил на серебряную подставочку, задумчиво произнес:
— Значит, вы бились с американцем в Сотби только для того, чтобы утвердить европейскую тенденцию на нашем континенте...
Сэр Мозес улыбнулся:
— Я думал, вы меня по-прежнему будете дожимать своей скалькулированной незаинтересованностью... Мой друг Ян Флеминг, ставший впоследствии столь знаменитым из-за своего Джеймса Бонда, и я работали с сэром Годфри, начальником военно-морской разведки империи... Вам, кстати, не кажется, что «империя» звучит надежнее, чем «содружество наций»? — Сэр Мозес вдруг усмехнулся. — После того как русские провозгласили «союз нерушимый», а потом началась война с Гитлером и Рузвельт начали корить нас «империализмом», Черчиллю ничего не оставалось, как молча согласиться на британский паллиатив, вот и получилось «содружество»... Развитие мира воистину циклично, событие в Петрограде, столь негативно воспринятое Лондоном в октябре семнадцатого, тем не менее явилось основоположением нового качества Англии спустя каких-то тридцать лет. Мир парадоксален, право... Вернемся к тому, отчего я бился в Сотби против американца... После того как Гитлер вошел в Париж победителем и Серж Лифарь танцевал в его честь в Опера...
— Он не танцевал в его честь, — перебил Ростопчин, сдержав внезапно возникшее желание наново рассмотреть лицо собеседника. — Это неверная информация.
— Да? Странно, мы получили ее от людей де Голля. Впрочем, это деталь, она несущественна. Существенно совершенно другое — крах британского экспедиционного корпуса в Дюнкерке, когда Гитлер вышвырнул нас с континента. Именно тогда американский военно-морской атташе Алан Керк сказал сэру Годфри, что Британия будет разгромлена до конца августа сорокового года, если только Соединенные Штаты не придут на помощь... Американец, он привык называть вещи своими именами — что думаю, то и говорю; Америка большая, Англия маленькая, Америка сохраняет нейтралитет, Англия противостоит Европе, оккупированной Гитлером... Сэр Годфри, впрочем, предложил Керку пари на полкроны; тот отказался, считая, что своим отказом он щадит нашего шефа; для американца нет разницы — миллион или полкроны; главное, денежная единица, и с полкроны может начаться миллиард. Вы не можете себе представить, князь, какой сложной была ситуация в ту пору... Сейчас в Америке не любят вспоминать о той удушающей атмосфере изоляционизма, которая царствовала тогда за океаном. Только после смерти Рузвельта он стал с и м в о л о м Америки, а в сороковом году мы, в разведке, далеко не были уверены, что его переизберут на новый срок. А если бы его не переизбрали, Америка бы не вступила в войну или вступила бы значительно позже... Так что наша задача, разведки Империи, заключалась в том, чтобы сделать все для переизбрания Рузвельта, а это было совсем не легко, поверьте. Мы начали с дезинформации, с гигантской, неизвестной еще миру дезинформации, когда сэр Уинстон начал самолично с о ч и н я т ь обращения к англичанам, а через их голову всему миру, рисуя ситуацию не такой, какою она была на самом деле, а такой, которая требовалась для того, чтобы американцы поняли: их ждет трагедия, если Рузвельт снова не придет в Белый дом... Сэр Годфри наблюдал, как Черчилль р а б о т а л эти свои речи: в одной руке длиннющая сигара, в другой — виски с содовой; одет в измятую куртку с множеством карманов; ходит по громадному кабинету, диктует, не думая о стенографистке; рядом, для страховки, машинистка, б е р у щ а я с голоса; изредка поглядывает на сэра Годфри, словно бы спрашивая, не слишком ли заносит, он ведь считал себя первоклассным журналистом, и не без основания, только поэтому он и стал премьером, — из большой известности в еще большую известность... Черчилль позволял себе, например, утверждать по радио, что половина немецких подводных лодок уже потоплена... Мы-то знали, что это не соответствует истине... Годфри выступил против Черчилля — конечно, весьма сдержанно, корректно, как и подобает джентльмену, — но выступил... Он считал, что люди, облеченные властью, не очень-то любят информацию, которая чревата политическими сложностями... Я преклоняюсь перед сэром Уинстоном, но и перед сэром Годфри я тоже преклоняюсь, поэтому все же закончу эту скучную, грустную и длинную новеллу про то, как мы в третий раз привели Рузвельта к власти, как создали американскую разведку и что мы получили в благодарность за это... Впрочем, быть может, я надоел вам?
— Вы рассказываете очень интересно... Делается немножко страшно за мир, в котором живешь... На поверхности — полная ерунда; главное, определяющее эпоху, становится известным, когда поезд ушел, ты стар, и на дальнейшее развитие повлиять не можешь...
— Можешь, — неожиданно сухо заметил сэр Мозес. — Поэтому я вам все и рассказываю... Словом, премьер-министр поручил именно сэру Годфри сделать так, чтобы британская разведка способствовала созданию американской секретной службы... И тот вылетел в Вашингтон в сопровождении Яна Флеминга, а я остался на с в я з и в Лондоне. Вы себе не представляете, сколь трудной была миссия сэра Годфри... Ведь джентльмены из министерства внутренних дел мечтали, чтобы его миссия провалилась. В Вашингтоне он сталкивался с теми, кто не желал войны с Гитлером и требовал продолжения нейтралитета... Разведывательное сообщество Штатов, которое возглавляли бригадный генерал Шерман Майлс, представлявший интересы армии, капитан первого ранга Керк, руководивший морской разведкой, и шеф ФБР Эдгар Гувер, жило по принципу щуки, рака и лебедя. Единственной надеждой сэра Годфри был Билл Донован. Он встречался с ним в Лондоне, еще за год до своего полета в Вашингтон... Полета, который должен был привести к его падению... Нет, я не виню Черчилля; политика — это схватка гигантов, пусть выиграет сильнейший, термин спорта вполне приложим к противостоянию государственных деятелей, ничего не попишешь... Мне кажется, он провел грандиозную операцию с Донованом, наш сэр Годфри... Он п о д с т а в и л с я под него, он сыграл роль доверительного информатора американца, который рвался к власти в американской разведке... И такое бывает, что не сделаешь для пользы дела... Просочись хоть капля информации о том, что мы р а б о т а л и с Донованом, а не он с нами, игре сэра Годфри пришел бы конец, Америка по-прежнему стояла на распутье, а это грозило крахом миру и Европе. Именно Донован, выслушав в Вашингтоне сэра Годфри, который рассказал ему, что Гувер и иже с ним всячески противятся самой идее совместной работы против нацистов, бросил идею о необходимости встречи Годфри с Рузвельтом. Иначе дело обречено на провал. Ян Флеминг, работавший до войны в агентстве «Рейтер», — вполне надежная к р ы ш а, — связался с одним из редакторов «Нью-Йорк тайме» Сульцбергером, тот позвонил жене президента Элеоноре, был устроен ужин, на который пригласили сэра Годфри; после пресной еды и тягучего фильма моего шефа позвали в кабинет Рузвельта; беседа продолжалась полтора часа, и это была трудная беседа, которая, однако, закончилась тем, что в Соединенных Штатах был создан отдел стратегически служб (ОСС) во главе с Биллом Донованом... Наша задача была выполнена, сэр Годфри победил и за это, понятно, был перемещен из Лондона в Индию, командовать тамошними подразделениями нашего флота, что ж, борьба есть борьба, но дело было сделано, Америка выбрана путь войны против Гитлера... Но уже в конце сорок четвертого года люди Донована закусили удила, забыв, кому они обязаны своим рождением.... Но мы островитяне, князь, мы не прощаем обид. Чем ближе человек по духу, тем болезненнее воспринимается обида... Мы не прощаем обид, именно поэтому Черчилль и выступил со своей речью в Фултоне: пусть Америка — с его п о д а ч и — станет первой в провозглашении доктрины силы против России, пусть; все равно последнее слово останется за нами, и рано или поздно мы еще это свое слово скажем. Я, во всяком случае, сказал его сегодня утром в Сотби и повторяю сейчас, уступив вам Врубеля... Культура — путь к политическому диалогу с Москвой.
Ростопчин покачал головой, усмехнулся, поднял глаза на сэра Мозеса и долго разглядывал его красивое, не тронутое возрастом лицо.
— Это для вас диалог... Для меня это жизнь... То есть память... Благодарственная память... Политика не по моей части, очень сожалею.
— Я понимаю. Но и вы постарайтесь понять меня, князь. Я не могу открыто помогать вам и мистеру Степанову, это против устава моего клуба, хоть и бывшего. Тем не менее, если вам или мистеру Степанову потребуется помощь, — вот моя карточка, я к вашим услугам. Но лишь с одним условием: мое имя не должно стать достоянием прессы.
5
Лысым, что окликнул Степанова в холле «Савоя», оказался Валера Распопов с иранского отделения, учился на курс старше; «а я — Игорь Савватеев с арабского, помнишь?» — «Нет, прости»; с Витькой, Суриком Широяном и Зиёй Буниятовым выступали в одной концертной бригаде, ездили с шефскими концертами по колхозам Подмосковья; самым популярным был их номер, когда они пели — на мелодию известной в те годы песни — свою, студенческую: «Шагай вперед, наш караван, Степанов, я и Широян».
Оба теперь работали в Лондоне: один в морском представительстве, другой в банке; Институт востоковедения давал прекрасную филологическую подготовку; английский и французский шли на равных, вместе с основным языком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52